Рассказы каменного века - Страница 10

Потом они очутились на обширном пространстве с пестревшими по нему оленями, разбегавшимися во все стороны на их пути, и только пара шакалов, приняв Уг-Ломи за льва, поспешно кинулась вслед за ними. Даже увидев, что это был не лев, они все еще продолжали бежать из присущего им любопытства. Лошадь неслась все дальше и дальше, видя в этом бегстве единственное спасение, а следом за ней, навострив уши, бежали шакалы и обменивались на пути быстрыми замечаниями.

— Кто кого убивает? — спросил первый шакал.

— Он убивает лошадь, — ответил второй.

Они завыли, показывая, что не отстают, и лошадь ответила им тем же коротким ржанием, каким она в наши дни отвечает на шпоры.

Они неслись дальше, как маленький ураган среди тихого дня, заставляя взлетать испуганных птиц, поднимая мириады возмущенных навозных мух, обращая в бегство десятки застигнутых врасплох и старающихся укрыться зверьков, вдавливая в породившую их почву мирно растущие душистые цветы. Снова замелькали деревья, разлетелась брызгами вода, затем из-под самых копыт Главы Табуна выскочил заяц, и шакалы покинули их. Они снова очутились на открытой холмистой местности, на тех самых луговых пространствах, которые в наши дни лежат к северу от Эпсом-Стента.

Первый бешеный карьер Главы Табуна уже давно кончился. Он перешел теперь в размеренную рысь, и Уг-Ломи, хотя и совершенно разбитый и неуверенный в благополучном окончании своего небывалого предприятия, был, несмотря на это, в чрезвычайном восторге. Но вдруг произошло новое осложнение. Внезапно прекратив скачку, Вожак Табуна описал круг и остановился, как вкопанный…

Уг-Ломи насторожился. Он пожалел, что у него не было кремня. Его метательный голыш, который он носил на ремне, обвивавшем его грудь, пропал подобно топору неизвестно куда. Конь повернул к нему голову, и Уг-Ломи увидел один его глаз и зубы.

Он быстро отбросил свою ногу, чтобы не дать ее укусить, и ударил кулаком по скуле лошади. Как бы в ответ на это голова вдруг опустилась вниз, будто совсем исчезла, а круп горою взлетел на воздух. Первобытный инстинкт снова подсказал Уг-Ломи, что делать.

Он крепче сжал ноги и схватился за гриву, ему казалось, что его голова уже падает на землю. Но жесткая лошадиная грива, в которой запутались его пальцы, удержала его от падения. Спина, на которой он висел, вдруг выровнялась, и не успел пораженный Уг-Ломи воскликнуть свое обычное «хоп», как он уже очутился как бы на противоположном склоне горы. Но Уг-Ломи на целые тысячи поколений был ближе нас к первобытному животному: ни одна обезьяна не могла бы удержаться лучше. И таким же бесчисленным родом поколений лошадь была отучена львами от падения на спину или катания по земле во время опасности. Но зато она мастерски умела брыкаться и чрезвычайно ловко выделывала всевозможные курбеты. Эти пять минут показались Уг-Ломи вечностью. Он был уверен, что если свалится, то лошадь его убьет.

Убедившись в бесполезности прыжков, Вожак Табуна возвратился снова к прежней тактике и снова внезапно помчался галопом. Он понесся вниз по откосу, перепрыгивая одним скачком через овраги, все прямо и прямо вперед и скоро простор долины скрылся за чащею дубового леса и зарослями терновника. Они пронеслись по берегу неожиданно появившейся под их ногами ложбины, напоенной весенней водой и окаймленной роскошной растительностью и серебристым кустарником. Почва стала мягче и трава выше, направо и налево всюду были разбросаны кусты боярышника, еще покрытые запоздалыми цветами. Кустарник стал до того густым, что ветви его хлестали и всадника, и коня, и капли крови покрыли тело обоих. Они снова вырвались на открытое место.

И вот здесь произошло нечто удивительное. В кустарнике послышался внезапный рев беспричинного гнева, крик как будто чем-то глубоко оскорбленного существа. За ними, с треском ломая сучья, погналась огромная серовато-синяя масса. Это был Яааа, большерогий носорог, который в одном из своих припадков беспричинной ярости, по свойственной ему привычке, сразу бросился в атаку. Его потревожили во время еды, и этого было достаточно, чтобы любой, кто бы он ни оказался, был за это растерзан и затоптан ногами. Он напал на них слева, прямо смотря своими маленькими и злыми глазами, опустив рог и высоко, как знамя, подняв свой коренастый хвост. На минуту у Уг-Ломи промелькнула мысль соскользнуть с лошади, но, прежде чем он успел на что-нибудь решиться, копыта коня застучали быстрее, и носорог со своими маленькими семенящими ногами стал оставаться все дальше и дальше позади их. В две минуту пролетели они кусты боярышника и снова очутились на открытом месте, быстрым аллюром несясь вперед. Сначала Уг-Ломи еще слышал позади себя тяжеловесный бег носорога, но скоро все исчезло, как будто Яааа никогда и не терял своего душевного равновесия, как будто Яааа никогда и не существовал на свете!

Лошадь продолжала нестись все дальше и дальше.

Уг-Ломи был весь олицетворением восторга. А в тс дни торжество было равносильно издевательству.

— Уа-ха! Большой Нос, — смеясь говорил себе Уг-Ломи, стараясь отогнуться назад, чтобы взглянуть на обратившегося в маленькое пятнышко носорога. — Зачем носишь ты свой метательный камень на носу, а не в руке! — Он закончил неистовым криком восторга.

Но этот крик не принес ему счастья. Раздавшись совершенно неожиданно у самого уха, он страшно перепугал коня, который неистово метнулся в сторону, и Уг-Ломи снова почувствовал себя в крайне неудобном положении. Он почувствовал, что висит на боку лошади, уцепившись за ее спину лишь одной рукой и коленом.

Скачка окончилась с честью, но в высшей степени неприятно. В поле его зрения было теперь главным образом голубое небо, но созерцание его было соединено с самыми неприятными физическими ощущениями. В конце концов, куст терновника так сильно уцепился за него, что он упал.

Он ударился о землю скулой и плечом и после каких-то сложных и быстрых круговращений тяжело шлепнулся на спину. Из глаз его посыпались искры. Ему казалось, что земля колышется и прыгает под ним, словно спина лошади. Потом он увидел, что сидит на дерне на расстоянии шести ярдов от злосчастного куста терновника.

Прямо перед ним расстилался широкий луг, становившийся все зеленее и зеленее по мере того, как уходил в даль. На лугу виднелось несколько человеческих фигур, и лошадь быстрым галопом неслась вправо от них.

Человеческие существа находились на противоположном берегу реки. Некоторые из них были еще в воде, но все старались убежать как можно быстрее.

Появление распавшегося на две части чудовища вовсе не было для них успокоительной новостью. С минуту Уг-Ломи смотрел на них, ничего не понимая. Изгиб реки, холм посреди тростников и роскошных папоротников, тонкая струя дыма, поднимающегося к небу, — все это было ему чрезвычайно знакомо.

Это было сборное место сынов Уйи, того самого Уйи, от которого он бежал вместе с Юденой и которого затем подстерег в каштановом лесу и убил первым человеческим топором.

Он поднялся на ноги, все еще ошеломленный падением. Разбежавшиеся во все стороны человеческие существа обернулись и уставились на него. Некоторые из них показывали на исчезавшего вдали коня и что-то кричали. Он медленно направился к ним.

Он забыл о лошади, забыл о своих собственных ушибах. Неожиданность этой встречи совершенно поразила его. Их было меньше, чем раньше, — верно остальные спрятались, — подумал он. Груда папоротников для ночного костра тоже была меньше, чем прежде. Но почему же у кремневых куч не видно Уау? Тут он вспомнил, что убил Уау. При виде этой родной картины и медведи, и Юдена, и речная долина показались ему такими далекими, как будто он их видел во сне.

Он остановился на берегу и смотрел на свое племя. Его математические познания были крайне слабы, но, безусловно, здесь было меньше людей. Мужчины могли уйти, но и женщин и детей было тоже меньше. Он издал приветственный крик. Его ссора была только с Уйей и Уау, но не с остальными.

— Дети Уйи! — позвал он. Они ответили ему, называя его по имени, хотя немного боязливо по причине его странного появления.