Пятнадцать псов - Страница 37

– Грррр-иии аррр ирр оу уу аии

Грррр-уурр и оу ииу грх уоо аииииурр…

Ничего удивительного: женщина приняла звуки, издаваемые Принцем, за ворчание старой и немощной собаки. Она гладила его, обнимала или почесывала за ушами всякий раз, когда он начинал подвывать. Принца это отвлекало, но он продолжал повторять одно и то же стихотворение снова и снова, в ожидании, что женщина его повторит.

Чем дольше Принц завывал, тем сильнее женщина пыталась его утешить, потому что декламация его и в самом деле звучала так, как будто он на что-то жаловался. Конечно, как и у большинства поэтов, манера исполнения Принца была эксцентричной. Он садился, пытаясь смотреть туда, где, он предполагал, находилось лицо женщины. Затем, стараясь, как мог, оставаться неподвижным, он читал первую строчку, делал паузу, читал вторую, и так до самого конца. Для женщины это само по себе было странным. Это было бы странным для любого человека, не являющегося поэтом.

– Ты в порядке, Элвис? – спрашивала она, но, поскольку Принц понятия не имел, что она говорит, он просто продолжал. Он продолжал декламировать свои стихи, пока женщине не пришло в голову, что пес не ворчит и не задыхается, а пытается что-то сказать. Через неделю ей даже показалось, что она уловила некоторую закономерность в его рычаниях.

– Элвис не воет, – сказала женщина одному из сыновей. – Он поет или что-то в этом роде.

Ее сын, впрочем, так не думал.

– Мама, он старый и с ума сходит, вот и все.

– Может, ты и прав, – задумчиво произнесла она.

Но ее эта версия не убедила, и однажды, забавы ради, женщина повторила рычание Принца. Пес тут же остановился и радостно залаял. Он повторил отрывок, который она только что произнесла. И вновь женщина проговорила (пусть и плохо, и со странным акцентом, но все же) несколько строчек его стихотворения:

– Грррр-иии аррр ирр оу уу аии

Грррр-уурр и оу ииу грх уоо аииииурр…

Это был настоящий прорыв. Принц почувствовал глубокую благодарность. Ему казалось, они только что перешли важный рубеж. Но неумолимый Аполлон не хотел уступать. Декламация женщины была последним, что услышал Принц на земле. После этого он полностью оглох. Он не слышал даже себя, чувствуя только вибрации своего тела, пытающегося исторгнуть звук. Это было трагедией. В один момент у него отняли все способы восприятия мира.

Принц был не из тех, кто легко теряет надежду, но сейчас она покинула его окончательно. Он остался совсем один в бесконечной серой тишине, обоняние и ощущение себя в пространстве были единственными оставшимися у него острыми чувствами. Время от времени кто-то из мужчин поднимал его и куда-то переносил. Это сильнее всего сбивало с толку. Без предупреждения он оказывался в чьем-то полном распоряжении. Помогало, конечно, что он узнавал мужчин по запаху, но, если честно, помогало не сильно. Изможденный, старый, слепой и глухой, Принц знал, что его время пришло, и пытался встретить судьбу с таким достоинством, на какое только был способен.

Он перестал есть и мало пил. Он ушел в себя и ждал смерти, которая не заставила себя долго ждать. Однажды утром его взяла на руки женщина. Он чувствовал ее настроение. Они куда-то собирались, но Принц был слишком слаб, чтобы об этом думать. Снаружи пес почувствовал дуновение ветерка – озеро пришло к нему, промелькнуло как давно забытый сон. Это было утешением. Потом они ехали в машине, и это напомнило ему о Киме, что тоже было утешением. И Принц позволил себе утешиться: на его настроение почти не повлияли запахи ветеринарной клиники, хотя он знал, что это – запах мыла, химикатов, других животных – почти наверняка было концом.

За мгновения до смерти Принца можно было бы объявить, что Аполлон выиграл спор, что ни один из псов не умер счастливым, что они ушли такими же, если не более несчастными, чем люди. Тихо лежа на металлическом столе, слишком слабый, чтобы противиться, Принц сокрушался, что язык его исчезнет. Но когда люди вокруг него приступили к делу, в памяти вдруг всплыло одно из последних стихотворений. Он слышал его в своей голове так, словно кто-то читал его, словно оно было вовсе не его. В этот самый момент Принца вновь поразила мысль о том, как прекрасен его язык. Да, конечно, если он и впрямь оставался последним из стаи, печально, что ни одно живое существо больше не услышит этот язык. Но как же невероятно, что ему – совершенно заурядному псу – было позволено его выучить. Принц не исследовал глубины языка, он чувствовал их. Псу пришло в голову, что ему был дан великий дар. Более того, этот дар было невозможно уничтожить. Где-то, внутри какого-то другого существа, его прекрасный язык существовал как обещание будущего, как семя. Он прорастет вновь. Принц был уверен в этом, и эта уверенность придавала ему сил.

И так, вопреки всем ожиданиям, Принц воспрял.

Иными словами, когда смерть пришла к нему, он был счастлив.

Пока Принц лежал на операционном столе, Аполлон и Гермес сидели в баре «Пшеничный сноп».

Когда речь зашла о псе, Аполлон проговорил:

– Хорошо. Я признаю свое поражение. Это создание умирает счастливым. Очень поучительная история.

– Нет-нет, что ты, – отозвался Гермес. – Два года у меня в услужении – вот это будет поучительно.

– Ты ведь не забыл, что задолжал мне десять? Мой проигрыш только слегка уменьшает твой срок.

– Ко мне вернулась удача, – заявил Гермес. – Я это чувствую.

– Вот именно, что удача, – кивнул его брат, театрально пеняя на несправедливость пари.

Впрочем, он протестовал не всерьез. Да, его раздражало, что он был жесток по отношению к одному из своих, что проиграл брату из-за поэта, но, право же, это дело случая, кто умрет счастливым, а кто нет. Поэтому-то они с Гермесом и спорили на результат.

Бармен, благоговейно смотрящая на них молодая девушка, подошла к братьям, склонив голову, не в силах взглянуть богам в глаза.

– Я могу что-нибудь еще для вас сделать? – спросила она. – Что угодно. Почту за честь.

– Мне понравился этот «Лабатт^[7]», – сказал Аполлон. – Принеси мне еще один.

– Тебе понравилось? – поинтересовался Гермес. – Это же впустую потраченная вода.

– Филистимлянин! – бросил Аполлон, и братья рассмеялись.

Он продолжал:

– Все было бы иначе, надели мы этим так называемым разумом кошек.

– Все было бы ровно так же. Что надо было бы сделать, так это наделить человека интеллектом и способностями собаки.

– Мне все это порядком надоело, – сказал Аполлон. – Давай сменим тему.

Они толковали о своем, об олимпийском, но потом сам же Аполлон вернулся к прерванному разговору:

– Интересно, что было бы, если бы мы дали одному из этих существ свой язык?

– Наш язык? – переспросил Гермес. – Ни одному смертному не под силу выучить столько оттенков молчания.

– Я не сказал «научить», я сказал «дать».

– Ты слишком задержался на земле, – ответил Гермес. – Пойдем домой. Гефест должен мне часть своего выигрыша.

– Иди, – отозвался его брат, – я побуду здесь еще немного.

Когда Гермес вышел из бара, небо было окрашено в розовый. Рядом с ним, на светофоре у перекрестка Кинг и Батерст, остановился автомобиль, музыка из него орала так громко, что сотрясалась вся машина. Водитель сидел совершенно неподвижно, не считая указательного пальца правой руки, который постукивал по рулю в такт.

Что можно было сказать об этих существах на самом деле? Гермес знал бесконечно больше, чем человек за рулем. Он знал о водителе больше, чем тот знал о себе. Гермес знал больше него о каждом человеке, насекомом или животном, с которыми водитель когда-либо вступал в контакт. Помимо знаний, он также обладал силой, недоступной пониманию ни одного из смертных. Если бы он захотел, то мог бы раздавить машину или целый квартал, где она стояла. Если бы он захотел, он мог бы сломать один из пальцев человека за рулем или вырвать волосок с его брови. Он мог дать ему все – а мог все забрать. Несмотря на всю «человечность» или «достоинство» этого существа, или с наличием чего там они себя поздравляли, человек в машине был песчинкой в мире бога.