Пятнадцать ножевых. Том 5 (СИ) - Страница 3

Прапор продолжал выкладывать положенное мне вещевое довольствие, а я автоматически сгребал его и пихал в вещмешок. И только когда я попытался воткнуть туда бушлат, остановил меня, помог разобраться. И даже показал как правильно застегивать броник.

После вещевого довольствия какое самое главное? Естественно, денежное. Потому что военнослужащему деньги нужны. Зубную пасту приобрести. Или сигареты, если курит. Даже рядовому семь рублей положены. А лейтенанту — и вовсе сумасшедшие деньги. Поэтому, приодевшись кое-как с помощью прапора с вещевого склада, дабы не пугать народ гражданской одеждой, я поперся в финчасть. Форма была непривычная: панама вместо фуражки, ботинки эти, хотя и полегче керзачей, но ноги в них всё равно сразу начали потеть. И полевая форма, после солдатского хэбэ в прошлой жизни, непривычно чувствовалась.

У финансистов царила тоска и скука, как и в любой бухгалтерии. Какой-то унылый мужик втолковывал сидевшему перед ним старлею в такой же необмятой форме, как и у меня, что произошла ошибка, и на него оформили аттестат, дописав лишнюю букву в фамилию, из-за чего тот вместо Иваненко стал Иваненковым. Писаря накажут, но документы ушли, теперь надо писать в Москву, всё исправлять. Но все положенные выплаты будут произведены, хоть и с незначительной отсрочкой. И я мысленно поставил в голове галочку следить за точностью записей, а то мои документы могут случайно замылить и исправлять до торжества перестройки и гласности.

Занимавшийся мной столь же безэмоциональный тип пробубнил про оклад в сто двадцать рублей, удвоение, доплаты за должность и выслугу. Ага, я буду служить два года ради прибавки в десять процентов. А можно я свои заплачу за всё время и поеду назад? Билет тоже готов приобрести на личные средства.

А местный финансовый специалист продолжал вещать про чеки «Внешпосылторга», сто восемьдесят в месяц для меня, которые положено было отоваривать только в местном «Военторге» или в магазинах «Березка», когда я дембельнусь.

— Не когда, а если, — зачем-то ляпнул я.

— Вы, товарищ лейтенант, панические настроения здесь не сейте, — раздался голос у меня за спиной.

Я повернул голову и увидел подтянутого старлея в отутюженной форме с медалью «За боевые заслуги». Поверх правой брови длинный шрам, глаза голубые, облик “арийский”. Характер поди “нордический, твердый” . Моргнул, посмотрел еще раз. Странно, у него батарейка села, что ли? Во лбу же должна гореть яркими красными буквами надпись «Особый отдел». Вот же принесло на мою голову. И я тоже хорош, нашел где шутки отпускать. Петросян, блин.

— Виноват, исправлюсь, — включил я дурака. Универсальный ответ начальству, проверено на очень большой выборке в течение длительного периода наблюдений. И здесь вроде сработало, продолжения выволочки не последовало.

Я начал выяснять у счетовода, можно ли оформить перевод части денежного содержания невесте, но меня обломили. Только официальным родственникам. И я отписал половину матери в Орел — её я попрошу пересылать часть средств Ане в Москву. Мне здесь деньги вообще не очень нужны. Разве что на мыльно-рыльные принадлежности. В итоге мы закончили почти быстро, я еще раз проверил, не стал ли я Панковым или Паниным, получил расчетную книжку и встал, засовывая ее в нагрудный карман.

— Со мной, товарищ лейтенант, — произнес тот же противный голос, который до этого рассказывал о правильном боевом духе. Особист, блин. Чтоб ты обосрался, когда воды не будет!

Впрочем,мимо этих деятелей ни один вновь прибывший не проходит. Кому короткая формальная беседа, а кому — и длительная проверка. Понятно — здесь вам не там, люди с оружием и слабой отчетностью по боеприпасам, граждане иностранных государств, с которыми возможен контакт, и прочее, до чего может дойти фантазия, направленная на бдительность.

Чекист завел меня в кабинет, уселся на свой довольно скромный стул, кивнул мне на такой же. Я посмотрел по сторонам: ничего примечательного, портрет самого знаменитого в нашей стране поляка, стеллаж с какими-то папками, сейф в углу. Даже кактуса на окне нет.

— Меня зовут Карамышев Анатолий Николаевич, я старший лейтенант особого отдела, — представился хлыщ.

Молодой. Сколько ему? Лет двадцать пять? Вряд ли сильно больше. Медальку уже заслужил. Самую мелкую, но надо же с чего-то начинать. Читал, что во время Великой Отечественной ее презрительно называли «За бытовые услуги», потому что награждали всяких писарей и военно-полевых жен. Но времена меняются.

Особист ознакомился с моими бумагами, потом начал задавать стандартные вопросы — когда родился, где крестился, учился, вступил в комсомол и прочую лабуду.

Писал он мои ответы явно скучая. А почерк красивый, прямо хоть в пример ставь. Я вспомнил, что какой-то отечественный император не мог читать печатный текст и у него был целый штат писарей, которые переписывали для государя художественную литературу от руки. Наверное, Карамышев мог бы в этой конторе карьеру сделать.

Смог его удивить ответом на вопрос, бывал ли я за границей. Он уже даже почти коснулся кончиком дешевой тридцатипятикопеечной ручки к листу, собираясь написать привычное «нет», когда прозвучало моё «Как же, случалось».

* мегобари — друг по-грузински

— Ну-ка! Давайте подробности, — особист заинтересовался, даже отложил ручку.

— За последний год — Вена, Австрийская республика, участие в международной конференции, Цюрих, Швейцария, тоже конференция, содокладчик. Последний раз — Франкфурт-на-Майне, ФРГ, получал премию имени Коха…

— Это за что же? — в голосе старлея прорезалась какая-то обида, что ли. Очень уж он встрепенулся, услышав про премию.

— Исследования о связи бактерии хеликобактер пилори с язвенной болезнью желудка и разработку новых методов лечения заболевания.

— Ты? — он внезапно перешел на хамовитое обращение, хотя до этого держался подчеркнуто вежливо. — Студент шестого курса?

— Так я не один, у меня соавтор есть, доктор наук…

Карамышев слушал и мрачнел прямо на глазах.

— Лауреат, готовишься к кандидатской?

— Так точно.

— А готовиться надо к рейдам! Кишки у солдатиков собирать с земли, понял! — внезапно старший лейтенант перешел на крик. Я аж вздрогнул, но сумел совладать с собой, лишь спросил:

— Зачем кричать?

— Затем, чтобы ты, Панов, задумался о жизни своей. Повспоминай. Может придет, что на ум. Поймешь, почему здесь оказался, а не в Цюрихе, — Карамышев последнюю фразу вроде как с намеком произнес, типа знает больше чем сказал.

… и мстя будет моя страшна. Значит, все-таки Щелоков. Или Андропов? Очень плохо. Жизни мне Карамышев не даст, его задача меня тут похоронить. Что же ему за это пообещали? Даже интересно стало.

— Свободен. Шагом марш в расположение медроты.

Я взвалил на себя вещмешок, вышел на свежий воздух. Ну как свежий — раскаленный. А у особиста то не палатка — щитовой домик. И кондей стоит. Огромный, гудящий. Хорошо живет на свете Карамышев. А вот мне как теперь жить?

Чем хороша армия, так это тем, что особо размышлять о жизни тут времени нет. Ать, два правой. Утреннее построение, вечернее, прием пищи. Меня словно песчинку продолжало крутить в вихре военной бюрократии. Сначала в оружейку, получить ПМ и автомат Калашникова, укороченный. Потом тут же сдать укорот в запирающуюся пирамиду в жилой палатке. Где мне выделили спальное место, тумбочку. Отдельное построение медроты. Капитан Шота Шалвович Георгадзе представляет меня личному составу, определяет в сортировочно-перевязочный взвод. Под начало старшего лейтенанта Копца, Ильи Антоновича. Уроженца… черт, города Орла! Вот свезло так свезло.

Копец был похож на принца Гамлета. В смысле, тучен и одышлив. Он сразу тащит меня в свою персональную палатку. Как же! Земеля приехал. Тут я, конечно, струхнул побольше, чем с особистом. Орловец расколет меня на раз-два-три. Я и был-то в городе пару раз, знаю его плохо, а уж всякие реалии типа кто в какую школу ходил и какой район с кем дрался — вообще темный лес. Но Копец очень любил поговорить сам. Узнав, что последние шесть лет я обитал в Москве, перевел разговор на себя любимого. Как ему тут плохо, как он за полгода потерял двадцать кило, дважды болел разными болячками. Илья заваривает нам зеленого чая — «лучше всего на такой жаре» — выкладывает на стол нехитрую армейскую снедь. Чем Родина солдата кормит? Вся та же тушенка, консервированный перец, подсохший хлеб, само собой, фляга с местным фруктовым самогоном — шаропом. Как объяснил хозяин, бывает напиток двух видов — просто забродившие плоды, это пойло больше двадцати пяти градусов не бывает, и наш вариант — чистый как слеза, градусов пятьдесят.