Рассказы из кофейной чашки (сборник) - Страница 8

Он помедлил, глядя в сторону киоска и размышляя, не выпить ли кружку пива. Кто-то махнул ему, и Финистов сощурился, вглядываясь. Неужели Костровский?

– Не узнаешь, старый черт! – Костровский располнел, раздался, морда стала красная. – Давай, давай! – Он крепко взял Финистова за рукав и потянул. – Не раздумывай! Тебе пару, что ли?

– Да у меня и денег нет, – сказал Финистов, смеясь и пожимая ему руку. – Честно!

– Вот удивил! – Костровский захохотал и хлопнул его по плечу. – Вот уж удивил! Ты бы меня удивил, если бы сказал: Серега, я тебя сейчас пивом напою! Вот бы удивил! Когда у тебя деньги-то были? Пару, спрашиваю?

– Давай пару, – согласился он. – С деньгами – это да… А что я могу сделать? Это же не от меня зависит… куда деваться?

Костровский качал головой, сдувая пену.

– Ты где сейчас?

Финистов неопределенно пожал плечами.

– Да так, не особенно занят. А ты?

– Там же все. В том же болоте! Эх, Костяк, жизнь-то как быстро летит, а! – Костровский уже принял, и настроение у него было отчетливо философское. – И каждый день уносит, как говорится… А впереди-то у нас что? Вот ведь дело в чем: темнота, Костяк, темнота!

– Ни черта не темнота, – возразил Финистов. – Полная ясность. Нам мешает только недостаток информации. Будущее знать можно. Фактически оно уже как бы есть, поскольку описывается единым законом. Можно даже сказать, что существует его проект, от которого никоим образом нельзя отклониться. Понимаешь – закон! Дело за малым: собрать информацию, обобщить и закон этот вывести. И все! Полная ясность.

– Как это? – удивился Костровский.

Финистов вздохнул, отставил пустую кружку, придвинул полную и стал рассказывать – как.

Когда он закончил, Костровский неожиданно захохотал, хлопая его по плечу и толкая пузом.

– Что с тобой? – недовольно спросил Финистов, брезгливо отстраняясь.

– Неучем ты, Костяк, был, неучем и остался, – добродушно сообщил тот, досмеиваясь. – Ну, уморил! Давай еще по одной, что ли?

– Чем я тебя уморил? – холодно спросил Финистов, глядя в его заплывшие глаза.

– Да ладно, что ты, в самом деле! Давай еще по одной!

– Нет, уж ты скажи! Чем это я тебя уморил?

– Чем уморил? – переспросил Костровский, опасно сощурившись. – Чем уморил, говоришь? Ты про моменты бифуркации слышал когда-нибудь?

Тон его был неожиданно серьезен. Финистов отчего-то весь похолодел.

– Нет, – ответил он, пытаясь презрительно улыбаться.

– То-то и оно, что нет… иначе бы не стал нести такую ахинею. – Костровский фыркнул. – В любой более или менее сложной системе наступает момент, когда нельзя определить, по какому из альтернативных путей пойдет дальнейшее развитие. Принципиально нельзя. Даже обладая всей информацией! Вот именно в твоем смысле всей: до последней железочки!.. Знаешь все про железочки – а толку чуть! Ты понял? Вещь важная…

– И что? – тупо спросил Финистов, помимо собственной воли поняв почти все.

– Да ничего! – Костровский рассердился: – Ничего! Кроме того, что мир принципиально непредсказуем! Вот и все! А больше – ничего!.. Ну что, еще давай по одной, что ли, – предложил он, остывая.

Это было так страшно, что Финистов почему-то выплеснул остатки пива в его жирную физиономию и двинулся прочь по абсолютной прямой.

Костровский что-то орал ему вслед, но он не слышал. Кружка выпала из его руки на пятом шаге, а на седьмом он ступил на мостовую.

Визг тормозов был совершенно бесполезен.

Его подбросило вверх, а затем швырнуло на асфальт в трех метрах от остановившегося грузовика.

– А-а-а-а! – заорал Костровский, срываясь с места. – Костя-а-а-ак!..

Голова Финистова, со стуком ударившись о гранитный бордюр, неожиданно легко раскололась на две примерно равные части.

– Да что же это! – пролепетал Костровский, тяжело падая на колени и заламывая руки. – Что же это!..

Водитель заглушил двигатель.

Воздух дрожал от напряжения, и было похоже, что из расколотой головы Финистова сыпались миллионы золотых шестереночек.

Иногда ей казалось, что лицо – чужое. Нет, ну правда, почему – ее? Она могла бы родиться дурнушкой. Или брюнеткой. Впрочем, это почти одно и то же.

Ева щелкнула зажигалкой. Затянулась. Отражение в зеркале дрогнуло и поплыло вместе с дымом. Нет, все в полном порядке. Еще раз затянувшись, нетерпеливо загасила. Взяла с зеркальной полочки флакон и несколько раз окутала себя удушливо-пряными облачками парфюма.

Встала на пороге комнаты.

– Ты опоздал, – бесцветно сказала она горшку с геранью. – Я полчаса ждала.

– Я не виноват! – забасил Мурик. – В окно-то смотрела? Нет, ну ты взгляни! На эстакаде – вообще! Чума!

– Зачем мне в окно? Этого еще не хватало.

Под отсутствующим взглядом светло-карих глаз он морщился, будто ему жали туфли.

– Ну, кукленочек, прости.

– Гад, – сказала она, улыбаясь той самой ледяной и пронзительной улыбкой, которую переняла с лаковых обложек «Фараона». – Какой же ты гад!

Он просиял, сделал шаг и тут же облапил, заглядывая в ее золотые глаза.

– Ты готова?

– Не знаю… Я решила, ты не приедешь.

– Я?! Ты что! Ладно тебе, кукленочек… Поедем в «Бочку»!

– Опять в «Бочку»? – Ева капризно отстранилась. – Надоело.

– Не хочешь в «Бочку» – можем в «Пескаря», – ворчал он.

Она уворачивалась.

– А можем в «Аркаду»… А еще – это, как его… забыл, как называется… Типа это… Короче, Сявый говорил… как его… там дороговато.

Она фыркнула и смерила его взглядом.

– Ты как будто не зарабатываешь!

– Нет, почему… как его… давай… ну?

– Закакал! Отпустил, быстро!

– Ну, кукленочек!

– Отпустил, сказала!

Мстительно топнула шпилькой по мыску тупоносого лакового ботинка, налегла всем весом, мурлыкнула:

– Будешь еще? Нет, ну скажи – будешь?

Он выругался и, схватив в охапку, резким движением переставил ее на полшага в сторону.

– Ты что?! Ноги-то не казенные!..

Ева едва не упала.

– Дурак! Куда скажу, туда и пойдешь! Понял?!

Отвернулась, готовая заплакать. Дурак! Мясо! Бычина!.. Несколько секунд слушала его недовольное сопение. Приласкает? Не приласкает? Баран!.. Самого бы тебя на шашлык!.. Ну что с ним делать?

– Ладно, что ж, – вздохнула она. – Я тебя прощаю…

Мурик все еще сопел.

– Ну, ладно тебе, ладно… Хочешь?.. уж так и быть… к тебе заедем? Хочешь? На.

И подставила губы.

А потом весело крикнула от дверей:

– Мамулечка! Мамуленочка! Закрывайся! Мы уплыли!

Как обычно, она настояла на своем, и теперь пыталась немного подсластить пилюлю: держа его под руку, говорила на ходу низким подрагивающим голосом:

– Ты меня снова замучил, маньяк. Тебе гарем нужен. Я сейчас с голоду умру.

Над домами уже колыхались серо-синие сумерки, душные, как бильярдная. Ева и в самом деле еще чувствовала сладкую слабость, заставлявшую безвольно клониться к нему.

– Людоед. Туземец. Пятница. Папуас чертов. Только дырок в ушах не хватает. Нет, нет. Ты хуже дикаря. Павиан. Орангутанг. Зверюга… Сколько раз я тебе говорила – сними эту дурацкую цепь.

– Вот опять за рыбу деньги… – пробасил он. – Далось тебе. Все наши носят – и ничего. Голда – она и есть голда. Подумаешь. Протвиновские пацаны все носят. Ты ж с протвиновским ходишь? – все, не выступай за голду.

– Не выступай за голду. Ужас. Давай, давай. Носи свою голду. Еще денег наработаешь – другую тебе купим. Как у попа. С крестом. Дикарь, дикарь. Дикарина невоспитанный.

Прильнула к тяжелому размашистому телу и что-то промурлыкала.

– Что?

– Наклонись, говорю! – И прошептала в самое ухо: – Павианище ты мой любимый!

– Ну ладно, ладно… Люди кругом.

– А что мне люди?

И с вызовом оглядела низкорослого метрдотеля, в ту самую секунду мелко выбежавшего навстречу из полумрака ресторанного зала.