Пыль Египта. Рассказы о мумиях. Том III - Страница 18

Однажды, теплым октябрьским вечером, Моррис и его приятель Джек Мэдден обедали в доме хирурга, выходившем окнами на Риджентс-парк. Окна гостиной на первом этаже были открыты, и после обеда они устроились на широком диване у окна и закурили. На следующий день Мэдден уезжал в Египет, где занимался археологическими раскопками. Он давно пытался убедить Морриса провести месяц в Египте, тем более что сам намеревался всю зиму изучать недавно открытый некрополь на противоположном от Луксора берегу Нила, близ Мединет-Абу[33]. Но все было напрасно.

— Когда мое зрение ослабеет, а руки начнут дрожать, — сказал Моррис, — придет время думать об отдыхе. К чему мне отдых? Я буду постоянно мечтать о возвращении к работе. Что поделать, я чистейший эгоист: работать мне нравится больше, чем бездельничать.

— Так побудь хоть раз альтруистом, — парировал Мэдден. — Кроме того, отдых полезен для работы. Человеку вредно все время работать и никогда не отдыхать. Наберешься сил, это тоже что-нибудь да значит.

— Значит это ничтожно мало, когда человек твой полон сил, как я. Мне думается, что одно из условий успеха — непрерывная концентрация. Да, устаешь, ну и что с того? Если я чувствую себя усталым, то не берусь за опасные операции, а это самое главное. К тому же и времени осталось немного… Лет через двадцать лет начнется закат. Вот тогда я позволю себе отдых, а отдохнув, сложу руки на груди и засну на веки вечные. Слава Богу, я не боюсь, что за гробом есть какая-то жизнь. Искра жизни в нас сходит на нет и гаснет, как свеча на ветру. Что касается моего тела, то какое мне дело до того, что с ним случится, когда оно отслужит свой срок? От меня ничего не останется, кроме скромного вклада в хирургию, если мне повезет его сделать, да и тот в течение нескольких лет устареет. Не считая этого, я исчезну — целиком и полностью.

Мэдден нацедил в свой стакан содовой.

— Ну, если ты вполне уверен, что. — начал он.

— Не я — наука, — сказал Моррис. — Тело переходит в другие формы: им питаются черви, оно удобряет землю, и на земле вырастает трава, а после какое-нибудь животное съедает траву. Но разговоры о том, что после смерти сохраняется индивидуальный дух человека, беспочвенны — пусть мне сперва покажут хоть малейшее научное доказательст-тво. Далее, если дух сохраняется, то сохраняется и все злое, порочное в нем. Почему смерть тела должна избавлять дух от этих качеств? Кошмарно даже думать о таком — но, как ни странно, потерявшие рассудок люди наподобие спиритуалистов стремятся утешить нас, утверждая, что этот кошмар является правдой. Еще безумней твои древние египтяне, которые видели в своих покинутых телах нечто священное. Ты говорил, кажется, что они писали на своих гробах проклятия в адрес тех, кто потревожит их кости?

— Постоянно, — ответил Мэдден. — Собственно говоря, так было принято. Эти страшные проклятия писались иероглифами на футлярах для мумий или высекались на саркофагах.

— Что не помешает тебе зимой вскрыть все гробницы, которые ты обнаружишь, и вытащить из них все самое интересное или ценное.

Мэдден рассмеялся.

— Конечно, нет, — сказал он. — Я изымаю из гробниц произведения искусства и разворачиваю мумии в поисках скарабеев и украшений. Но у меня есть нерушимое правило: я всегда хороню тела. Не скажу, что верю в силу проклятий — однако выставлять мумии в музеях кажется мне непристойным.

— Представим, что ты найдешь мумифицированное тело с любопытными пороками развития. Разве ты не отправишь его в какой-нибудь анатомический институт? — спросил Моррис.

— Такого еще не бывало, — сказал Мэдден. — Но я убежден, что делать этого не следует.

— В таком случае, ты — суеверный варвар и антинаучный вандал, — заметил Моррис. — Эй, что это?

Он высунулся из окна. В свете, падавшем из комнаты на газон, ярко вырисовывался квадрат травы, и по нему медленно ползло, подергиваясь, небольшое животное. Хью Моррис выпрыгнул из окна и вскоре вернулся, бережно неся на ладонях маленькую серую обезьянку, как видно, сильно покалеченную. Ее застывшие и вытянутые задние ноги казались частично парализованными.

Моррис осторожно ощупал тельце обезьянки опытными пальцами хирурга.

— Интересно, что случилось с бедняжкой, — сказал он. — Паралич нижних конечностей: судя по всему, поврежден позвоночник.

Он продолжил осмотр. Обезьянка неподвижно лежала, глядя на него огромными страдающими глазами.

— Да, так я и думал. Перелом одного из поясничных позвонков. Мне повезло! Повреждение редкое, но я часто размышлял… Может, и обезьянке повезло, хотя вряд ли. Будь это мой пациент, я не пошел бы на риск. Но с обезьяной.

На следующий день Джек Мэдден выехал на юг и в середине ноября приступил к раскопкам на новонайденном некрополе. Он и еще один археолог-англичанин руководили работами, за которыми присматривали чиновники Департамента древностей египетского правительства. Археологи решили поселиться поближе к месту раскопок и избежать тем самым необходимости ежедневно переправляться через Нил на луксорском пароме. Они сняли пустой и просторный туземный дом в соседней деревне Гурна. Гряда низких скал, сложенных из песчаника, шла отсюда на север к храму и террасам Дейр эль-Бахри[34]; на склоне и уровнем ниже находился древний некрополь. Понадобилось убрать большое количество песка, прежде чем археологи смогли приступить к исследованию гробниц. Пробные раскопы у подножия скальной гряды говорили о значительных размерах некрополя.

Склепы наиболее знатных лиц, как они обнаружили, были высечены непосредственно на склоне холма. Многие из них были разграблены еще в древние времена. Археологи находили расколотые плиты, когда-то закрывавшие входы, и мумии с размотанными бинтами. Но время от времени Мэддену попадались гробницы, где не успели побывать мародеры. В одной из них он нашел саркофаг жреца девятнадцатой династии, и это вознаградило его за несколько недель бесплодного труда. В гробнице было до сотни фигурок-ушебти[35], покрытых прекрасной голубой глазурью; четыре алебастровых сосуда с внутренностями умершего, извлеченными перед мумифицированием; стол на ножках из резной слоновой кости и черного дерева, доска которого была выложена квадратиками разноцветного стекла; сандалии жреца, изукрашенные тончайшей серебряной филигранью; его посох, инкрустированный ромбовидным узором из золота и сердоликов — рукоятка его представляла собой вырезанную из аметиста фигурку припавшей к земле кошки; и сама мумия, на шее которой, под бинтами, обнаружилось ожерелье из золотых пластин и ониксовых бусин. Все находки были отправлены в музей Гизе в Каире, и Мэдден похоронил мумию у подножия холма, под склепом. Он написал Хью Моррису письмо, где рассказал о своем открытии и подчеркнул великолепие прозрачных зимних дней; описал медленное, от восхода до заката, путешествие солнца в синеве небес и прохладные ночи, когда над ясным горизонтом пустыни искрились звезды. Если Хью случаем передумает, писал он, места в доме археологов в Гурне более чем достаточно, и ему будут очень рады.

Две недели спустя Мэдден получил от своего друга телеграмму. В ней говорилось, что Моррис чувствует себя неважно и немедленно отплывает на пароходе в Порт-Саид, откуда сразу же приедет в Луксор. В надлежащий срок он сообщил о своем прибытии в Каир. Наутро Мэдден выехал ему навстречу, пересек реку и с облегчением нашел друга, как всегда, жизнерадостным и бодрым. Моррис загорел до бронзового цвета и казался воплощением здоровья. Тем вечером они были в доме одни, так как коллега Мэддена предпринял недельную поездку вверх по Нилу. Пообедав, они вышли в закрытый двор, примыкавший к дому. Моррис, уклонявшийся от любых вопросов о себе и своем здоровье, наконец заговорил.

— Теперь я расскажу, что со мной не так, — начал он. — Я знаю, что в роли инвалида выгляжу полнейшим самозванцем, да и физически чувствую себя превосходно. Все органы работают как часы, кроме одного — а в нем что-то сломалось лишь однажды. Вот как это было.