Пять капель смерти - Страница 24

Когда все пятьдесят тысяч собраны, очарованный Лунц приказывает найти какую-нибудь тару. Кассиры упаковывают стопки банкнот в шляпную коробку, разысканную в кладовке. Лунц провожает ангела до выхода, у самых дверей страстно целует ручку. Он просит не забывать их, приходить еще и даже шепчет о свидании. На все его пылкости дама благосклонно кивает, но отвечает невнятно.

Вернувшись в кабинет, Максим Львович внезапно осознает, что не видел лица странной барышни. Более того: не спросил, как ее зовут и каким образом к ней попал чек на огромную сумму.

Дурман улетучился. Директор вспоминает, что вытворял при сотрудниках. Ему становится дурно. Дрожащими руками Лунц наливает стакан воды, осушает залпом. Следует немедленно просчитать ситуацию. Незнакомке выдано пятьдесят тысяч без всякой проверки чека. В случае разбирательства — его проступок только в том, что наличные выданы сразу. Чек от уважаемого Эдуарда Севиера, родного брата председателя ревизионной комиссии их банка. Значит, можно сослаться на желание оказать услугу родственнику.

Лунц немного успокаивается: большого проступка с его стороны нет. И все-таки он снимает телефонный рожок, крутит ручку вызова и диктует барышне домашний номер Роберта Севиера.

Отвечает сам финансист. Максим Львович справляется о здоровье детей и супруги. Севиер сухо благодарит. Продолжая светское вступление, Лунц спрашивает, как поживает его брат Эдуард.

Роберт Севиер, подданный английской короны и влиятельный петербургский финансист, отвечает без эмоций, как полагается истинному джентльмену:

— Мой брат умер второго января. В утренней газете некролог.

Директор Лунц испытывает прилив жара во всем теле.

Чудесный денек был, Николай. Просто чудесный. За зиму нашу петербургскую таких один или два выпадает. Наслаждение чувств и умиление взора, как сказал какой-то поэт. Только не помню, какой. Ах, нет, это не поэт говорил, это наш дневальный так говаривал, когда… Ну, неважно. К вашей истории, Николай, это не относится.

Так вот. Мороз ослабил хватку, небо ясное, под ногами скрипел сухой снежок. Шествовали кухарки с корзинами, на всю улицу кричали разносчики сбитня, держа под мышкой чайники, укутанные в одеяла. Лотошники нахваливали свой товар: «Пирожки свежие, румяные, только из печи!» Я, конечно, лирике не обучен, но и мне эта праздничная суета казалась другим миром, в котором нет загадочных смертей.

Красота вокруг, но от насущных мыслей деваться некуда. Задел меня рассказ Лебедева, никак не могу от него отделаться. А начальник мой, как назло, молчит. Набираюсь духу и спрашиваю:

— Родион Георгиевич, неужели сома эта натурально обладает таким поразительным действием?

— Ротмистр, последний раз индийские сказки я читал в детстве, — отвечает мне. Недобро так, словно сердится. Я-то его насквозь вижу. Промолчать бы надо, так ведь уже понесло меня.

— Позвольте, — говорю, — если пресловутая сома приумножала силы человека так, что он способен справиться с полчищами врагов, выходит, жертвы могли разорвать тех, кто их напоил, на мелкие кусочки. Логично?

— Нет, не логично.

— Но как же…

— Да вот так, ротмистр! Во-первых, мы не знаем, чем на самом деле опоили жертв. Если наш друг Лебедев верит, что это сома, — он имеет на это право. А мы, пока не найдем барышню Лёхину и запас ее отравляющих веществ, ничего определенного сказать не можем.

— Сомневаюсь, что эта красотка сама раздобыла сому. Если только профессор ей не подарил изобретение…

— Ротмистр, выкиньте это слово из головы.

— Слушаюсь… Не могу поверить, что она двоих отравила.

— Вот как? И какие же у вас факты? — Вижу, что Ванзаров заинтересовался. Чем-то я его задел. Знать бы чем…

— Фактов никаких. Одни размышления.

— Очень рад, Мечислав Николаевич, что иногда пользуетесь размышлениями. Кого же ваши размышления указывают злодеем-отравителем?

— Известно кого, — отвечаю, а уж понимаю, что опять впросак угодил, ладно, не в первый раз. — Профессор. Настоящий хищник — окунь, одним словом. Недаром ведь Лебедев свою теорию нам рассказал. Сам изобрел, сам и применил. Провел полевые испытания, так сказать.

— Интересно, — говорит Ванзаров, а сам о чем-то размышляет, под ноги смотрит. — Тогда к вам вопрос: каким образом господин Окунёв, который в химии и ботанике разбирается хуже ученика пятого класса гимназии, мог изобрести или разгадать секрет сомы?

— Не могу знать, — говорю. — Всякое бывает. Увлекался на досуге и вдруг открыл.

— Для этого вывода у нас нет ни одного факта. Поэтому не будем тратить время на выдумки. А могло быть только одно: Окунёв где-то раздобыл состав, который наш великий Лебедев упорно считает легендарной сомой. Вопрос: где и у кого? И второй: для чего ему понадобилось травить своих друзей?

Вопросы так вопросы, нечего сказать! Как на них ответишь? Говорю:

— Может, он на них проверял действие сомы. Составы разные смешивал, проверял, как действует.

— Искренно признателен за смелую гипотезу, — говорит Ванзаров. — Только не выдумывайте, а думайте и анализируйте.

— Чего тут думать, — отвечаю. — Если, по словам господина Лебедева, бог Индра, напившись сомы, уничтожил девяносто девять городов этой, как ее… Шамбары. Нам бы в полк такую легенду. Уж если сома дарила бессмертие, давала власть над временем и миром, тут не жаль и друзьями пожертвовать.

Ванзаров остановился, смотрит мне в глаза так, как только он умеет, и говорит:

— Легендарную сому не видели несколько тысячелетий. В России нет компонентов для ее изготовления. А нам нужно найти реальную убийцу, госпожу Лёхину. И давайте на этом закончим.

Приказ есть приказ. Рот на замок. Как раз дошли до того дома, у которого купеческую дочку нашли. Ванзаров кругами походил, да только все уже затоптано. Приказал дворника разыскать. Дело-то несложное. Иду во двор, беру за шкирку детину, что вокруг валенок снег задумчиво разгоняет, тащу на улицу. Ванзаров спрашивает: как звать? Тот бурчит себе под нос. С первого взгляда ясно: мужик хитрый и трусливый. Будет запираться.

— Как службу несешь, Аким? — Ванзаров спрашивает.

— Как полагается, вашбродь… — дворник ему.

— Вечером вчера что делал?

— Как полагается, ворота запер в девятом часу, а поутру в седьмом открыл.

— Кто приходил в дом?

— Так ведь… Жильцы. Посторонних не было.

— А барышню, что в снегу нашел?

— Никак не было… Вот вам крест…

— Никогда не видел и так хорошо запомнил. Что-то темнишь, братец…

Дворник сжал, насупился, но характер держит:

— Никак нет, вашбродь, впервые видел…

— Пьешь? — Ванзаров ему.

— Не положено, — говорит Аким, а сам валенки разглядывает. — Только по праздникам.

— Вчера пил?

— Не положено…

— Нехорошо, Аким, полиции врать. Придется тебя в участок отвести, пусть с тобой пристав разбирается.

Аким отшатнулся, да только на меня попал.

— Да что же такое, господин хороший, — совсем дворник перепугался. — За что же в участок?

— За что? Говоришь, ворота закрыл? Всю ночь снег шел, так? Так. Вот и выходит, Аким: у тебя ворота открыты, а перед ними сугроб намело. Разве такое возможно? Не запер ты ворот, забыл или спать завалился.

Тут дворник принялся лапой глаза растирать, дескать, слезу пустил. Хитрый змей.

— Ну был грех, вашбродь, каюсь… Уснул вчера как убитый. Но только в рот и капли не брал, вот вам крест…

— Это меня не интересует, — говорит Ванзаров, да так строго, что и мне страшновато стало. — Ты, Аким, это прокурору рассказывать будешь…

— Зачем же прокурору, вашбродь… — дворник чуть слышно.

— Затем, что погубил барышню, раздел ее и бросил в снегу помирать. Думал, никто не узнает, а тебя видели… Все, собирайся…

На что привык к фокусам начальника, но и я маленько растерялся. Дворник как стоял, так на колени и бухнулся: