Пыльные окна (СИ) - Страница 11

Я разглядывал проспект. Хоть что-нибудь узнать про сам город, хотя бы какие-то крупицы информации.

Ничего примечательного.

Небольшой уездный городок до революции, имеется памятник архитектуры — полуразвалившаяся церковь девятнадцатого века. В данный момент она восстанавливается, но, судя по всему, без большого успеха. Еще с советских времен остались писчебумажный комбинат да птицефабрика, и те на ладан дышат. Из исторических событий — во время войны здесь проходила линия фронта, имеется памятный монумент. Потом строительство гидроэлектростанции, создание искусственного озера, в результате чего городок стал ближе к воде.

Совершенно ничего примечательного.

Никаких мрачных легенд. Никаких выдающихся личностей, начавших свой путь из этого места и прославивших его на весь мир.

Ну, пансионаты, дома отдыха по берегу. Рыбалка, охота, экзотика а ля рюс для иностранцев. Предложения приобретать землю для уставших от густо заселяемого Подмосковья столичных жителей. Летом здесь еще можно наблюдать некоторое отпускное оживление. А сейчас, осенью — полный штиль и запустение.

«Приезжайте к НАМ в город, и ВЫ получите МАССУ новых впечатлений!»

Абсолютно не за что зацепиться.

Я скомкал проспект и спрятал в карман джинсов. Единственное, что могло мне пригодится из этой брошюрки — карта города, впрочем довольно паршивого качества.

Подложив руки под голову, я стал смотреть в потолок. Интереснейшее занятие. Исконно русский способ углубленной медитации.

Может, еще поплевать в него?

Лениво раздумывая над этим, я уснул.

Мне снилось, что я поднимаюсь по ступеням.

Ступени были покатые, скользкие, стесанные. До меня по ним поднимались сотни, тысячи ног.

Как обычно бывает в таких снах, самое простое и обыденное движение давалось невозможно трудно. Было очень сложно делать каждый новый шаг.

Меня будто бы опутывали мириады невидимых нитей, тянули вниз, не давали идти. Но я все равно продолжал подниматься вверх.

Я поднимался по ступеням. В тумане. В вязком обволакивающем тумане. Этот туман заплетал мои шаги, мешал передвигать ноги.

Но мне очень нужно было подняться наверх.

Вокруг, насколько хватало глаз, в прорехах тумана угадывалось нечто темное. Ворсистым ковром шелестело что-то черное, живое. Это был лес, джунгли. Непролазные, непроглядные. Живые.

Я поднимался по каменной лестнице. Шаг за шагом.

Навстречу непроницаемо черному небу, истыканному мириадами крошечных алмазных искр. Искры в черной пустоте. Искры в пустоте.

Я шел вверх.

Еще была луна. Громадный белый диск, в багрово-красных отсветах, словно перепачканный свежей кровью.

Я почти дошел до самого верха. Стоял на ступенях, ведущих к вершине пирамиды.

И наверху, у каменного павильона, в свете живого огня, я увидел Максима. Он лежал на широком постаменте, до середины груди укрытый бархатным черным покрывалом, свесив руку вниз. И смотрел на меня. Будто ждал чего-то.

— Ну, вот и ты, наконец! — сказал он. — Можно начинать.

Нас разделила черная фигура. Какой-то человек в причудливом головном уборе, украшенном длинными птичьими перьями.

Я потянулся к нему, но вдруг оказалось, что между мной и Максимом, и стоящей перед ним темной фигурой, между ними и мной еще с десяток ступеней.

Несколько отсутствующих ступеней.

Их не было. Вместо них клубилась между нами вязкая тьма. Провал в лестнице.

Так не бывает, подумал я, это всего-навсего сон.

— Это не сон, — сказала за спиной Полина. — Это твой выбор.

Я обернулся. Разумеется, ее там не было. Там были уходящие вниз ступени. Путь в прошлое.

— Выбирай! — сказала Полина. Ее голос долетел теперь уже с противоположной стороны.

Я снова посмотрел вперед.

Фигура в уборе из перьев нависала над постаментом, покрытым резным барельефом. Его я видел очень четко — каждую деталь.

А Максима — нет. Он расплывался. Его лицо менялось.

Вместо него лежала Полина.

— Выбирай! — сказала она. — решайся наконец, или ты даже на это не способен?

Она говорила очень спокойно, с оттенком презрения. Точно так же, как во время нашей последней встречи.

Передо мной зиял черный провал. Клубящаяся тьма и выщербленные края ступеней, стершихся за тысячи лет миллионами ног.

— Давай, жми вперед! — сказал из-за спины Фролов.

— Решайся, Алексей, — холодно бросил Черномор.

— Алешка, давай, — подбодрил Генка, который погиб полгода назад.

— Прекратите!!! — крикнул я, пытаясь зажмурить глаза и закрыть ладонями уши.

И испугался своего голоса — он едва не оглушил меня.

Джунгли зашумели, и тысячи голосов, слившись воедино, закричали:

— Решайся! Решайся! Решайся!

Я слышал голос Черномора, голос Полины, голос Фролова, Макса, Генки, и даже того мордоворота из кафе «Причуда», и пьяной девицы Лики, и даже той тетки, что указала мне дорогу к улице Советской, и голос человека в сером плаще. И еще тысячи голосов — знакомых и чужих, злых и ласковых, презрительных и сочувствующих.

Все эти голоса требовали, давили, напирали на то, чтобы я решился.

Тысячи голосов — как один.

Из джунглей несся на меня вой. Многоголосый вой, сливающийся в один лишь звук — как шум волны, накатывающей на берег.

И я решился. Шагнул прямо в клубящуюся тьму и пошел, увязая в ней по колено.

Голоса стихли.

Я стоял на вершине ступенчатой пирамиды, меня ослеплял громадный овал полной луны.

И человек в головном уборе из перьев занес руку с зазубренным ножом.

— СТОЙ!!! — закричал я.

Он обернулся, подставив лицо под свет живого огня. Лучше бы он не поворачивался. Потому что из-под головного убора, убранного перьями, на меня смотрели очень знакомые глаза. Самые знакомые в этом мире. Мои собственные глаза.

Я встретился лицом к лицу с самим с собой.

Закричал, срывая горло, но мой крик утонул в джунглях.

— Давай же! — с нетерпением взвыли джунгли, и я посильнее сжал рукоятку зазубренного ножа.

А потом черные брызги ударили мне в лицо.

Я дернул головой, будто действительно почувствовал на коже едкий ожог от темных липких капель.

Всего лишь сон. Однако, какой страшный, дикий.

Я совершенно взмок под одеялом.

И никак не мог придти в себя. Тяжело дыша, потер ладонями потное лицо.

В кране за дверью ванной комнаты мерно капала вода.

И было темно, хоть глаз выколи.

Кап-кап-кап…

Ненавижу незавернутые краны.

Надо было вылезать из-под одеяла, тащиться в ванную. Ужасно не хотелось этого делать.

Хотелось накрыть голову подушкой, и не слышать этого отвратительного мерного «кап-кап-кап». Китайская пытка.

Я пересилил себя.

Сбросил одеяло, подтянув плавки, пошлепал босыми ногами по ковролину. Не стал включать свет, на ощупь завернул ручку смесителя. И вернулся обратно, мельком глянув в сторону балконной двери. В промежутке между штор было черным-черно.

Горазд же я спать. Когда я отключился, вроде еще середина дня была.

Я зарылся под одеяло. Укрылся с головой, предвкушая, как провалюсь в сладкую дремоту.

Кап-кап-кап…

Так, я же завернул его до упора?

Вот молодцы, аж четыре звезды гостинице впаяли, а с кранами разобраться не могут.

Вот оно, то самое, что принято презрительно называть словом «совок».

Кутаясь в одеяло, я попытался закрыться от мерзкого звука, но ничего не получалось.

Я попытался отстраниться от него, подумать о другом, отвлечься. Посчитать овец наконец. Раз овца, два овца… Кап-кап-кап…

Ничего не получалось.

Попробуйте насильно изгонять из своего сознания какую-нибудь простейшую мысль — и она, словно из противоречия, начнет только сильнее цепляться к вам, как рыба-прилипала.

Кап-кап-кап…

Я только сейчас понял, что звук падающих капель доносится не из ванной комнаты. А с противоположной стороны.

От балконной двери.