Пятый всадник - Страница 13

Крамер приблизился к огражденному «манежу», где сгорбился раздавленный горем отец, мягко, чуть ли не дружески поприветствовал его, словно был вхож в семью.

– Мистер Фридландер, – сказал он, – прежде всего позвольте принести свои соболезнования по поводу трагического ухода вашего сына из жизни.

– Спасибо…

– Я хотел бы кое в чем разобраться, но обещаю, что постараюсь закончить с этим как можно быстрее… Итак, вы упомянули, что двадцать шестого июля видели некоего Давида Льюиса, молодого человека, соседа вашего сына по палате, верно?

– Да, я видел его. Один только раз, правда… Симпатичный паренек.

– А вы знали, что Давид страдал диабетом?

– Д-да… Что-то такое упоминалось…

– Мистер Фридландер, вы помните номер той больничной койки, которую занимал ваш сын?

До этого Фридландер сидел, наклонившись вперед, однако сейчас он стал медленно выпрямляться.

– Номер? Я вас не понимаю…

– Ну хорошо. Ту койку, которая в палате стоит ближе к окну, в больнице именуют «номер один», а ту, которая у двери, – «номер два».

– В таком случае он лежал на койке номер один. Как раз возле окна.

– Вам известно, почему больничные койки нумеруют? – спросил далее Крамер.

– Понятия не имею, – ответил свидетель, начиная демонстрировать нотки растерянности и раздражения.

– А потому, что пациенты получают лекарства согласно номеру палаты и номеру койки, – объяснил адвокат защиты. – Кстати, позвольте узнать: вы заказывали специальную телевизионную опцию для Джоша?

– Нет, ведь он должен был провести в больнице только один день… К чему вы клоните?

– К чему я клоню? – переспросил Крамер и слегка пожал плечами, как бы извиняясь за то, что скажет дальше. – Я клоню к тому, что Давид Льюис выписался из больницы после обеда в тот день, когда вы его там видели. Ваш сын, Джош, той ночью скончался в койке номер два, мистер Фридландер.

– Что? Что вы там бормочете? – спросил свидетель, хмуря брови и кривя рот в гневной усмешке. – Что вы хотите сказать?

– М-м… Давайте я перефразирую, – предложил Крамер, интонациями и тщательно выверенными жестами как бы показывая присяжным: «Я всего лишь делаю свое дело. Этому человеку я не желаю ничего плохого». – Вы знаете, почему вашего сына нашли в койке номер два?

– Не знаю!

– Из-за телевизора. Джош вылез из своей койки, которая стояла у окна, пододвинул свою капельницу к койке номер два, чтобы посмотреть канал… одну секунду… – Крамер зашуршал страницами, – канал «Шоу-тайм». Да, он заказал фильм по этому каналу.

– Впервые слышу!

– Возможно. – Голос Крамера был мягким, сочувствующим, чуть ли не по-отечески теплым, понимающим, что свидетель никак не может взять в толк, что ему сказали. Он до сих пор не разобрался, что именно произошло и почему умер его сын. – Мистер Фридландер, вам все же придется взглянуть в лицо очевидному. Джош получил инсулин Давида Льюиса именно вследствие ошибки. Бумаги о выписке Льюиса пришли уже после того, как медсестра разнесла лекарства согласно графику. В госпиталях столь масштабного размера, как муниципальный, такое неизбежно… Но позвольте спросить: можем ли мы непредвзято взглянуть на эту трагедию и попытаться понять, почему медсестра не осознала свою ошибку вовремя?.. Мне кажется, я вправе дать ответ: ведь Давид и Джош были ровесниками, похожего роста, телосложения… Медсестра принесла инсулин для пациента, спавшего в койке номер два, и, естественно, впрыснула его в рядом стоявшую капельницу. Если бы Джош оставался в своей койке, если бы он не перебрался самовольно…

Крамер дернулся, когда в зале раздался сдавленный крик. Пошатываясь, на ноги поднялась женщина средних лет, очень худая, вся в черном. Прижимая трясущийся кулачок ко рту, она завыла: «Нет, нет, не-ет…»

Фридландер протянул в ее сторону руку:

– Элеонора! Элеонора, не слушай его! Он врет! Джош не виноват…

Лоренс Крамер не обращал внимания на гул, нараставший в зале, не обращал внимания на настойчивый стук судейского молотка. Он уважительно склонил голову и сочувственно промолвил:

– Нам очень жаль, мистер Фридландер. Мы искренне скорбим о вашей потере.

Стрелки только-только перевалили за восемь вечера, когда я, натужно сопя, взбиралась по Потреро-Хилл, на последнем отрезке своей вечерней пробежки.

До сих пор меня навязчиво преследовали заботы следователя: весь день напролет в закуток приходили копы, я разбирала их текущие проблемы, давала советы, диктовала приказы, наверстывала недоделанную бумажную работу, оформляла ордера, улаживала споры – и в целом ненавидела эти трижды клятые канцелярские обязанности.

По вечерам, как правило, звук ритмичных шлепков резиновых подошв по асфальту действовал успокаивающе, однако сегодня было все по-другому.

И за это я винила шефа Траччио.

Его то ли лекция, то ли выволочка – называйте как хотите – проняла меня до самых печенок.

Наваливаясь грудью на холодную стену ветра, я в который уже раз прокрутила в голове те решения, что принимала до сих пор по Девушке-из-«Кадиллака», с особым беспокойством вопрошая саму себя, все ли сделано правильно, не подвела ли я людей, включая собственную персону…

Марте же мои заботы были побоку. Она жизнерадостно, чуть ли не в припляс, прыгала впереди, частенько возвращаясь, чтобы облаять кроссовки хозяйки и выразить недовольство ее медлительностью, то есть делала все, что и полагается делать образцовым колли.

Сквозь одышку я проворчала: «Цыц, говорю, хватит!» – однако это только раззадорило Марту. Я была неповоротливой овцой, а она – моим загонщиком.

Минут через двадцать я была дома – о блаженство! – и вытиралась после душа полотенцем, вдыхая запах ромашкового шампуня.

Затем напялила свою любимую голубую фланелевую пижаму, включила плейер с Элом Грином и с хрустом свернула пробку на пиве. А потом сделала длинный, такой длинный глоток из янтарной бутылки, что у меня самой, наверное, горлышко заиндевело.

Любимый мой рецепт аппетитно булькал в кастрюльке, и я, пожалуй, была готова признать, что где-то процентов на пятьдесят стала уже походить на человека (впервые задень!), как тут задребезжал дверной звонок.

– Кто там?! – выкрикнула я в домофон и в ответ услышала знакомый голос:

– Линдси, это я! Впусти, а?

Нажав кнопку, я открыла замок для Юки и, пока она поднималась, успела накрыть стол на двоих и выставить подходящую под пиво посуду.

Подруга ввалилась минуту спустя, сопя и отдуваясь, как паровозик из мультфильма.

– О-о, а ничего, мне нравится, – заметила я, разглядывая ее хохолок с вкраплениями платиновых прядей. Пару дней назад он был ярко-алым.

– Уже второй положительный отзыв, – сказала Юки, падая в кресло. – Мама посмотрела-посмотрела, а потом и говорит: «Ты прямо как стюардесса!» – Юки рассмеялась. – Ее личная несбыточная мечта!.. Слушай, а чем так вкусно пахнет?

– Овощное рагу с мясом! – гордо сообщила я. – В моем личном стиле. Нет-нет, не спорь! Хватит на двоих и еще останется.

– Спорить?! Да ты и не представляешь, как я старалась подгадать время своего необъявленного визита!

Мы рассмеялись, чокнулись пивными кружками и хором провозгласили: «За наше здоровье!» Потом я разложила свое коронное блюдо по тарелкам. Поначалу очень тянуло, прямо-таки подмывало поплакаться в жилетку Юки, однако, несмотря на все самокопание, я так и не нашла стоящей причины жаловаться на судьбу. Вот чудеса!

По ходу уничтожения коробки божественного мороженого с шоколадными стружками Юки доложила, как идут дела у ее матери.

– Врачи беспокоились, потому что в ее возрасте неврологический инсульт бывает редко, – сказала она, отпивая из чашечки ароматный напиток. – Но сегодня все процедуры закончились, и ее уже перевели из неотложного отделения в одноместную палату!

– А домой когда?

– Завтра утром. Сразу после того, как сделает обход ее личный спаситель, доктор Пирс. А потом мы отправимся с ней в недельный круиз на большом-большом лайнере! «Тихоокеанская принцесса», вот!