Пыльная зима (сборник) - Страница 4

Он не умел водить машину.

– Ты какой-то заторможенный, – сказала красавица. – Устал? – и приблизила лицо. Неделин взял в ладони ее лицо и стал своими губами прижиматься к ее губам, никак не находя удобства и удовольствия, не чувствуя еще чужие губы своими. Но красавица помогла – приоткрыла рот и что-то такое стала делать, от чего и рот Неделина стал действовать уверенней, уже с удовольствием.

Нехотя оторвавшись, Неделин наугад вставил один из ключей в замок зажигания, оказалось – нужный ключ. Он повернул его, и тут же ноги сами стали нажимать педали, а правая рука сама ухватилась за какую-то штуковину с набалдашником, машина дернулась, мотор взвыл.

– Это ты от меня очумел! – радостно сказала красавица. – А может, я поведу?

– Ты умеешь?

– Здрасьте! – фыркнула красавица. – Шути смешней. Куда поедем?

– Куда и в прошлый раз, – слукавил Неделин.

– Опять ко мне? У меня мать дома. А у тебя – жена. Когда разведешься?

– Скоро, – пообещал Неделин.

– Да мне плевать, – сказала красавица. – Поехали.

Они приехали в окраинный микрорайон под названием Шестой квартал, и это странное название, потому что Пятый квартал по соседству еще есть а вот где Четвертый, Третий, Второй и Первый, этого вам никто не скажет. Нету их.

– Сейчас я ее гулять отправлю, – шепнула красавица в прихожей. (Выглянула.) – Она на кухне, проходи в комнату.

Неделин прошел, скромно сел в кресло. Из кухни слышалось:

– Опять жулика своего привела?

– Привела. Завидно?

– Доиграешься до сифилиса!

– Доиграюсь. Завидно?

– Я тебя, Ленка, выгоню. В публичный дом.

– Их у нас нет, а жаль. Тебя на час как человека просят.

– Это моя квартира.

– Это наша квартира. Я тебя прошу, мама. По-доброму пока.

– Нахалка!

И т. п.

Неделин, оглядывая комнату, удивился: хоть раньше он не думал об этом, но как-то само собой предполагалось, что красавица (Леной зовут, хорошее имя, жена вот – тоже Лена, но применительно к красавице это имя звучит совсем по-другому) живет если не в роскошестве, то в красивом девичьем уюте. Здесь же – вон шкаф допотопный, без одной ножки, вместо которой подложена стопа книг, вон трюмо с лопнувшим зеркалом, платок брошен на продавленный диван, старушечий платок, темный; наверное, мать Лены – это и по голосу слышно – почтенного возраста, родила Лену поздно.

Мать Лены прошла в прихожую, не взглянув на Неделина, он успел только заметить, что она не старуха, но, очевидно, больная женщина: лицо желтое, волосы седые, глаза безнадежные. Хлопнула дверь.

– Вот сука какая, – проворковала Лена, нежно обнимая Неделина. – На час, говорит, и ни минуты больше, говорит. Вот сука противная, правда?

– Конечно, – сказал Неделин, чувствуя, что понемножку овладевает чужим языком. – Но она тебе мать.

Лена пожала плечами и сказала:

– Ну?

Неделин огляделся. Похоже, местом действия должен стать вот этот продавленный раздвижной диван, похожий, кстати, на их с женой Еленой супружеское ложе, тоже раздвигаемое на ночь. Неделин взялся за низ, потянул на себя, диван заскрипел, но не поддался.

– Ты что? – спросила Лена.

– А?

– Он не раздвигается, ты забыл?

– Я так, попробовать…

– Снимай шкуру-то, время идет.

Над диваном висела мохнатая шкура, медвежья, что ли? И ведь заметная вещь, а он хоть видел ее, не придал значения, не задумался о ней. На шкуре, значит? Вполне эротично.

Он снял шкуру, расстелил на полу.

Лена быстро, без жеманства разделась.

Неделин глядел и не глядел на нее, видел и не видел.

– Ну, – сказала Лена, красавица, голубоглазая певица. – Ну? Время мало. В чем дело-то?

– Да, – сказал Неделин и стал раздеваться.

Лена легла на бок, подставив руку под голову, ждала, посмеивалась. Неделин торопился, скидывая с себя чужие вещи: все красивое, чистое, но, оказавшись голым, не мог не увидеть подробно чужое тело. Он увидел волосатые ноги с когтистыми кривыми пальцами, выпирающие кострецы бедер, бледного цвета кожу живота, груди, рук, увидел нечто еще…

Вид чужого тела, запах чужого тела. А Лена закрыла глаза, ждет. Неделин, торопясь, присел на корточки, потом из этой позиции лег, приткнувшись к Лене коленками, грудью, головой. Рука ее прошлась по его бедру, по животу – окружая, приближаясь, – и удивленно замерла.

– Ничего, ничего, – сказала Лена. – Сейчас.

Но сейчас не получалось.

– Витя, Витя, Витя, – шептала красавица, и звуки чужого имени добавились мешающим грузом к впечатлению от чужого тела, чужого запаха. Надо бы отстраниться и, не глядя на себя, глядеть только на нее, но отстраниться – значит, обнаружить свое убожество, которое пока укромно о нем знают, но его не видят, делают вид, будто все в порядке. Прошло бог весть сколько времени, Неделин лежал, словно окоченев, только однообразно гладил грудь Лены, но чужая рука плохо чувствовала наготу сквозь чужую кожу – как сквозь перчатку. Лена, устав ждать, стала целовать его в губы, в подбородок, в ключицы (щекоча распущенными волосами), в грудь, в живот… но тут Неделин застыдился и удержал руками ее голову.

– Ты что? – спросила Лена. – Витя, что случилось? У тебя кто-нибудь еще есть?

– Жена.

– Жена – это хренота! Еще, что ли, бабу нашел?

– Я устал просто.

– Мы же месяц не виделись! Нет, я ничего. Ничего страшного. Но учти, первый и последний раз!

Она – умная женщина – сказала это просто, почти весело и легла с ним рядом, не прикасаясь, только поглаживая его волосы. И Неделин уткнулся лицом в ее плечо, ничего больше не желая.

Послышались какие-то тихие странные звуки, что-то капнуло ему на щеку. Плачет. Стало ласково жалко ее, и от этого он забыл про чужое естество, а забыв, почувствовав себя сильным, потянулся к Лене, но в это время прозвенел звонок в дверь – длинный, раздраженный.

Они вышли из подъезда молча.

– Вернусь, попою еще, – сказала Лена, когда отъехали. Она опять села за руль.

И слава богу, подумал Неделин. Надо ехать в ресторан, разбираться с этим несчастным Витей, делать что-то, пока все это не зашло слишком далеко. Жаль только – утрачена возможность. Ведь ты был не ты, а тот, другой, ведь мог делать все что заблагорассудится, все самое бесстыдное, самое голое, нагло-нагое, нежно-нагое, мучительное, до взаимного счастливого страдания, все мог – и ничего не сделал, олух ты царя небесного, теперь не придется уже тебе, олух, держать в руках такую красавицу как свою собственную, олух, ведь ты был не ты, а он – и даже больше, чем он, свободнее, чем он.

– Может, покатаемся еще? – спросил Неделин. – Заглянем куда-нибудь.

– Тебе отдохнуть надо.

– Ну, и отдохнем.

– Уже отдохнул. Ничего, не бери в голову.

– Я и не беру.

– Странный ты сегодня. Я не про это самое, а вообще.

Неделин посмотрел на ее чистый печальный профиль и подумал, что Витя, не будучи странным, скорее всего не ценит эту девушку, не понимает ее. Что он за человек, интересно, чем занимается? Мать Лены сказала о нем: жулик. Давно уже чувствуя тяжесть во внутреннем кармане пиджака, Неделин сунул туда руку и достал бумажник – большой, старый, антикварный, из настоящей кожи с тиснением: «Бремингъ и K°». Он открыл его и увидел толстую пачку денег. Долларов.

– Ого! – сказала Лена. – Хороший бизнес?

– Это не мои, – сказал Неделин.

– Я же не прошу, – усмехнулась Лена. И эта тонкая умная усмешка – для Вити, явного негодяя? Несправедливо.

– Это не мои, – сказал Неделин. – И вообще, все не мое. Выслушайте меня, Лена. Произошло черт знает что. Что-то несуразное. Дикое что-то.

– Это точно, – сказала Лена. – Играть опять начали? Вы все играете, Витя, ох, игрун, ох, забавник!

– Да послушайте!..

– Приехали, – сказала Лена. – Извини, Витя, ты мне сегодня не понравился. Не из-за этого, ты не думай. Чокнутый ты сегодня какой-то.

– Я вообще другой, неужели не видно?