Р. Говард. Собрание сочинений в 8 томах - 8 - Страница 6

Я ничего не ответил, но во мне зашевелилось негодование.

— Даже после того как один из моих самых верных слуг пытался тебя предостеречь, — в невыразительном голосе не прозвучало никаких эмоций, разве что он чуточку поднялся, — даже после этого ты настоял на освобождении моего самого заклятого врага. В будущем тебе надо быть предусмотрительнее.

— Я спас вам жизнь! — зло напомнил я.

— И единственно по этой причине я не замечаю твоей оплошности. В этот раз.

Во мне медленно поднялась волна ярости:

— Ах, в этот раз! Так используйте же эту встречу получше, потому что, уверяю вас, второго раза не будет. Конечно, я у вас в громадном долгу и вряд ли могу надеяться на расплату, но это еще не делает меня вашим рабом. Я спас вам жизнь, долг почти оплачен, так что давайте поступим по-мужски. Ступайте своим путем, а я пойду своим.

Мне ответил жуткий тихий смех, похожий на змеиное шипение.

— Дурак! Ты не расплатишься со мной до конца жизни! Говоришь, ты мне не раб? А я говорю — раб, такой же раб, как черный Хассим, вон он, стоит у тебя за спиной, такой же раб, как моя Зулейка — девица, которая околдовала тебя своей красотой!

От этих слов горячая волна крови ударила мне в голову, слепая ярость на секунду затмила сознание. Все мои мысли и чувства на протяжении этих дней казались обостренными, и теперь ярость превосходила самый сильный гнев, какой я когда-либо испытывал.

— Гнусная чертовщина! — завопил я. — Дьявол, кто ты такой и чем меня держишь? Я должен тебя увидеть — или умереть!

Хассим бросился на меня, но я его отшвырнул, одним прыжком достиг ширмы и опрокинул ее ударом неистовой силы. И тут же с криком отступил, руки мои повисли плетьми. Передо мной стояло высокое тощее существо, нелепо выряженное в шелковое, достающее до пола одеяние с парчовой отделкой.

Из рукавов этого наряда торчали руки, при виде которых я испытал липкий ползучий страх, наполнивший все мое существо, — длинные хищные руки с тонкими костлявыми пальцами и кривыми когтями; кожа напоминала желто-бурый пергамент, будто она принадлежала давно умершему.

Боже, а лицо! На голом черепе не осталось, кажется, и следа живой плоти, только желто-бурая кожа туго обтягивала его, и на ней как бы отпечаталась каждая деталь жуткой головы мертвеца. Лоб был высоким и даже аристократическим, но расстояние между висками — до странного узким, а под выступающими карнизом бровями поблескивали громадные глаза, похожие на озера желтого огня. Нос был очень узкий, с высокой переносицей, а рот — бесцветная дыра между тонкими жесткими губами. Длинная костлявая шея поддерживала всю эту уродливую конструкцию и завершала сходство с демоном-рептилией из средневекового ада.

Я лицом к лицу оказался с человеком из моего сна!

Под впечатлением ужасного зрелища я отбросил всякую мысль о бунте. Кровь застыла в жилах, я стоял, не в силах пошевелиться. Я слышал у себя за спиной зловещий хохот Хассима. Глаза в мертвой голове бросали дьявольские отблески в мою сторону, а я бледнел под натиском сосредоточенной в них сатанинской ярости.

Затем это кошмарное существо расхохоталось.

— Мистер Костиген, я вам оказываю громадную честь: даже среди моих собственных слуг очень немногие видели мое лицо и не отправились на тот свет. Я считаю, что живой вы принесете мне больше пользы, чем мертвый.

Совершенно обессиленный, я молчал. Трудно было поверить, что передо мной живое существо.

Сидящий-за-Ширмой напоминал мумию. И все-таки губы его шевелились, когда он говорил, а в глазах светился чудовищный разум.

— Выполнишь мой приказ — В голосе прозвучали властные нотки. — Ты, конечно, знаешь сэра Холдреда Френтона или хотя бы слыхал о нем?

— Да.

В Европе и Америке каждый культурный человек знаком с книгами о путешествиях сэра Холдреда Френтона, писателя и воина.

— Сегодня ночью отправишься в поместье сэра Холдреда…

— И?

— И убьешь его!

Подо мной подкосились ноги — в самом буквальном смысле. Невероятный, несообразный приказ! Да, я опустился очень низко, до контрабандной торговли опиумом, но добровольно убить человека, которого никогда не видел, человека, известного добрыми делами!

Это слишком чудовищно, даже в голове не укладывается.

— Ты не отказываешься? — Насмешливый тон был отвратителен, точно змеиное шипение.

— Отказываюсь?! — воскликнул я, обретая наконец дар речи. — Отказываюсь?! Ах ты, воплощенный дьявол! Конечно же, я отказываюсь. А ты…

Его холодная уверенность заставила меня осечься, кровь застыла у меня в жилах, а вокруг нависло многозначительное молчание.

— Ну и дурак же ты! — проговорил он спокойно. — Знаешь, как я разорвал цепь, приковавшую тебя к гашишу? Ровно через четыре минуты ты это поймешь и проклянешь тот день, когда родился! Неужели тебя не удивляет твоя сообразительность, физическая подвижность и гибкость тела? А ведь человек, столько лет злоупотреблявший наркотиком, должен быть медлительным и вялым. Помнишь, как ты свалил с ног Джона Гордона? Ты что же, совсем не удивился силе своего удара? А легкость, с которой ты запомнил сведения о майоре Морли, — неужели она тебя не поразила? Дурак этакий, ты же связан со мной сталью, кровью и огнем! Я сохранил тебе жизнь, я исцелил тебя — это только моя заслуга. Вместе с вином тебе ежедневно давали жизненный эликсир. Без него ты не выжил бы и не сохранил разум. А рецепт эликсира знаю я, один я на всем белом свете!

Он глянул на часы необычной формы, стоявшие на столе у его локтя.

— На этот раз я велел Юн Шату не давать тебе эликсира, я предвидел твой бунт. Час приближается… ага, он бьет!

Он еще что-то говорил, но я не слышал. Я ничего не видел, ничего не чувствовал в обычном смысле этих слов. Я корчился у его ног, вскрикивая и нечленораздельно лопоча; меня сжигало адское пламя, какое не снилось ни одному человеку.

Теперь-то я понял! Просто он давал мне наркотик, настолько сильный, что в нем тонула моя потребность в гашише. Теперь-то я мог объяснить мои сверхъестественные способности: я находился под воздействием стимулятора, в котором соединялись все силы ада. Это нечто вроде героина, но жертва не замечает его воздействия. Что это за снадобье, я не имел никакого понятия, да и сомневался, известно ли оно кому-нибудь, кроме этого адского создания, которое наблюдало за мной с угрюмой радостью. Но это вещество действует на мозг, вызывая во всех органах нужду в нем. И вот ужасная жажда наркотика разрывает на части мою душу!

Никогда, ни в самые страшные моменты после контузии, ни во время зависимости от гашиша, не испытывал я подобного. Я весь горел, меня сжигали тысячи адских костров, и одновременно я испытывал холодное прикосновение льда — нет, это было холоднее любого льда! В сто раз холоднее. Я проваливался в бездны нечеловеческих страдании и поднимался на высочайшие утесы мук; миллионы воющих дьяволов с криками окружали меня и наносили удары. Косточка за косточкой, вена за веной, клетка за клеткой, мое тело как будто распадалось и витало среди кровавых атомов где-то за пределами атмосферы — и каждая отдельная клетка была единой цельной системой мятущихся, кричащих нервов. И они собирались в далеких пустотах и вновь соединялись, чтобы претерпеть еще худшие пытки.

В багровом тумане я слышал собственный голос; я кричал, повторяя единственную монотонную ноту. А затем мои выпученные от боли глаза увидели золотой бокал, я схватил его жадной, неуклюжей, точно клешня, рукой, и он вплыл в пределы моего зрения — бокал, наполненный янтарной жидкостью.

Со звериным криком я вцепился в него обеими руками, смутно сознавая, что металлическая ножка гнется под нажимом моих пальцев, и поднес к губам. Я осушил его в несколько стремительных глотков, залив себе всю грудь.

И вот он, Сидящий-за-Ширмой, с брезгливой и высокомерной ухмылкой смотрел на меня, а я, совершенно обессиленный, ловя ртом воздух, опустился на кушетку. Он взял кубок и внимательно рассмотрел изуродованную моими пальцами золотую ножку.