Пять веселых повестей - Страница 22

- Стесняется, - шепнул мне Саша. И в самое ухо добавил: - Она влюблена в тебя!

- Что-о?!

Я с интересом, будто на какую-то совершенно незнакомую девчонку, взглянул на Липучку, которая смело забралась на неудобное металлическое сиденье, приделанное к задней раме.

- Ноги в спицах запутаются, - сказал Саша.

- Вот ещё! Я - привычная…

- Ну, смотри!

Я опустился в глубину коляски, мопед застрекотал, - и мы поехали.

То, что Липучка, оказывается, была в меня влюблена, как-то очень странно на меня подействовало. Я вдруг заметил, что у меня худые руки, без малейших признаков мускулов («Лапша!» - как говорил папа), и накинул на плечи курточку, хотя было очень тепло. Помимо воли я стал следить за своим собственным голосом, - и Саша даже удивлённо спросил: «У тебя насморк, что ли?» Я неожиданно вспомнил о том, что фотограф, снимавший меня как-то в фотоателье вместе с мамой и папой, сказал: «Тебя лучше брать в профиль!» И я старался теперь поворачиваться к Липучке профилем, который, наверное, был у меня красивее, чем всё лицо целиком.

Я знал, что вот сейчас мы обогнём берёзовую рощу - и сразу увидим Белогорск… И мы его в самом деле увидели, - и мне снова показалось, что городок взбежал на высокий зелёный холм, но некоторые домики не добежали до вершины и остановились на полпути, на склоне, чтобы немножко передохнуть. И ещё я увидел большой зелёный щит на краю дороги, которого не было в прошлом году. Он был разрисован зелёной краской, и на этом фоне, словно на густой, сочной траве, большими красными буквами было написано: «Товарищ! Ты въезжаешь в город, который борется за звание города высокой культуры!»

Саша торжественно ткнул пальцем в этот плакат:

- Вот для чего мы тебя вызвали! Понятно? Потому что мы тоже боремся… И ты будешь бороться. Будешь?

- Буду! - ответил я.

Липучка так радостно заёрзала на своём неудобном металлическом сиденье, что ноги её замелькали где-то возле самых спиц.

- Осторожно! - предупредил я Липучку, стараясь, чтобы голос мой при этом звучал не взволнованно и заботливо, а строго и покровительственно.

Я вообще решил, что буду теперь вести себя с Липучкой не так просто, как в прошлом году. И что при первом же удобном случае обязательно объясню ей (как это сделал Евгений Онегин в опере, которую я смотрел по телевизору), что люблю её всего-навсего «любовью брата», то есть так же, как Саша, который и в самом деле был её двоюродным братом.

- Мы тебя тоже примем в совет… Если заслужишь! - сказал или, вернее, крикнул Саша, потому что мы все не разговаривали, а кричали, чтобы заглушить стрекотание мопеда.

- А вы чем заслужили?

- Делами! - крикнул Саша.

- Какими?

- Очень важными!

- Ты расскажи ему, как у нас всё началось, - вмешалась Липучка.

«Заботится! Хочет, чтобы я обо всём узнал по порядку, с самого начала!.. - От этих мыслей мне почему-то стало очень приятно. - А хорошо, когда тебя любят!» - подумал я.

- Всё началось с велосипеда! Вот с этого самого! - крикнул Саша.

- То есть с мопеда?

- Нет, он ещё тогда был велосипедом. Это уж мы потом его сами в мопед переделали и коляску приспособили… Его Андрей Никитич своему племяннику подарил. Как совсем сюда переехал, так и подарил: врачи-то ему самому кататься запретили. Понятно?

- Понятно. А разве у него тут есть племянник?

- Есть! Кешка-Головастик… Только ты его в прошлом году не видел: он в поход с ребятами уходил.

- Головастик?

- Прозвище такое. У него голова большая, лобастая, и всё время из неё всякие идеи наружу выскакивают. Кешка за один час столько всего напридумать может, что тебе и за год не придумать!

- А тебе?

- И мне тоже…

Мне почему-то было неприятно, что Саша в присутствии Липучки нахваливает какого-то незнакомого мне Головастика.

- Противное прозвище! Головастик! - прокричал я, заглушая стрекотание мопеда. - Лягушечье какое-то..

- Ой, Шура, ты не прав! - снова вмешалась Липучка. - Это же от слова «голова» происходит, а голова - самое главное в человеке!

- Главное - это сердце! - неожиданно для самого себя возразил я. - Душа должна быть у человека!..

Эти мои слова произвели на Липучку большое впечатление, - она замолчала и даже перестала ёрзать на своём неудобном сиденье. А Саша продолжал:

- Всем на этом новеньком велосипеде покататься хотелось! Мы даже расписание завели: кто за кем катается. И Кешка-Головастик тогда придумал… «Давайте, говорит, детский общественный транспорт создадим! Общий гараж устроим, свезём туда все велосипеды: и двухколёсные, и трёхколёсные, - и самокаты тоже, и педальные автомобили… И все будем пользоваться поровну!» Так мы и сделали! У нас старый сарай был, в котором раньше дрова хранились, - мы его подремонтировали и в гараж превратили. Понятно?

- Это здорово!..

Мне было не очень удобно слушать Сашу, потому что стрекотал мопед, посвистывал ветерок и я всё время сидел «в профиль», не поворачивая головы. И всё-таки я не пропускал мимо ушей или, вернее сказать, мимо своего левого уха, находившегося по соседству с Сашей, ни одного слова. А Саша, который всегда был таким сдержанным и немногословным, тут вдруг никак не мог остановиться - всё продолжал рассказывать:

- Много разных названий для гаража перебрали: «Пионертранссарай», «Садись - и катись!», «Наши общие колёса!» Вот на этих самых колёсах и остановились. Теперь на всех наших самокатах, велосипедах и мопедах прямо так и написано: «Наши общие колёса!» Ну, как они везут, «общие колёсики»?

- Хорошо-о!

- То-то!.. Нас за это самое дело и в совет приняли. Ты думаешь, мы только катаемся? Как бы не так! Мы и пассажиров, когда надо, со станции перевозим. Для этого самого и коляски приделали. Понятно?

- И всё у нас началось с велосипеда! - гордо и радостно подтвердила Липучка.

- А что ещё впереди будет! - прокричал Саша. Но что именно «будет впереди», я на этот раз узнать не успел, потому что «общие колёса» вкатили нас в Белогорск.

«Всё течёт, всё изменяется»… Я часто слышал эту поговорку. А вот река Белогорка текла и ничуть не изменялась. Она так же, как и раньше, беззаботно петляла между зелёными холмами, которые отражались в ней вместе со всем, что на них было: с белыми домиками, и ленивым, пятнистым стадом коров, и даже вместе с нашим мопедом, который остановился на зелёном склоне.

По-прежнему над берегом нависала песчаная глыба ржавого цвета, напоминавшая вытянутую к реке огромную собачью морду. Но на самом берегу Белогорки всё переменилось: там почти не было видно чистого, словно аккуратно промытого, песка, на котором мы загорали и просто так валялись прошлым летом: весь берег был прямо сплошь покрыт или, как говорят, усеян отдыхающими.

- И что это они вдруг понаехали? - удивлялся я. В прошлом году «дикарей» было не очень много.

А тут прямо целое «дикарское племя» с пледами, зонтиками и самодельными тентами расположилось по обе стороны от песчаной глыбы. Какой-то паренёк в красных трусиках лежал на самом носу сказочно огромной песчаной морды.

- Ой, смотрите! - вскрикнула Липучка. - Кешке-Головастику места на пляже не хватило.

- Про наш Белогорск заметка в газете была, - слезая с мопеда, деловито сообщил Саша. - Будто у нас тут разные полезные источники…

- И даже источник красоты! - вставила Липучка. - Во-он, видишь, ручеёк из-под глыбы пробивается - так к нему отдыхающие по десять раз в день ходят. Женщины, конечно… Умываются! Прямо с ума сходят: все красавицами хотят быть!

- «С ума сходят»… - проворчал Саша. - А ты-то сама не сходишь? Веснушки кремом каким-то сводить вздумала! А вместо них вон пузырьки повыскакивали… Ещё хуже стало!

- Ну, этого… этого я тебе, Сашка, никогда не прощу!

Липучка сжала кулаки, а потом, со злостью перепрыгивая через камни и ложбинки, помчалась к пареньку в красных трусиках, будто хотела пожаловаться ему на Сашу.