Пять веселых повестей - Страница 24

Саша, Липучка и я забрались на свои места, а Кеше места не хватило, и он побежал рядом, то и дело напарываясь на камешки и колючки и хватаясь то за одну, то за другую раненую пятку. Когда мы не спеша (дорога шла в гору) добрались до первой городской улочки, Липучка вдруг вскрикнула:

- Ой, Кешенька, ведь ты же совсем голый!

Мопед остановился, и все мы растерянно оглядели Головастика.

- Нехорошо-о, - покачал головой Саша, - борешься за высокую культуру, а сам в таком виде по улицам разгуливаешь, народ пугаешь!..

- И как это я не заметил? Увлёкся!.. - смешно прикрывая грудь руками, пробормотал Головастик.

- Ой, Кешенька, это из-за меня. Честное слово, из-за меня! - Липучка виновато застучала самой себе кулаком по лбу. - Это же я всех торопила… со своим источником полноты!

- Уж если тебе что-нибудь втемяшится! - проворчал Саша. - То вызываешь Шурку, то подавай тебе Веника!..

- А разве ты сам… не хотел, чтобы я приехал? - тихо поинтересовался я из глубины своей коляски.

- Нет, я тоже хотел. Но слово «немедленно» - это уж она в телеграмму добавила. А теперь вот с Веником…

- Он ведь у нас самый культурный, самый начитанный… - пролепетала бедная Липучка.

Но Саша продолжал воспитывать свою двоюродную сестру:

- И на реку прямо с вокзала ехать - это тоже Липучка придумала: не терпелось ей, видите ли, поскорее Шуру с тобой, Головастик, познакомить. Даже домой не заехали, чемодан не завезли. Она ведь если прилипнет!..

Но добродушный Кеша, видно, не привык расстраиваться из-за таких пустяков. Он махнул рукой и, вновь припадая то на одну, то на другую пятку, побежал обратно к берегу.

Ну, а мы через минуту уже были возле домика, в котором жили мой дедушка и Саша со своими родителями и бабушкой Клавдией Архиповной, которую моя мама с детства называла тётей Кланей.

Мы въехали во дворик - и тут я убедился в том, что собака действительно лучший друг человека. Наш пушистый шпиц Берген большим снежным комом бросился мне под ноги. Он лаял, визжал, лизал мне колени. Это был второй, после Липучки, житель Белогорска, который целовал меня в честь приезда. Я заметил на шее у нашего доброго, послушного Бергена чёрную полоску ошейника.

- А это зачем? - спросил я.

- Не беспокойся: мы его за поводок не прогуливаем. Шпиц Берген стал у нас главным связным! Понятно? И мы под этот ошейник всякие важные документы засовываем.

- Какие документы?

- Андрей Никитич-то, как и раньше, за рекой живёт. На окраине, которая Хвостиком называется…

- Это я знаю.

- Ну, когда он там, а мы здесь и что-нибудь срочное передать надо, тогда мы сразу же Бергена в дорогу снаряжаем. Он и мчится со всех ног. А потом ответ нам приносит… Старый уже, а справляется!

Саша ласково-ласково погладил шпица. Я даже не ожидал, что он умеет быть таким ласковым… Со мной он, по крайней мере, никогда таким не был.

Дедушкино крыльцо, как и прежде, было пустое, заброшенное, а крылечко напротив - прибранное, аккуратненькое. И под ковриком на этом аккуратном крылечке, убранном тётей Кланей, лежал ключ от дедушкиной комнаты.

- Вот странно: всё, как в прошлом году в день твоего приезда было, так и сейчас, - задумчиво сказал Саша. - Дедушка Антон у себя в больнице, мои папа с мамой - в геологической экспедиции, а бабушка опять на рынке: хочет сегодня в честь твоего прибытия торжественный ужин устроить!

И в комнате у дедушки тоже ничего не изменилось: на самом видном месте по-прежнему красовалась под стеклом похвальная грамота, которую моя мама получила в десятом классе, а на другой стене всё так же висели разные самодельные полочки и фигурки, которые дедушка выточил своим любимым лобзиком. Всё так же у стены стояла железная дедушкина кровать, а возле окна - приготовленная для меня раскладушка.

Я посмотрел на всю эту обстановку и вдруг подумал о том, что, наверное, и давным-давно, когда ещё мама моя бегала в школу, в этой комнате всё было точно так же и, уж конечно, висел на стене деревянный топорик с выжженными на нём узорами. Я знал, что эти узоры дедушка при помощи солнца выжег сквозь увеличительное стекло больше тридцати лет назад: на ручке стояла тоже выжженная солнышком цифра - «1925».

«Какая же это ужасная несправедливость, - подумал я, - люди стареют и даже умирают иногда, а всяким деревянным топорикам хоть бы хны: они висят себе на стене, почти что не меняются и, может быть, даже переживут тех, кто их сюда повесил… А лучше бы люди переживали и вещи и вообще всё на свете!»

- Ну, давайте скорее сочинять телеграмму! - вновь заторопила нас Липучка.

И я сразу перестал размышлять о людях, о вещах, о старости и обо всём таком прочем…

Липучка взяла с дедушкиного стола листок бумаги, ручку и под Сашину диктовку написала: ОТКРЫЛИ ИСТОЧНИК ПОЛНОТЫ ПРИЕЗЖАЙ.

- Немедленно! - прошептала Липучка и дописала это самое словечко, которое заставило меня отказаться от берега Чёрного моря и прибыть на берега реки Белогорки.

- Вы не сердитесь, пожалуйста, - тихо сказала Липучка, - только я сейчас же сбегаю на почту. Ладно? Чтоб он поскорее приезжал! Ладно? А вы здесь подождите…

И она вновь громко прочитала текст телеграммы:

ОТКРЫЛИ ИСТОЧНИК ПОЛНОТЫ ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО.

Тут было на целых три слова больше, чем в телеграмме, которая пять дней назад погнала меня через бульвар к глубоко интеллигентному дяде Симе. Всего пять дней назад. А мне почему-то казалось, что это было уже очень-очень давно…

Наверное, Ангелина Семёновна очень уж сильно хотела, чтобы Веник потолстел, потому что через неделю мы уже встречали на станции Липучкиного любимца и его маму. Правда, вдогонку за телеграммой мы ещё отправили и заказное письмо моего дедушки, в котором он от имени всей белогорской медицины авторитетно подтверждал то, что было написано в телеграмме. То есть об источнике полноты он, конечно, ничего не писал, а писал просто, что в Белогорске Веник обязательно поправится и «значительно прибавит в весе», как этого и хотела его мама.

На вокзале Ангелина Семёновна вдруг бросилась меня обнимать, будто я был её ближайшим родственником и она обо мне очень соскучилась.

- Я приехала в этот город, как в родной дом! - заявила Ангелина Семёновна. - Интересно, не подешевели ли здесь комнаты?

- Подешевели! Подешевели! - стала торопливо успокаивать её Липучка. - Ведь у нас теперь есть Общественный совет, и он следит, чтобы не было никаких… ну, как бы это выразиться?.. злоупотреблений! А года через три у нас тут санатории и дома отдыха откроются, прямо возле источников!

- Ну, до этого счастливого времени я не доживу, - тяжело вздохнула Ангелина Семёновна.

Я взглянул на её полное, цветущее лицо, и мне показалось, что она доживёт даже до той далёкой поры, когда наш маленький Белогорск станет каким-нибудь всемирно известным курортом.

- И автобусы у нас теперь без кондукторов, и кинотеатр без контролёров. - Липучка так торопилась обо всём этом рассказать Ангелине Семёновне, словно мама Веника всю жизнь страдала от автобусных кондукторов и ужасно натерпелась от контролёров кино. - И вообще, мы боремся за город высокой культуры! И поэтому нам очень нужен был ваш сын, Ангелина Семёновна! Ведь он же самый культурный из нас…

- Зачем же так? Нехорошо как-то получается… - тихо проговорил Веник.

И я вдруг подумал, что когда-нибудь он станет, наверное, таким же глубоко интеллигентным человеком, как дядя Сима. Он даже сейчас уже чем-то очень напоминал мне старинного дедушкиного друга.

- И ещё он самый скромный из нас! - воскликнула Липучка.

И звонко чмокнула Веника в щёку. Это был уже седьмой поцелуй… Я считал - и получилось, что Липучка поцеловала его на целых два раза больше, чем меня. И глаза у неё блестели, и пузырьки сверкали, и вообще мне стало окончательно ясно, что веснушки она сводила совсем не ради меня. И что мне уже не придётся объяснять ей, что я люблю её всего-навсего «любовью брата».