Рабство и данничество у восточных славян - Страница 32

Статья 11 Древнейшей Правды гласит: «Аще ли челядин съкрыется любо у варяга любо у кольбяга, а его за три дни не выведуть, а познають и в третии день, то изымати ему свои челядин, а 3 гривны за обиду».³⁷⁶ Еще одно установление Древнейшей Правды, относящееся к челядину, заключено в ст. 16: «Аще кто челядин пояти хощет, познав свои, то к оному вести, у кого то будеть купил, а той ся ведеть ко другому, даже доидеть до третьего, то рци третьему: вдаи ты мне свои челядин, а ты своего скота ищи при видоце».³⁷⁷

Появление в Древнейшей Правде статей о челяди не А. А. Зимин объяснял повышением ценности рабов в исторических условиях, сложившихся на исходе X в. Он писал: «К началу XI в. в обстановке сокращения походов в дальние страны и складывания феодальных отношений ограничивался и приток рабов на Русь. Ценность рабов в связи с этим повышалась. Поэтому все статьи, говорящие о положении челядина, заботились прежде всего о тщательном розыске его в случаях побега или кражи».³⁷⁸ Мы иначе смотрим на причины, вызвавшие законоположения о челяди. На наш взгляд, внимание к ней Ярослава Мудрого как законодателя было обусловлено социальной потребностью защитить право собственности владельцев челяди, нарушаемое все чаще и чаще в связи с распадом родовых отношений и порожденными этим процессом общественными неустройствами, сопровождавшимися ослаблением эффективности норм обычного права.³⁷⁹

Из статьи 11 Краткой Правды со всей очевидностью явствует, что челядин состоит в полной и безусловной собственности господина, власть которого над ним признается законодателем без малейших оговорок. Когда челядин скрывается от своего хозяина, его возвращают на господский двор. С точки зрения юридической, челядин бесправен, выступая как объект права по отношению к законодателю и как вещь по отношению к господину. Перед нами раб, в чем мало кто из историков сомневался и сомневается. Рабское положение челядина четко вырисовывается и в ст. 16 Правды, где челядин — бесправное существо, покупаемое и перепродаваемое много раз. При этом право собственности на него «коренного господина» (Б. А. Романов) остается неизменным: достаточно ему было опознать челядина, чтобы предъявить на него свои владельческие права.³⁸⁰ Закон строго охраняет интересы челядинных господ.³⁸¹

Ст. 16 фиксирует заметный рост внутренней работорговли на Руси второй половины Х-начайа XI в. Будь торговля челядью редкостью или исключением, то вряд ли так легко можно было продать похищенного челядина. Только благодаря повседневности торговли челядью, украденного челядина продавали без особых хлопот. Обращает внимание бойкость торговых операций: живой товар проходил через одни, другие, третьи руки, четвертые и т. д. Конкретной иллюстрацией перепродажи челяди служит извлечение из «Легендарной саги об Олаве святом», откуда узнаем, как «один варяг на востоке в Гардах купил себе одного молодого раба. И был [тот] немой [и] не мог говорить, однако был он разумный и искусный во многих вещах. И не знал ни один человек, какого он рода, потому что он не мог сказать этого, даже если его об этом спрашивали. Все же многие люди говорили, что он, должно быть, норвежец, потому что он изготовлял оружие, как они, и украшал [его], как делали одни варяги. И вот этот несчастный человек со своим слабым здоровьем повидал многих господ. И как всегда может случиться, это привело к тому, что некий купец освободил его и дал ему свободу по причине мягкосердечия. Тогда отправился он по своей воле и прибыл в тот город, который зовется Хольмград. И дала ему приют одна хорошая женщина».^381а

Итак, челядью на Руси конца Х-начала XI в. торговали часто. Подъем торговли рабами внутри древнерусского общества следует, по-видимому, связывать с социальными переменами, происходившими в процессе распада родовых отношений, переживаемого Русью в указанное время.

Древнейшая Правда позволяет установить не только принадлежность челядина к рабам, но и подойти к источнику челядинства. Такую возможность исследователю дает статья 11, называющая в качестве укрывателей челядина варяга и колбяга. С варягом дело ясное: он иностранец, выходец из Скандинавии. Насчет же колбяга историки высказывают разные версии, причисляя его то к норманнам, то к финнам, то к литовцам, то к балтийским славянам, то... к печенегам или черным клобукам.³⁸² Однако в любом случае перед нами чужеземец.³⁸³ Заслуживают пристального внимания соображения А. В. Лонгинова по поводу колбяга: «Если слово "колъбягъ" славянского корня, то оно, кажется в тесной связи с простонародным словом колобъ — круг округ, откуда географич. назв. "Колбяжичи", и с глагол. "колобоить", употребляемом в северной России, т. е. говорить околичности, нести околесицу... Патриарх Фотий говорит о подчинении руссам окружного населения».³⁸⁴ Отсюда логично заключить, что колбяг общее название, обозначающее жителя соседствующих (окрестных) с Русью стран.^384a

Таким образом, варяг и колбяг Древнейшей Правды— иноземцы.^384, Можно согласиться с Т. Е. Новицкой в том, что терминами «варяг» и «колбяг» в этом памятнике обозначены «иностранцы вообще, независимо от их национальной принадлежности».³⁸⁵ Для понимания казуса, запечатленного статьей 11, такое толкование терминов является весьма существенным. Впрочем, столь же существенно для разумения данной статьи и другое: присутствие в ней лишь варяга и колбяга, т.е. иноземцев, а не аборигенов. В чем тут причина? Что побуждало челядина бежать именно к варягу и колбягу, но не к иным лицам? Эти вопросы поднимались учеными давно. Еще в прошлом столетии Н. В. Калачов спрашивал: «Почему, в самом деле, говорится, что если челядин скроется у Варяга или у Колбяга и его в течение 3 дней не выведут, истец может его взять и получает 3 гривны за обиду? Разве челядин не мог бы точно также скрыться у Русина или у Словянина и проч.?». Ответ он находил в том, что это — «практические случаи, записанные для памяти, как основания, с которыми должно было сообразоваться и впоследствии, почему они в своем первоначальном виде вошли также в состав нашего памятника».^385а

Некоторые исследователи пытались решить проблему упрощенным способом, сведя ее к элементарной ошибке переписчика Правды. Так, Л. Гетц утверждал, что появление варяга и колбяга в статье 11 Древнейшей Правды есть результат позднейшей описки, перенесшей их сюда из предшествующей 10 статьи. Будь по-другому, считал Л. Гетц, то варяг и колбяг бы попали в статью 16, являющуюся, по его мнению, дополнением к статье 11. Показательным для Л. Гетца было и то, что в сходной 38 статье Пространной Правды варяг и колбяг отсутствуют.³⁸⁶

Н. А. Максимейко не находил здесь никакой ошибки переписчика, и наличие в статье 11 Древнейшей Правды варяга и колбяга показалось ему признаком новгородского происхождения данной статьи. По его разумению, «если укрывшегося раба надо было выводить и изымать, то значит он находился в месте огражденном и замкнутом». Обратив внимание на формулу статьи 13 «а познаеть в своемь миру», Н. А. Максимейко замечает: «В этом выражении можно видеть указание на земляков, туземцев, в противоположность иностранцам» статьи 11. Поскольку «варяги жили среди русского населения отдельной колонией», это создавало «благоприятные условия для укрывательства» беглых рабов. Вот почему нет ничего удивительного в том, что Правда, горя об укрывателях челядина, «называет только варягов и колбягов».³⁸⁷

Мысль о новгородском происхождении Правды Ярослава (Древнейшей Правды) вообще и статьи 11 в частности получила широкое распространение в советской историографии.³⁸⁸ Один из видных исследователей Русской Правды Л. В. Черепнин связал составление Правды Ярослава с новгородским восстанием 1015-1016 гг., направленным против варяжской дружины, творившей насилия над новгородцами.³⁸⁹ «Возникшая под влиянием серьезных волнений в Новгороде в 1016 г. Правда Ярослава ставит своей задачей тщательную и заботливую защиту местного населения от вооруженных варяжских дружинников».³⁹⁰ Помимо прочего, «на обостренность отношений между новгородским населением и отрядами дружинников указывает и нарочитая вставка в ст.10 (т.е. ст.11. — И. Ф.), декретирующая право владельца беглого "челядина" "изымать" его у укрывателя. Эту общую формулу, предусматривающую вообще укрывательство беглого челядина, Правда дополнила определением разряда укрывателей: "аще ли челядин скрывается любо у варяга, любо у кольбяга". Конечно, не случайно это намеренное выделение "варяга" и "кольбяга", указывающее на постоянную рознь с новгородскими жителями».³⁹¹ Далее Л. В. Черепнин со ссылкой на Н. А. Максимейко пишет: «О том же свидетельствует и терминология статьи. Выражения "а его за три дня не выведоуть...", "то изымати емоу свой челядин" и т. д. говорят об изолированности от местного населения варягов, живших особой колонией, в огражденном и замкнутом месте. Право на такой вывод дает, быть может, и ст.12 (т.е. ст.13. — И. Ф.) — "аще поиметь кто чюжь конь, любо оружие, любо порт, а познаеть в своемъ мироу, то взяти ему свое, а 3 гривне за обидоу". В этом выражении ("свой мир") можно видеть указание на противоположность "своей общины" местного населения и корпорации вооруженных варягов, не сливавшихся с местной общиной, подобно тому, как в последующее нремя существовали особые Готский и Немецкий дворы».³⁹² Л. В. Черепнин обнаружил двойственный характер статьи 11, «согласно которой беглый челядин (раб), скрывшийся во дворе у варяга или у колбяга и не выданный укрывателем собственнику в течение трех дней, по истечении этого срока может быть возвращен своему господину принудительно, причем виновный в укрывательстве должен уплатить штраф в сумме 3 гривен. Эта статья и борется со сманиванием чужих рабов варягами, и в то же время, привлекая последних к ответственности, облегчает им возможность избежать наказания, устанавливая легальный срок выдачи беглых».³⁹³