Рабство и данничество у восточных славян - Страница 2
Проф.В. Т. Пуляев, научный руководитель
государственной программы
«Народы России: возрождение и развитие»
1См.: Афанасьев Ю. Я должен это сказать. Политическая публицистика времен перестройки. М., 1991. С.13; Кобрин В. Кому ты опасен, историк? М., 1992. С.180-183.
2См., напр.: Академик Л. В. Черепнин. Еще раз о феодализме в Киевской Руси// Из истории экономической и общественной жизни России. Сборник статей к 90-летию академика Николая Михайловича Дружинина. М., 1976. С.15-22.
3См.: Средневековая и новая Россия. Сборник научных статей к 60-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. СПб., 1996. С.9, 760-818.
Введение
Настоящая книга посвящена рабству и данничеству у восточных славян VI-X вв. — вопросам отнюдь не новым в отечественной историографии. Чем обусловлено наше обращение к этим вопросам, казалось бы, достаточно проработанным в науке? Ответ здесь не может быть однозначным.
Прежде всего следует заметить, что познание прошлого — процесс постоянно возобновляющийся, если, конечно, речь идет о крупных исторических явлениях, охватывающих сравнительно длительные отрезки времени, а не о единичных и очевидных фактах. Именно к таким явлениям относятся восточнославянские институты рабства и данничества.
Изучение названных институтов позволяет увидеть наиболее архаичные формы господства и эксплуатации, восходящие к дописьменной эпохе восточного славянства, и тем самым наблюдать зарождение коллективного, а затем — индивидуального богатства, ставшего впоследствии источником жестоких войн, социальной несправедливости, общественных бед и потрясений. Иными словами, перед нами институты, игравшие важную роль в жизни восточнославянского общества. Отсюда их притягательность для историка. Побуждают обратиться к ним и некоторые обстоятельства историографического порядка.
Что касается проблемы рабства у восточных славян, то в дореволюционной исторической науке она оказалась едва лишь затронутой. Бытовало мнение, согласно которому рабов у восточных славян было ничтожно мало и рабство не имело сколько-нибудь серьезного общественного значения. С. М. Соловьев, например, писал: «Желание иметь рабов и удерживать их как можно долее в этом состоянии бывает сильно, во-первых, у народов, у которых хозяйственные и общественные отправления сложны, роскошь развита; во-вторых, рабы нужны народам, хотя и диким, но воинственным, которые считают занятия войною и ее подобием, охотою за зверями единственно приличными для свободного человека, а все хлопоты домашние слагают на женщин и рабов; наконец, как ко всякому явлению, так и к явлению рабства посреди себя народ должен привыкнуть, для этого народ должен быть или образован и приобретать рабов посредством купли, или воинствен и приобретать их как добычу, или должен быть завоевателем в стране, прежние жители которой обратились в рабов».1
Всех этих свойств и качеств С. М. Соловьев не нашел у восточных славян. Он полагал, что «славяне жили под самыми простыми формами быта, быта родового, их хозяйственные отправления были нетрудны и несложны, в одежде и жилищах господствовало отсутствие всякой роскоши; при всем этом и при постоянной борьбе со своими и чужими, при постоянной готовности покинуть свое местопребывание и спасаться от врага рабы могли только затруднять славянское семейство, а потому не имели большой ценности. Потом известно, что воинственность не была господствующею чертою славянского народного характера и что славяне вовсе не гнушались земледельческими занятиями. У народа, в простоте родового быта живущего, раб не имеет слишком большого различия от членов семьи, он бывает также младшим членом ее, малым, юным; степень его повиновения и обязанностей к главе семьи одинакова со степенью повиновения и обязанностей младших членов к родоначальнику».2
Малочисленным и сравнительно легким казалось восточнославянское рабство Н. А. Рожкову. «До Х-го и даже до XI-го века, — говорил он, — холопов было немного и положение их было не тяжело: все писатели, сообщающие нам сведения о первобытных славянах,— таковы по преимуществу писатели византийские, — оставили нам целый ряд свидетельств о том, что рабов у славян было мало, обращались они с этими рабами хорошо и скоро отпускали их на волю».3
По мнению некоторых историков, у восточных славян вообще не было «настоящего рабства». Так, Б. Н. Чичерин утверждал, что «настоящее рабство является у нас вместе с варяжскою дружиной, и, вероятно, было принесено ею».4 Сходные суждения высказывал М.К. Любавский, по словам которого «среди восточного славянства с прибытием варяжских князей образовалось особое, отделенное от всего остального населения общество, имевшее свою особую организацию, — общество, которое можно назвать княжеским. Кроме князей, к нему принадлежали княжие мужи—бояре и огнищане, гриди, отроки, детские, княжеские рабы».5 Но появление собственно класса рабов М. К. Любавский относил ко временам Древней Руси, связывая его с ростом землевладения князей и бояр: «.. важным социальным последствием развития княжеского и боярского землевладения было отложение в русском обществе значительного класса рабов и юридическое развитие института рабства. В X веке челядь вывозилась большею частью за границу. Но с того времени, как нашлось для нее дело и дома, челядь все более и более копилась на Руси».6 Из рассуждений историка явствует, что до прибытия варяжских князей рабовладение у восточных славян (если таковое было) мало что значило.
И все же надо отдать должное некоторым представителям досоветской историографии, сумевшим не только оценить степень распространения восточнославянского рабства, но и увидеть в нем действенное средство утверждения личной власти в местном обществе, а значит,— имущественной дифференциации и предпосылок социального неравенства.
М.Д. Затыркевич, рассуждая об «укладе жизни бродячих народов», в том числе «Славянских племен», отмечал наличие неравенства «по состоянию и общественному положению между семействами». Ученый полагал, что «это неравенство явилось само собою как неизбежное следствие беспрерывных войн, господствовавших между бродячими народами. Обыкновенно все военнопленные у бродячих народов, если не освобождались от плена посредством выкупа, обращались победителями в рабов, поступали в их непосредственное распоряжение и обязаны были трудиться в пользу своих господ и их ближних. Таким образом лица, отличающиеся храбростью и физической силой, всегда имели возможность приобрести богатства (состоявшие в то время преимущественно из движимого имущества) и военнопленных рабов, находившихся в их непосредственном распоряжении. Уже это одно доставляло возможность отдельным личностям возвышаться над своими родственниками и всеми вообще соседними семействами».7 К сожалению, эти мысли были брошены автором вскользь, как бы мимоходом, не став основанием более или менее обстоятельного исследования. К тому же М. Д. Затыркевич не проявил должной последовательности и поддался влиянию идеи о внешнем происхождении древнерусского рабства, возникшего в результате появления в Восточной Европе «варягоруссов». Часть населения «варяго-русского» происхождения, обосновавшаяся в «городах Старославянских», образовала «дворовых людей» князя. Эти «дворовые люди, называвшиеся сначала в общей совокупности то родом, то домом... состояли почти исключительно из лиц несвободного, рабского состояния — челяди, людей».8 Число дворовых было огромно. Даже у первых князей Рюрикова дома оно «доходило до многих тысяч».9
Можно, таким образом, утверждать, что в досоветской исторической науке (если брать ее в целом) рабство у восточных славян (до прихода варяжских князей) оставалось недостаточно исследованным и не получило должной оценки.
В советской историографии положение изменилось, что было связано с классовым подходом к изучению прошлого, который предписывала марксистская теория познания истории. Разложение первобытнообщинного строя и возникновение классового общества на Руси становятся ведущими темами советской исторической науки. Поворот к этим темам обозначился уже в 20-е годы. Вполне понятно, что восточнославянское рабство рассматривается теперь как фактор классообразования. Согласно П. И. Лященко, «основным элементом разложения первобытно-коммунистического хозяйства являлось рабовладение. Городское туземное славянское население, по-видимому, еще издавна выделило такой привилегированный класс, для которого рабовладение получило производственную связь с первобытным хозяйством». В источниках этот привилегированный класс, по мнению П. И. Лященко, называется «огнищанами». Его экономической основой являлась торговля, а также землевладение, базировавшееся на труде челяди, или рабов.10