Рассказы о Господе Боге - Страница 5

Я поставил голосом точку, чтобы показать, что я кончил. Господин учитель и на этот раз остался недоволен:

и в этой истории он не нашел подобающего завершения и закругленности.

- Да, - сказал я в свое оправдание, - для этой истории нужен сочинитель, который придумал бы ей какой-нибудь фантастический конец, ведь в действительности она все еще не закончилась.

- Как так? - удивился господин учитель и нетерпеливо посмотрел на меня.

- Но, дорогой господин учитель, как Вы забывчивы! Вы же сами состоите в правлении здешнего общества вспомоществования бедным...

- Да, уже почти десять лет, и что же?

- Вот в том-то и дело: Вы и Ваше общество много лет не даете Господу Богу достичь своей цели. Вы одеваете людей...

- Но позвольте, - скромно сказал господин учитель, - это же просто-напросто любовь к ближнему. Это в высшей степени угодно Богу.

- И в компетентных инстанциях в этом, конечно, не сомневаются? спросил я простодушно.

- Ну разумеется. Мне как члену правления доводилось слышать в нашем обществе немало благодарственных слов. Скажу Вам по секрету, у нас даже планируют при первой возможности отметить мою деятельность на этом поприще... Вы понимаете? - Господин учитель смущенно покраснел.

- Желаю Вам всего наилучшего, - ответил я. Мы пожали друг другу руки, и господин учитель пошел дальше столь горделивой, столь степенной поступью, что я уверен: в школу он пришел слишком поздно.

Как мне потом сказали, отчасти - насколько она подходит детям -- эта история все же стала им известна. Не сочинил ли господин учитель для нее конец?

КАК НА РУСИ ПОЯВИЛАСЬ ИЗМЕНА

У меня есть еще один друг по соседству. Этот светловолосый человек парализован, и зимой и летом он сидит на стуле у своего окна. Обычно он выглядит очень молодо, иногда в его внимательном лице проглядывает даже что-то мальчишеское. Но бывают дни, когда он вдруг стареет, минуты пролетают над ним, как годы, и он превращается в старика, в чьих потускневших глазах вот-вот погаснет последняя искорка жизни. Мы знаем друг друга давно. Сначала мы лишь обменивались взглядами, потом невольно стали улыбаться друг другу, уже год мы раскланиваемся и Бог знает уже сколько рассказываем друг другу то одно, то другое, все без разбора, что только происходит на свете.

- Добрый день, - крикнул он, когда я проходил мимо; его окно все еще было раскрыто в тихую, красочную осень. - Давненько я Вас не видел.

- Здравствуйте, Эвальд. - Я подошел к окну, как делал обычно, когда мне было по дороге. - Я уезжал.

Где же Вы были? - спросил он с нетерпеливым огоньком в глазах.

- В России.

- О, так далеко! - он откинулся на спинку стула. - Что это за страна Россия? Она очень большая, не правда ли?

- Да, - сказал я, - большая, и кроме того...

- Это был глупый вопрос? - улыбнулся Эвальд и покраснел.

- Нет, Эвальд, напротив. Когда Вы спросили, что это за страна, мне многое стало ясно. Например, с чем Россия граничит.

- На востоке? - предположил больной. Я немного подумал.

- Нет, скорее...

- На севере, - допытывался мой друг.

- Видите ли, - нашелся я, - чтение по карте портит людей. Там все плоско и вразумительно, и когда они видят меридианы и параллели, им кажется, что больше ничего и не надо. Но страна - не атлас. На ней есть горы и бездны. И вверху и внизу она ведь тоже с чем-то соприкасается.

- Гм. Вы правы, - задумчиво сказал Эвальд. - А с чем граничит вверху и внизу Россия?

Вдруг он взглянул на меня совсем как мальчишка.

- Да Вы знаете это! - воскликнул я.

- Наверное, с Богом?

- Конечно, - подтвердил я, - с Богом.

- Так. - кивнул мой друг понимающе. Но потом у него возникли, видимо, какие-то сомнения. - Разве Бог - страна?

- Не думаю, - ответил я, - но в языках первобытных народов многие вещи называются одинаково. Есть страна, которая называется Бог, и тот, кто над ней властвует, тоже зовется Бог. Простые народы часто не могут различить их страну и властителя: оба велики и милостивы, грозны и велики,

- Я понимаю, - медленно произнес человек у окна. - А люди в России замечают это соседство?

-- Бго замечают повсюду. Влияние Бога самое мощное. Сколько бы ни ввозили из Европы, западные вещи, стоит им пересечь границу, тут же превращаются в камни. В том числе драгоценные, но, конечно, только для богатых, или как они себя называют, "образованных", тогда как из другой страны - той, что внизу - народ получает хлеб, которым живет.

- Должно быть, хлеба у народа вдоволь? Я помедлил.

- Нет, не совсем так, некоторые обстоятельства затрудняют ввоз из Бога... - Я попытался перевести разговор на другое. - Но многие обычаи происходят там из этого обширного соседства. Например, весь церемониал. К царю там обращаются примерно так же, как и к Богу.

- Так значит, ему не говорят "Ваше Величество"?

- Нет, обоих зовут "батюшка".

- И перед обоими преклоняют колени?

- Перед обоими повергаются ниц, бьют челом оземь и обоих слезно молят: "Грешен я, смилуйся, батюшка!" Немцы, видя это, думают: какое низкое раболепие. Я же считаю иначе. Для чего падают на землю? Этим как бы говорят: я благоговею. Но для этого достаточно обнажить голову, - скажет немец. Ну разумеется, и приветствие, и поклон в какой-то мере выражают то же самое однако это лишь сокращения, к которым прибегают в странах, где не хватает земли, чтобы все могли простираться на ней. Но к сокращениям быстро привыкают и начинают употреблять их механически, уже не вспоминая об их смысле. Поэтому хорошо, когда есть место и время для того, чтобы целиком выписать это прекрасное движение, это мудрое слово: благоговение.

- Да, если бы я мог, я бы тоже повергался ниц, - посетовал больной.

- Но и множество других вещей, - продолжал я после небольшой паузы, русские получают от Бога. Они уверены, что все новое идет от Него, будь то платье, кушанье или добродетель; и даже любой грех лишь тогда войдет в обычай, когда есть на то Его воля.

Больной посмотрел на меня почти с испугом.

- Об этом говорит одна сказка, всего лишь сказка, - поспешил я его успокоить, - так называемая былина, или повесть о бывшем. Я расскажу Вам ее вкратце. Она называется "Как на Руси появилась измена". - Я облокотился на подоконник, и больной закрыл глаза, как он делает всякий раз, когда слушает историю.