Пятая зима магнетизёра - Страница 36

Мейснер прислал мне письмо. Письмо с изложением того, что объяснила женщина. В письменном виде это выглядит еще менее убедительным.

Штайнер вот уже час сидит у меня в кабинете. Он уговаривал меня открыто все рассказать. Потом пришла моя дочь, села рядом, долго говорила со мной о Мейснере.

Меня приводят в смятение эти разноречивые голоса. Меня приводит в смятение этот шарлатан, который способен сотворить чудо и который в силах довести целый город до необыкновенного, неслыханного экстаза и самозабвения.

Штайнер уже виделся с моей дочерью. Придя в первый раз, он был очень бледен и неловко поздоровался с ней. Она дружески ему улыбнулась и весело заговорила о всякой всячине. Я заранее предупредил ее о том, что на лице у Штайнера несколько оспин.

Мало-помалу он расслабился.

Теперь они сидят внизу в гостиной. Мария снова играет. Он обещал послушать ее в течение часа, мне самому не удается слушать так придирчиво, как того хотелось бы моей дочери. Ей хотелось бы, чтобы я указывал ей на все погрешности, на все ошибки в технике и в темпе.

Я слишком устал, чтобы справиться с этой задачей.

Прошло уже десять часов с тех пор, как я расстался с Мейснером. А я все еще не знаю, что мне делать. Он собирается продолжать. Собирается по-прежнему лечить эту женщину. Собирается лечить других. При желании я могу устраниться, предоставив им использовать свою веру в него (пока эта вера не иссякла), а потом отшвырнуть Мейснера как выжатый лимон. Это наиболее легкий путь. Но я могу избрать другой.

Мне недостает бунтарского духа. Я не отличаюсь большим умом, а мои достоинства мало кому заметны. Слишком тяжелый груз лег на мои плечи.

Мое восхищение Мейснером еще не угасло.

Вся комната была заставлена стульями, и все равно их не хватало. Люди сидели на стульях, теснились вдоль стен, устраивались в проходах между рядами, мешая другу, стояли в темноте и неотрывно глядели в середину комнаты, где помещался чан, а сдвинутые стулья образовали тесный круг, почти вплотную подступавший к столу, на который чан был водружен. Они смотрели на цепь, идущую от сосуда со стеклянным шаром, в котором была заключена сила, смотрели, как шар передают из рук в руки те, кто сидит в первом ряду, кто заплатил больше и потому оказался ближе к чуду, те, кто был болен или считал себя больным, но так или иначе знал, что может заплатить: прямо в карман золотыми монетами или косвенно, рассказав о магнетизере в нужную минуту нужным людям. Комната была набита битком, жара окутывала собравшихся влажными испарениями, и перед ними стоял он, Мейснер, чудотворец, почитаемый святым, тот, кто каждого избавит от его мук, от его проклятия. Они не сводили с него глаз, они несли к нему свои страдания; тут были те, кого били нервные судороги, и те, кто страдал падучей и во время приступа тщетно грыз жесткую хлебную корку и окунал руки в тминную воду; те, кто зимой впадал в хандру и без конца рассказывал всем и каждому, что страдает запорами, и десны у него зудят; и теперь всех их подхватил мощный поток, и они сидели здесь, оглушенные, почти лишившись сознания от счастья, что все это могло случиться в их городе; они сидели здесь, ничего не слыша, потому что хотели услышать, или, наоборот, потому что не хотели, или просто потому, что страдали воспалениями особого свойства, а глухота была небольшой платой, которую им пришлось заплатить за удовольствие. Все они сидели и мечтали, что он возьмется за их судороги, колотье в груди и боли в животе, объявит эти хвори единственными в своем роде, но скажет, что у него есть против них лекарство. И они дышали дыханием друг друга, задувая друг в друге здравый смысл, и, чувствуя, как комната полнится мечтою, жаждой и ловко возведенными воздушными замками, становились все дерзновеннее и шли все дальше в своих желаниях, ведь он был здесь, он был всамделишный, он, со своими теперь уже прославленными и воспетыми скулами, и он говорил с ними, и стояла тишина, и они медленно дышали, охваченные священным хмелем, зная, что этот хмель скоро доведет их до экстаза, унесет прочь, мимо и сквозь, а Он все будет стоять здесь со своим стеклянным жезлом, спокойный и похожий на священника, целиком принадлежащий им, созданный ими, созданный благодаря им, принадлежащий им и только им, их раб, их слуга, их повелитель.

Он говорил им о том, что с ними произойдет. Он подарит им чудо, будущее и счастье, если только они поверят в него. «Верьте в меня и в Силу», — говорил он.

И он представил им образец такой веры, и все задышали чаще — ведь этого они не ждали.

Он взмахнул рукой, и из соседней комнаты появилась женщина. Ее фамилия была Кайзер, все это знали и знали о ней всё. Но то, что она здесь появилась, всех потрясло, и сидевшие в зале торопливо зашептались друг с другом, пожирая ее глазами: она уже прошла через чудо, с ней уже все произошло.

Мейснер поднял руку, воцарилась тишина.

— Эту женщину, — сказал он медленно, но очень внятно, — я лечил. Она — свидетель, она доказательство того, сколь успешны мои методы.

Женщина шагнула ближе к светлому кругу посреди комнаты. Она была темноволосая, и все помнили, какая она была распухшая, ну просто бочка; а теперь перед ними стояла стройная молодая женщина, и глаза ее горели торжеством. Она словно притягивала к себе их взгляды и улыбалась открыто и победоносно, она ловила этот миг — миг своего триумфа.

— Я пришла свидетельствовать о том, что случилось, — сказала она.

И она начала рассказывать. Рассказала о том, как у нее появились боли в животе и стала расти опухоль и она решила, что беременна, хотя не могла взять в толк, как это случилось, — ведь она уже давно не имела сношений с мужем, он стар и не пригоден к сожительству; при этих словах среди собравшихся возникло оживление, а возле двери кто-то приглушенно хихикнул.

Она рассказала о Мейснере — как она ощущала его силу, каким даром он обладает, как он магнетизировал ее и она смогла заглянуть внутрь себя и увидеть то, чего не могли вообразить даже мудрецы, ищущие философский камень; все это она им рассказала.

Она рассказала о плоде, который умер в складках брыжейки; и на лице ее при этом застыло торжествующее выражение безоглядной самоуверенности и даже упрямства. Они глядели на ее лицо и сами себя не узнавали.

Под конец она рассказала о том, как она выздоровела, как с помощью Мейснера исторгла плод из своего тела (Мейснер, это всем известно, уже вылечил от слепоты девушку, дочь городского врача, который сам признал, что не мог добиться ничего подобного) и как этот самый Мейснер исцелил ее — ни одному лекарю в мире это было бы не под силу.

Она закончила; все сидели молча, словно разочарованные тем, что настал конец, а может, они ждали того, что сейчас произойдет, — завершения исцеления, кульминации.

Мейснер подошел к ним ближе. Оглядел битком набитый зал. Лицо его было замкнуто и серьезно.

— Через посредство этой женщины, — сказал он, — все причастятся целительной силы. Телесный флюид, который застыл в покое и вызвал болезнь, теперь придет в движение.

Он протянул к ним поднятые руки; собравшиеся сидели, не шевелясь и смотрели на него.

— Покой — это смерть, движение — жизнь, — сказал он тихо.

Они смотрели на него, все эти обитатели городка, измученные жены и недовольные девицы, недалекие бюргеры и неудачливые коммерсанты, и они знали — он прав.

В их телах есть флюид, который застыл и омертвел.

Они сами уже мертвы. Они смотрели на него и знали — только он может помочь им, живущим в этом заново отстроенном, чистеньком, процветающем городе.

— Не все могут дотянуться до цепи, — сказал он. — Но каждый может дотянуться до соседа. Положите руки на плечи друг другу — я хочу, чтобы вы стали похожи на спицы в колесе. А ступица — эта женщина и та сила, что она получает от меня. Магнетический ток идет через нее, через вас, через ваш застывший флюид.

Зал зашевелился. Люди клали руки на плечи сидящих впереди, ощупывали друг друга в темноте и смотрели на тех двоих, что стояли перед ними: на темноволосую стройную женщину и на него, чудодея.