Пять веселых повестей - Страница 89

- Это… это Владимир Николаевич? - недоверчиво прошептал я. - Но ведь у профессора нос горбатый и потом… лысина.

- Это все ему прилепили! - радостно потирая руки, объяснил Рыжик. - Так, значит, ты его не узнал? Очень здорово! И неужели она нравится тебе больше, чем он? Нет, не в смысле поступков. Он ведь и должен быть плохим… Понимаешь? А я тебя об актерской игре спрашиваю. Неужели тебе кажется, что она лучше играла?

Сперва мне захотелось сделать Рыжику приятное и сказать, что лучше всех «перевоплощался» на сцене Владимир Николаевич. Но потом я подумал: «Нет, не буду врать! Раз уж он такой справедливый и не разговаривал со мной целых три дня, пусть сам тоже слушает правду!»

И я сказал:

- Владимир Николаевич очень хорошо перевоплощался… Но мне все равно больше всех понравилась Жаннетта!

У Рыжика стало такое лицо, точно он хотел выбросить меня через барьер из директорской ложи.

- Если ты хоть когда-нибудь при отце похвалишь ее, получишь… Понял?

И он показал мне кулак, который я, несмотря на полумрак ложи, вполне ясно разглядел.

- А почему? - тихо спросил я.

- Не твое дело! Но только попробуй похвали!..

Кулак снова появился поблизости от моего уха.

«Неужели Владимир Николаевич любит чтобы только его одного нахваливали? - размышлял я. - Это совсем на него не похоже! И почему я не должен хвалить Жаннетту, у которой такое замечательное лицо? Которая так хорошо играла и так мне понравилась?!.»

Она пришла мне в голову совершенно неожиданно, как все мои самые гениальные идеи. Это была самая первая идея, которая осенила меня за Полярным кругом. Но я опять забегаю вперед…

А дело было так. Возвращаясь с Вовкой Рыжиком из театра, я заметил большую очередь возле одного из магазинов.

- За мебелью стоят, - сказал Рыжик. - У нас в Заполярске очень много домов строится, люди в квартиры новые въезжают - значит, всем мебель нужна. Вот ее и не хватает… По Енисею столько шкафов и диванов сразу не перевезешь!

Я понял, что и нам с мамой тоже придется постоять не один день в таком вот длинном хвосте.

- У нас дома даже этажерки для книг и стол самодельные, - продолжал Рыжик. - Вот придешь и увидишь. Я в школьной столярной мастерской под руководством Ван Ваныча сделал.

- Под руководством кого?

- Ван Ваныча! Ну, нашего учителя труда. Иваном Иванычем зовут. А он очень энергичный и всегда требует: «Не тратьте даром времени на пустяки!» Вот мы для быстроты, чтобы «не тратить времени на пустяки», его имя-отчество и сократили. «Ван Ваныч» получился.

- Интересно… А мы у себя в школе, в Москве, тоже табуретки сами мастерили, - вспомнил я. - Только не для самих себя, а для жильцов из нового дома, который возле нашей школы построили. Тимка Лапин, отрядный поэт, даже стихи про это сочинил.

Я остановился и, помня, что Рыжик - будущий артист, продекламировал с максимальным выражением:

Вспомнив эти стихи, я снова загрустил по своей школе, по своим товарищам, по Витику-Нытику, который был, оказывается, таким преданным и верным.

- У меня в Москве, знаешь, сколько близких друзей было! - сказал я.

Рыжик насупился:

- А близких друзей у человека много быть не может. Настоящий друг может быть только один и на всю жизнь! Так я считаю. А все остальные просто так, знакомые… или приятели. Вот у меня, например, отец - друг на всю жизнь!

- И больше у тебя друзей не будет? - заволновался я.

Все печальные воспоминания сразу вылетели у меня из головы: очень уж мне хотелось стать для Рыжика «настоящим другом» и «чтобы на всю жизнь»! Но он ничего не ответил на мой вопрос, точно не расслышал его, и мне опять стало не по себе.

А дней через десять я вспомнил, что пора уже посылать в Москву свою очередную корреспонденцию. Я знал, что ехидная Галя Калинкина, которая отсюда, издалека, совсем не казалась мне ехидной, а казалась, наоборот, доброй и очень симпатичной; что наш солидный Толя Буланчиков, и наша высокосознательная Наташа Мазурина, и мой верный друг Витик-Нытик, и даже жалостливая Лелька Мухина - все ждут от меня сообщений о каких-нибудь замечательных делах, которые я лично придумал и организовал. Ведь Толя Буланчиков на прощанье так мне и сказал:

- Ты уж развернись там во всю ширь! Пусть знают, каких инициативных ребят воспитывают наша школа и наш пионерский отряд!

Но я пока еще «во всю ширь» не развернулся. О чем же было писать? А не писать тоже было нельзя, потому что мои московские друзья могли бы подумать, что я вовсе не собираюсь доказывать всем здесь, в Заполярске, «каких инициативных ребят воспитывают наша школа и наш пионерский отряд» под руководством Толи Буланчикова. О чем же было писать?!

И вдруг я прямо с балкона подскочил к письменному столу, схватил ручку и быстро-быстро застрочил по бумаге:

«Идея номер один! Я так решил назвать эту заметку, потому что хочу рассказать в ней о своей самой первой идее, которая родилась здесь, за Полярным кругом, среди вьюг, буранов, низкорослых кустарников и полярных ночей. То есть пока еще ничего такого нет - ни вьюг, ни полярных ночей, а есть только низкорослые кустарники, но все это скоро наступит… И вот я, готовясь к борьбе со стихийными трудностями, решил придумать что-нибудь такое, что сделало бы жизнь заполярников легче и радостней.

А надо вам сказать, что здесь строят очень много жилых домов, и если вы пройдете по главным улицам, то и от Москвы их не отличите. Но вот мебели пока еще не хватает. Ведь город-то еще совсем новый, молодой! Даже, можно сказать, юный. И всем, значит, нужна мебель. И вот я решил предложить, чтобы столярная мастерская школы, в которой я скоро буду учиться, была срочно переименована в «Мебельный цех» и стала изготовлять разную мебель для местного населения: этажерки, стулья, столы, табуретки…»

Тут я хотел остановиться, но перо мое никак не останавливалось, оно прямо рвалось дальше по бумаге и помимо моей воли тащило меня за собой. Я продолжал строчить:

«Все здешние пионеры пришли в неописуемый восторг, когда я изложил им свой план. И все, как один, стали восклицать: «Вот каких инициативных ребят воспитывают московская школа и московский пионерский отряд! Спасибо им за таких ребят!..» А потом все собрались в столярной мастерской, в два счета переделали вывеску на дверях, написали «Мебельный цех» и сразу схватились за рубанки, пилы и стамески! Работа пошла так горячо, что скоро, я уверен, нехватка мебели в городе будет полностью ликвидирована! Или почти полностью… Тем более что все школы, конечно, подхватят наш почин! Я предложил сдавать готовую продукцию прямо в мебельный магазин. И директор магазина очень обрадовался и тоже воскликнул: «Ах, каких инициативных ребят воспитывают московская школа и московский пионерский отряд!..»»

Тут я с трудом перевел дух, перечитал свою корреспонденцию и с ужасом заметил, что вторая ее половина была сплошным враньем. Или лучше сказать - фантазией! В первой половине я писал просто о своих замыслах, а вот во второй… Я хотел зачеркнуть эту вторую половину, но мне стало очень жалко: уж больно здорово и красиво там все было расписано! Я представил себе, как счастливы будут все мои московские друзья, как они будут гордиться мною, - и не смог зачеркнуть, просто рука не поднялась!..

Я поспешно, чтобы не передумать, засунул эту корреспонденцию в конверт, отнес на почту, отправил заказным письмом, а квитанцию спрятал в боковой карман курточки.

И только тогда я по-настоящему ужаснулся: «А что, если мои друзья узнают правду? Какой будет позор! Они же просто откажутся от меня! Они будут презирать меня вечным презрением! И они будут правы… Что же делать? Как поступить?!»