«Пятая колонна» Советского Союза - Страница 3

Ширился и самый вульгарный разврат, чему способствовала сама обстановка нэпа. Разгул жуликов и скороспелых «бизнесменов», их ресторанные пиршества, кутежи с доступными певичками и танцовщицами соблазняли партийных и советских функционеров. Они-то были «главнее» нэпманов. Почему было им не жить так же «красиво»? Они вступали в махинации с делягами, пользовались своей властью, получая аналогичные удовольствия – за закрытыми дверями отдельных кабинетов ресторанов, организуя тайные притоны. Такие начальники на местах чувствовали себя всесильными. «Рука руку мыла», функционеры покрывали друг друга, с ними были связаны карательные органы. А человека, проявившего недовольство, личного врага, можно было отправить в чрезвычайку, оклеветать, и попробуй найди правду.

Таким образом, нэп стал временной передышкой между периодами крутых «встрясок», но он не принес стране ни сытости, ни благосостояния. Не принес он и никаких «свобод». Любое инакомыслие пресекалось, даже внутри партии. Еще в 1921 г. в ходе борьбы с «рабочей оппозицией» Шляпникова Ленин провел на Х съезде РКП(б) постановление «Единство партии» о недопустимости фракций. Отныне за отклонение от центральной линии, за попытку организовать фракции, грозили наказания вплоть до исключения из партийных рядов.

Нэп не принес и социальной стабильности. Даже рядовые коммунисты чувствовали себя обманутыми. Они прошли Гражданскую войну, победили – и не имели ничего, кроме рваных шинелей и разбитых сапог. Зато их начальство барствовало, бесились с жиру нэпманы. Невольно напрашивался вопрос: «За что боролись?» Но и в руководстве партии взгляды на нэп были неоднозначными. Основным критерием стратегии признавался ленинизм, верховным арбитром во всех спорах становился мертвый Ленин – точнее, его цитаты. А они существовали в самом широком диапазоне. Желая успокоить народ, Владимир Ильич публично заявлял, что нэп «всерьез и надолго». Но он же в марте 1922 г., на XI съезде партии, прямо указывал, что «отступление», длившееся год, закончено, и на повестку дня ставилась задача – «перегруппировка сил» для новой атаки.

Выход из катастрофической экономической ситуации был один – индустриализация. Но взгляды на нее различались. Одно крыло руководства во главе с партийным идеологом Бухариным и председателем Совнаркома Рыковым стояло за то, чтобы продолжать и углублять нэп, а индустриализацию вести плавно, постепенно. Другое – Троцкий, Зиновьев, Каменев – считало, что нэп пора сворачивать, возобновить наступление на крестьянство и штурмовать развитие индустрии. Но вдобавок увязывало данные процессы с «мировой революцией». Доказывало, что технологии и оборудование для тяжелой промышленности можно получить только на Западе. За это надо платить зерном, сырьем. Но цены на мировом рынке диктует капиталистическое окружение. Стало быть, от него зависят валютные поступления, необходимые для индустриализации. Получался замкнутый круг, из которого без «мировой революции» никак не выйти.

Хотя эти аргументы строились на ложных предпосылках. Во-первых, сугубая ориентация на Запад для получения технологий – возможность разработки их отечественными силами заведомо отбрасывалась. Во-вторых, рыночную конъюнктуру никогда не определяет одна сторона. Владелец товара тоже вправе решать, согласен ли он отдать его по данной цене. И на самом-то деле «капиталистическое окружение» было очень заинтересовано в поставках советского зерна, нефти, леса и пр. Без них странам Запада пришлось бы туго.

Но ведь в итоге игра шла «в одни ворота»! Иностранцы называли низкие цены, а советские партнеры безоговорочно их принимали. Чему удивляться в общем-то не стоит. Ведь дипломатические и торговые ведомства контролировала все та же «пятая колонна». Поэтому торговля становилась еще одной формой разграбления нашей страны, из нее делали всего лишь сырьевой придаток Запада. Еще раз напомню уверенные слова Пола Варбурга: «Закрома России будут способствовать восстановлению Европы». Европы, но не России.

Одолеть Троцкого Сталин сумел в союзе с другими тогдашними лидерами партии и государства, Каменевым и Зиновьевым. Но говорить в данном случае о «триумвирате» было бы опрометчиво. Просто Троцкий, набрав огромный вес, занесся, стал выходить из-под контроля своих зарубежных покровителей. Чуть не раздул революцию в Германии, новую европейскую войну – в то время как транснациональные корпорации настроились спокойно «переварить» плоды прошлой войны, «мирно» осваивали рухнувшую Россию и расхищая ее богатства. А Зиновьев и Каменев были того же поля ягодами, как и Лев Давидович. Но прекрасно знали его диктаторские амбиции. Представляли, если он утвердится у власти, то запросто подомнет их или отбросит на обочину, им достанется лишь роль исполнителей решений Троцкого. А Сталин не был связан с зарубежными теневыми силами, не задействовался в тайных операциях. До сих пор он выступал лишь «учеником» и проводником идей Ленина. Его считали недалеким, несамостоятельным политиком. Он выглядел предпочтительнее. Выполнял волю Ленина, а теперь его будут направлять они, Зиновьев с Каменевым…

Но и Сталин прекрасно представлял: они только временные союзники. Настоящей его опорой была «серая» партийная масса. Вчерашние рабочие, солдаты. Для них Иосиф Виссарионович был ближе, чем Троцкий с его «наполеоновскими» замашками, с повальными расстрелами. Ближе, чем «интернационалисты», понаехавшие из-за границы, занявшие многие ключевые посты в советском государстве. В 1924 году Сталин постарался увеличить число своих сторонников в партии, объявив «ленинский набор». Одним махом в ряды РКП(б) влилось 200 тыс. новых членов – и как раз из низовой, «серой» массы. Нетрудно понять, что эта добавка усилила патриотическое крыло.

В борьбе с соперником Иосиф Виссарионович использовал и рычаги партийной власти: он же был Генеральным секретарем партии, ему подчинялся аппарат. Наконец, Сталин применял и обычное лавирование, интриги, раскалывая соперников. Причем он никогда не наносил ударов первым. Он знал своих противников и ждал – сами подставятся. Так и случилось. Осенью 1924 г. Троцкий предпринял очередную атаку. Причем выступил на том поприще, на котором обладал бесспорными преимуществами, – на литературном. Публицистом он был блестящим, и к годовщине революции опубликовал статью «Уроки Октября». Но в запальчивости его занесло. Он хвастался напропалую собственными заслугами, ставил себя в один ряд с Лениным, а то и выше. А конкурентов постарался облить грязью. Досталось и Сталину, но особенно – Зиновьеву и Каменеву. Троцкий ткнул их носом в «октябрьский эпизод», когда они в 1917 г. выступили против вооруженного восстания, разгласив в печати планы большевиков. Словом, оказались трусами и предателями, а уж хлесткое перо Льва Давидовича сумело обвинить их как можно более обидно.

Но Сталину только это и требовалось! Если сам он с нарочитой скромностью всегда и везде изображал себя лишь «учеником» Владимира Ильича, то претензии Троцкого вознестись выше «божества» нетрудно было преподнести чуть ли не кощунством. Противники Льва Давидовича объявили по всей стране «литературную дискуссию». Привлекли недавно созданный институт марксизма-ленинизма. Его сотрудники перелопатили труды и письма Ленина, и на голову Троцкого вывернули все эпитеты, которыми вождь награждал его в периоды партийных ссор: «Иудушка», «Балалайкин» и пр. Дискуссия вылилась в кампанию под лозунгом «Похоронить троцкизм». Взгляды Льва Давидовича объявили антиленинскими, его предложения о сворачивании нэпа расценивались как отклонения от «линии партии».

Оскорбленные Каменев и Зиновьев рвали и метали, требовали исключить его из Политбюро, из ЦК и вообще из партии. Однако Сталин неожиданно выступил куда более миролюбиво. Почему? Да потому что и Каменев с Зиновьевым были для него не друзьями. От них тоже предстояло избавиться, а для этого Троцкий еще мог пригодиться. По предложению Иосифа Виссарионовича Льва Давидовича только отстранили от должностей наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета. Вместо него назначили Фрунзе – очень популярного в армии и убежденного противника Троцкого.