Пять стихий (сборник) - Страница 8

— Нет, я не астролог, — мэтр Мишель де Нострадамус, казалось, был смущён. Во всяком случае, он избегал смотреть в лицо Медичи, которая, почуяв неладное, сжала тонкими пальцами подлокотники кресла и подалась вперёд, пытаясь высмотреть на лице великого предсказателя признаки вины.

— Ты сказал, — Екатерина ещё сильнее наклонилась вперёд, — что ничего не смыслишь в астрологии? Ты признаёшь, что морочил нам голову?

— Нет, нет, моя госпожа и повелительница, нет, — мэтр испугался, — я ничего такого не говорил. Я в должной мере посвящён в звёздную науку, и могу составить натальную карту не хуже, чем мои учителя из Монпелье и бордосские мэтры. Но истинные сокровища знания черпаются не из вычислений.

— Ага! — Екатерина откинулась в кресле, — я понимаю, достопочтенный мэтр! Магия, вот на что ты намекаешь, магия и некромантия! Ходят слухи о терафиме, которого ты держишь в потайной комнате, каковой есть голова христианского юноши, умученного по вашему тайному обычаю… Ну что ж. Веди меня к своему терафиму.

Нострадамус побледнел.

— Никогда, — с жаром заговорил он, прижимая худые руки к груди (Екатерина поморщилась: мэтр явно переигрывал) — никогда я не занимался недозволенной и богопротивной некромантией! Я — добрый христианин, как и мои родители, госпожа.

— Но не твои предки, — Екатерина откровенно забавлялась, — не твои еврейские предки, мэтр! И уж, наверное, они оставили тебе кое-какое наследство, кое-какие тайные знания, недоступные добрым христианам? Можешь не отвечать, мэтр, я не выдам тебя, но покажи мне своего терафима.

— Если бы я ничего не смыслил в этих делах, — с горечью ответил Нострадамус, — я, пожалуй, поверил бы в тайное иудейское знание, столько о нём идёт разных слухов. Увы, госпожа, поверьте: у иудеев нет ничего такого, что заинтересовало бы учёного человека. Вся их тайная премудрость — это всего лишь хорошая бухгалтерия и умение вести счета.

— Меня не интересуют счета, — Медичи решила, что пора рассердиться, — не заговаривай мне зубы. Я хочу знать истинную природу твоих предсказаний. Повторяю, если ты не понял: меня не волнует соответствие твоих занятий законам божеским и человеческим. И то, и другое — в моей воле, по крайней мере сейчас. Меня интересует, не угрожает ли что-либо таковому положению вещей в будущем.

Нострадамус замолчал. Екатерина быстро просчитала возможные реакции: сейчас человечек начнёт хитрить, торговаться, пытаться получить дополнительные сведения… Увы, все шарлатаны одинаковы. В этом мире вообще нет никого, кроме обманутых и обманщиков. Что ж, этот — ещё не худший из всех.

— Госпожа и повелительница, — Нострадамус поднял глаза, и Медичи вздрогнула — настолько печальными они были, — я вижу то, о чём пишу. Я как бы смотрю в огненное зеркало с туманной поверхностью, и вижу там отражения грядущих событий. Иногда мне удаётся постичь, когда и где оные совершатся, чаще же я ничего не разбираю. Мои центурии — это всего лишь мои догадки о том, что могли бы означать видения.

Екатерина мысленно поправила себя — помимо обманутых и обманщиков, существуют ещё и безумцы. Некоторые из них забавны, некоторые — опасны, и все — бесполезны.

— Я не безумец, госпожа, — Нострадамус грустно улыбнулся, — я в здравом уме. Среди пророков много умалишенных, но я, во всяком случае, самый здравомыслящий из них. У меня нет никаких видений. Я вижу будущее не очами души, но телесными очами, — он немного поколебался, — Я покажу вам терафима.

Он повернулся спиной к Екатерине Медичи и начал ковыряться в стене. Екатерина усмехнулась — она заметила потайную дверь почти сразу, когда вошла в комнату. И эту дверь, подумала Екатерина, глядя на сутулую спину мэтра, мои люди могли бы вышибить одним ударом, а он поставил на неё хитрый механический замок, которым, наверное, гордится. Возможно, он всё-таки не шарлатан и не безумец. Или, точнее, в нём есть ещё что-то, кроме шарлатанства и безумия, и это что-то может оказаться именно тем, что она искала.

Екатерина неторопливо покатала эту мысль в голове, как вино во рту, и обнаружила, что она пугает её больше, чем ей хотелось бы. Будущее, которое она всегда считала огромным и непостижимым, внезапно представилось ей в виде какой-то маленькой опасной вещицы, чем-то вроде булавки с отравленным острием, которой так легко уколоться, неосторожно к ней прикоснувшись.

Госпожа и повелительница была совсем не уверена, что ей хочется брать такие вещи в руки.

"Во всяком случае, — наконец, решила она, — я буду знать то, что я буду знать. И буду молчать, что бы я не узнала. Он тоже будет молчать. Может быть даже… нет, не стоит. У него неплохая репутация на этот счёт. Он знает, чем торгует, и очень осторожен. Поэтому к нему обращались великие люди, воистину князья мира сего…" — странно, но воспоминание об этих людях, даже о тех, которых она от всей души ненавидела, доставило Екатерине нечто вроде облегчения. Во всяком случае, когда мэтр, наконец, справилася со своим хитрым замком, и застыв у двери в потайную каморку, начал делать неловкие приглашающие жесты, Екатерина уже овладела собой.

В крошечной комнатке было темно, пока мэтр, наконец, не затеплил какую-то плошку с жиром. Крошечный огонёк едва освещал комнату, но Екатерина Медичи всегда гордилась своими глазами кошки, умеющей видеть в темноте.

Впрочем, смотреть было почти не на что.

Терафим занимал совсем немного места. Екатерина ожидала увидеть что угодно — человеческую голову, идола, или даже какие-нибудь вращающиеся колёса, стёклянные трубки, змеевики, как в лаборатории алхимика. Но увидела только деревянный стол, странное круглое зеркало на нём, и две медные трубки по бокам. Зеркало было стеклянным, на удивление тщательно отшлифованным.

И ещё одно заметила Екатерина — это была очень, очень старая вещь.

— Не я создавал эту машину, госпожа, — Нострадамус был всё так же почтителен и суетлив, но его голос слегка окреп: пожалуй, решила Медичи, впервые за всё время разговора мэтр почувствовал себя уверенно, — это греческая работа. По неким свидетельствам, кои я с величайшим трудом отыскал в сочинениях древних, зеркало некогда принадлежало магу Гемистию, последователю Аристотеля. Оное же отражает свет тончайшей субстанции воздуха, именуемой эфиром, или квинтэссенцией. Сей незримый очами свет, распространяясь кругообразно, мгновенно преодолевает не только пространство, но и самое время…

— Довольно, я поняла, — Екатерина в нетерпении посмотрела на зеркало, — покажи мне будущее.

— Госпожа, я уже говорил, что не властен над видениями. Зеркало лишь отражает образы, волнующиеся в сей субстанции, каковы же они, не зависит от человеческой воли…

— Ещё раз, довольно разговоров, — Медичи приблизилась к зеркалу, — я хочу видеть, как работает твоя машина. Сделай так, чтобы она работала.

— Она работает всегда, госпожа, достаточно убрать внешние источники света, — Нострадамус дунул на дымящуюся плошку, и в комнатке стало совсем темно.

Некоторое время не происходило ничего. Наконец, Екатерина заметила, что от зеркала исходит сияние — очень слабое, почти призрачное. Потом поверхность чуть-чуть прояснилась — так, что можно было разглядеть нечто вроде волнующегося моря. Екатерина увидела запрокинутое лицо мужчины, цепляющегося за что-то тёмное. Кажется, всё его тело было в воде. Медичи приблизилась к зеркалу почти вплотную, чтобы разглядеть всё, но тут поверхность зеркала вспыхнула огнём. В ясном свете пламени метались какие-то крошечные фигурки. Госпожа и повелительница невольно отшатнулась. На фоне пляшущих языков огня появилось лицо прекрасной женщины, которую страстно целовал усатый мужчина в уродливой шляпе.

Потом зеркало помутнело, и свет стал серым, как в сумерках. Екатерина увидела невысокого человечка с усами, одетого в странную одежду. Он стоял на возвышении перед толпой и высоко вскидывал правую руку.

— Се, — раздался голос мэтра, — величайший тиран грядущего. Я видел его множество раз. Ведомо, что его зовут Гитлер — я видел в зеркале надписание его имени.