Пятая камера - Страница 3
Кузька карандашом пишет ему от имени арестантки Насти записку. Узколоб глядит ему под руку и с усмешкой читает:
- "Сеня, ягодка, увидала тебя у окошка и без плачу писать мне нельзя. Так прямо слеза и заливает..." Ловко...
- Не мешай.
В конце записки Лотошник рисует пронзенное стрелой, похожее на репу, сердце. Под сердцем Кузька старательно пишет: "Сене от мово сердечка", -под хохот камеры читает записку, сворачивает ее, перевязывает ниткой и через волчок отдает арестанту-уборщику:
- Передай, да смотри мне...
И опять в камере скучно, тоскливо. Лишь после обеда от двери раздается:
- Кузька! - и из волчка на пол падает сверточек.
В сверточке записка Сеньки и пучок его русых, перевязанных суровой ниткой, волос.
- Ну, тише...
Кузька, подражая дьякону, выпрямляется и начинает:
- Гм, кх, господи, благослови. "Настенька, письмо твое нарушило мои горькие, несчастные думы. Ты враз влюбилась в меня, потому глаз у меня особенный и судьба фортунит. Жизнь моя потерянная, а из меня мог человек выйти, кабы с блатными не связался. Нащот делов я сильно горячий. В тюрьму прихватили по одному делу, в газетах даже печатали, как в номерах "Якорь" какие-то взяли у одного больше двух тысяч. Меня пришивают безвинно, ничего я не знаю и отошьюсь, потому не дурак.
Пропиши про свое дело. Я твое письмо целую несчетно раз и под подушку на ночь класть буду..."
- Вот, и есть же еще дураки.
Кузьке противно, но он смеется и потирает руки:
- Так, попал я, значит, в невесты. Ню-ню-ню, Сеня.
А у Сени в конторе деньги есть. Это мы знаем и завтра черкнем ему: "Сеня, ягодка, ниток выпиши, хочу тебе носочки на вечную память связать". Потом попросим его прислать бельишко постирать, платочков для вышивки купить. А там и до полиции дойдем и вывернем его, жабу, шиворот-навыворот...
VII
Кривой повторяет кусочки подслушанной Кузькиной молитвы и кивает на блекнущий за окном сад:
- Сад-то, сад, выйти поглядеть бы, а?
- И без сада цел будешь! -ворчит конвойный.
- Ну, и не надо. И-и, беда какая. У мине, как хочешь знать, сад получше отого. Вишни этой, сливы, и сморода есть. Прошлым летом грушу прхпцепил. Окляматься должна. Бессемянка будет, чисто канфет.
Из кабинета следователя выводят Обрубка:
- Следующий!
Кривой одергивает бороду, боком проходит за дверь и вытягивается.
- Студнев?
- Я самый, ваше благородие.
- Постарел. Видишь, до чего дела лошадиные довели тебя.
- Худо, что и говорить. Вот хоть бы столичко хорошего, - Кривой показывает следователю кончик мизинца, - а то ни-ни. А вить, запонапрасну я. Ну, хоть бы там что, не жалко б, а то вить...
- Ну, ну, поймали тебя, ранили...
Кривой таращит глаз:
- Ранили-и? Да это мало ли что? Это и вы, примерно, пойдете в проходку леском, а я в вас-бах! - стало быть, и вор вы?
- И глаза вот у тебя нет.
- Я и не говорю, что есть. Что правда, то правда:
калека я. Так за это и страдать должен? Ни свет, ни заря, а я в лесе. Гнался за лисой, а она, сами знаете, анафема, а тут еще туман был, я на колючку и напоролся.
- И ухом на колючку напоролся? - улыбается следователь.
- Эта? - оттопыривает Кривой простреленное ухо. - Эта парнишкой еще. Ружье у мине было, чистая негодь, хоть кинь, а достатки наши на новое не тово. Я в зайца бац из него, а это самое, пистон куда вдевается, бап оттеда да прямо по уху мине, так кровь и потекла. Это что, все под богом...
- Конечно. Только доктор говорит, что ухо твое прозтрелено.
- Дохтур? - возмущается Кривой. - Да что они, вроде бога пли как? Сколько годов прошло, как тут узнать?
Это как же? Ножом откромсаете вы себе палец, а он будет говорить: не-ет, это топором сделано? Не верьте вы, ваше благородие.
- Как же не верить?
- А так. Я вам скажу. Я все знаю. Заболел раз сын у мине. Дохтур наш, Лексей Петрович, поглядел и отрезал: ну, Яков, крыш ему. Баба выть. Ну, а я, хоть и темный, думаю: нет, погоди. Беру сына да до бабки. И что ж вы думаете? И по ею пору живой. Вот, вить, а вы-дохтур.
Оно, слов нет, образованность ихняя капиталы зашибает им, а только это что ж? Выходит, он лучше мине знает, как и что я сделал?
Кривой глядит на мелькающие под руками следователя страницы "дела" и думает: "А ловко я ему загнул, я могу, даром, что мужик. Ты на испуг Якова не бери".
- Вот видишь, -говорит следователь, -темно в твоем деле. Делай, как хочешь, но я советую сознаться.
- Да, вить самый я безвинный. Темный, что и говорить, всякий обидит миня. Ослобоните, ваше благородие. Старый я.
Кривой глядит на следователя и подмигивает ему:
- Право. Медку бочоночек привезу вам, за-миллион верст, можно говорить, коней обойду, вот истинный бог.
- Да пойми ты: тебя люди видели с лошадьми.
- Удивительно мине!
- Чему тут удивляться? Слушай...
Следователь шуршит страницами и пересказывает "дело": он, Кривой, отравил собак и вывел четырех лошадей; на опушке его увидели охотники и погнались за ним;
у озера он броеил трех лошадей, на четвертой поскакал дальше, был ранен в ногу, упал с лошади и спрятался в хворост.
- Вот. Да и вообще промышлял ты лошадками.
- Да кому вы верите? А что покойник батюшка, дай им бог царство небесное, промышляли, так я тут не причина. Нет их в живых, они сами перед господом ответ будут держать. А на озеро охотиться я шел, слабость это моя.
- Ты ехал, а не шел. И ружья при тебе не было.
- Кинул. Я вить пужливый. Слышу-кричат, палят, затрясся-и давай бог ноги. Так, поди, и пропало ружье:
в пенек я его куда-то, в трухловину пихнул. Самый я безвинный! Ослобоните, вот как отблагодарю, право...
И Кривой опять подмигивает следователю:
- Вот истинный бог, я не постою, ничего не пожалею.
Следователь сердито спрашивает:
- Не хочешь сознаться?
- Правду говорю, как перед богом... вить, ваше благородие...
Кривой порывается упасть на колени. Следователь кричит, конвойный берет Кривого за локти и толкает в переднюю:
- Будет, будет тебе....
VIII
- Ну, что, помогла молитва?
Обрубок тоскливо машет рукой.
- Вот видишь, - соболезнует Узколоб. - Говорил я, возьми молитву у Кузьки и у надзирателя. Одна мимо, другая, гляди, зацепила бы.
- Значит, молитва надзирателя может помогать? - подбегает Кузька. -Пьет он нашу кровь, собакой стоит над нами, а молитва его может помогать?
- Я... да ты стой, я говорю, надо бы на случай взять...
- На случай! Тоже арестанты! Вы настоящих арестантов и не видали. И ты гляди у меня! - грозит Кузька Обрубку. -Не вертись. Какую молитву брал у меня?
- Известно, чего уж.
- Нет, ты стой. Ты говори. За ускорение дела брал?
Ага! Следователь дело закончил? А ты что, за семь фунтов сахару хотел выйти на волю? Я тебя насквозь вижу: не помогла, мол, молитва, платить не станут
- Заплачу, подавись!
- У меня глотка большая, а ты не заплати только...
- Трясусь весь.
- Трясись! Ну, трясись! -зеленеет Кузька и бьет Обрубка по уху. Трясись! Думаешь, карцера боюсь?
На, подхватывай!
Обрубок кидается на Кузьку. Арестанты спинами заслоняют волчок. Обрубок хочет схватить Кузьку, а тот извивается и наносит ему удар за ударом. Дверь вздрагивает, и все отбегают от нее:
Надзиратель распахивает дверь и вызывает Обрубка:
- Собирайся до суда на волю.
Избитый Обрубок хватает вещи, кричит:
- Кузька, до поверки передачу принесу! - и в пояс всем кланяется. Прощайте, братцы. Спасибо, Кузька!
- Повесься на своем спасибо!
- Не серчай, я живым духом.
Многие глядят на Кузьку и шепчутся:
- Вот ведь как, а?
- Смеялись, а молитва помогла...
Кузька притворяется злым и торжествующе думает:
"Ага, теперь я вас, чертей серых, постригу".
IX
Клочкова и Узколоба повели на суд, и камера нетерпеливо ждет их. У стены то и дело становится" кто-нибудь на колени, на его плечи подсаживают другого, и тот глядит через мутное окно на дорогу: