Пьянящий запах свежего сена - Страница 11

Ангелика. Стоп! (Взволнованно.) Что касается настоящих чудес… А что, если речь идет именно о них?

Авантюро. Вы смеетесь надо мной, милая барышня? Ведь вы, по-моему, простите, член партии?

Ангелика. Я — философ, обществовед!

Авантюро. Тогда мы опустим ваше восклицание. Для обществоведов настоящих чудес не существует.

Ангелика (в отчаянии). Но если мы чисто гипотетически предположим?

Авантюро. Нет! (Раздосадованно.) Бога ради, не мучайте меня! Я тоже всего-навсего человек.

Ангелика. Ну и что?

Авантюро. Я точно так же подвержен надежде, как и любой простой смертный… И не лишен профессионального честолюбия…

Ангелика. Да-а-а?

Авантюро. Вот уже семь лет я езжу напрасно! Каждый раз я полон надежд и каждый раз пожинаю разочарования. Мне встречаются только несчастные сумасшедшие или шарлатаны. Я сомневаюсь в пользе моей миссии и, что хуже всего…

Ангелика (осторожно). Что хуже всего?

Авантюро. Я не должен этого говорить. Даже думать об этом не смею.

Ангелика. Но вы же думаете — так что скажите.

Авантюро (глухо). Я… я больше не верю в чудеса. Сомневаюсь еще до того, как их увижу. И каждое мое сомнение подтверждается. Я даже ударился в панику, когда меня хотели послать в Лурд — сопровождать паломников. «Боже, — думал я, — что, если я и там начну сомневаться?» К счастью, ехать мне не пришлось, И никогда еще я не отправлялся в путь с такой радостью, как сейчас в Труцлафф. И никогда еще ни один осужденный не был мне так симпатичен, как наш друг Маттес.

Ангелика (с ужасом). Осужденный? Маттес уже осужден?

Авантюро. Чисто символически. На костре его теперь не сожгут. (С аппетитом ест, весело.) Вот если б он мне попался лет триста назад!.. То есть такому, как я, такой, как он…

Ангелика. Туго бы вам — то есть ему — пришлось с Маттесовыми предками! Это были парни что надо, скажу я вам. Да еще болото вокруг!

Авантюро. Болото давно осушили. Кроме того, меня охраняет соответствующая виза ваших органов. Вот видите, в настоящем царит успокоительный гуманизм. У Маттеса наверняка есть шанс быть освобожденным при первой же амнистии.

Ангелика (отчаявшись). Но ведь еще ничего не доказано!

Авантюро. Сразу после завтрака я начну свое расследование. Самое позднее к ужину все выяснится. Может, тогда снова поболтаем? (Бегает.) А сейчас — к делу!

Ангелика. Погодите, монсеньор…

Авантюро. Да?

Ангелика (запинаясь). А если все же еще раз обратиться к первому варианту? Я имею в виду, если он честно признается… И даже покажет, что готов раскаяться… Ну, во всяком случае, немного посыплет пеплом голову. Так сказать, символически. Понимаете?

Авантюро. И все же я должен добиться полной ясности! (Нерешительно.) Понимаете, в каждом тлеет искра надежды… Несмотря на все неудачи, эта искорка горит и во мне. И заставляет меня заниматься самыми, казалось бы, бесплодными поисками… Даже ценой все новых разочарований. Кстати, Маттес — мой первый подследственный-коммунист. Адье. (Поспешно уходит.)

Ангелика, расстроенно качая головой, идет к телефону, пробует, можно ли позвонить. Но телефон не работает. Появляется Маттес. Он выглядит чрезвычайно расстроенным.

Ангелика (с облегчением). Ты! Наконец-то!

Маттес. Я?

Ангелика. А то кто же?

Маттес. Ах да, конечно…

Ангелика. Как дела? Все уже готово?

Маттес. Да. Я — совсем готов.

Ангелика. Еще бы, две тысячи коров…

Маттес. Коровы? Да про них я уже забыл…

Ангелика. Когда починят телефон?

Маттес. Телефон?

Ангелика. Ну, связь. С областью. Мне нужно позвонить товарищу Хаушильду, еще раз с ним поговорить.

Маттес. А, передай ему привет.

Ангелика. Но связь прервана!

Маттес. Тогда… тогда не передавай привета.

Ангелика. Маттес, что с тобой? Я спросила тебя, когда починят…

Маттес. Извини. Наверное, дня через два-три.

Ангелика (испуганно). Нет!

Маттес. Нет? Тогда, может, на следующей неделе.

Ангелика. Ладно, ну и пусть. До тех пор самое страшное будет, наверное, уже позади.

Маттес (пристально смотрит на нее). Самое страшное… Ты уже знаешь?

Ангелика. Будто я с самого начала не знала. (Решительно.) Но теперь нечего паниковать. Послушай, Маттес, у тебя остался единственный шанс — выложить все, как есть. Без уверток, без ненужной стыдливости. Ты должен во всем сознаться! Ты сознаешься?

Маттес (опустив голову, глухо). Хорошо, я сознаюсь. (Помолчав.) Хотя, честно скажу, мне самому непонятно…

Ангелика. Я же сказала, никаких уверток! (Мягче.) Ничего непонятного. Все можно понять. Я тоже постараюсь тебя понять, насколько это позволяет ситуация. Но потом, конечно, я со всей последовательностью… (Голос ее прерывается, она всхлипывает.) Маттес, Маттес, как ты мог…

Маттес (отрешенно). Может, потому, что я об этом никогда не думал… Никогда не делал это сознательно… А потом появилась ты… И он… Этот, из Рима!.. А сегодня ночью… Понимаешь, я чуть с ума не сошел, все это обдумывая… Я сам пришел в ужас.

Ангелика (со страхом). О чем ты говоришь, Маттес?

Маттес. Ну ты же сама сказала. Чтобы я во всем сознался! Да, я должен сознаться. Потому что это правда. Я действительно… У меня действительно…

Ангелика. Что, Маттес, что у тебя?

Маттес. Двойная личина!

Ангелика застывает в полной растерянности. Маттес, подняв голову, смотрит на портрет Карла Маркса, будто прося о помощи. Портрет падает.

Вечер того же дня, Маттес зажигает керосиновую лампу. Ангелика сидит за столом и в полной растерянности листает свои записи. Портрет Карла Маркса снова висит на стене — правда, еще более криво, чем раньше.

Ангелика. Ничего не могу понять. Не смею поверить. Да и не хочу… (Беспомощно.) Но если все так и было на самом деле…

Маттес (сокрушенно). Что значит «на самом деле», когда речь идет о таких странных случаях! Сколько их там уже?

Ангелика (вздыхает). Больше сотни. Если точно — сто семнадцать.

Маттес. Да я наверняка еще парочку забыл.

Ангелика. Надо было вести учет.

Маттес. Но мне это ни разу не показалось странным. Ни разу в жизни. (Несчастным тоном.) Я к себе особенно не приглядывался. Всегда можно было сослаться на предков, на легенды…

Ангелика. И все же надо было себя контролировать! (Расстроенно.) Я даже начинаю жалеть, что вообще сюда приехала.

Маттес. Тогда на эту мысль меня навел бы Авантюро.

Ангелика. Хорошо бы и он здесь не появлялся!

Маттес. Чтобы я до конца дней моих носил это в себе? И никогда не узнал бы, кто я такой? И бездумно порождал бы необъяснимое? Живое противоречие марксистской теории познания? Дудки! Уж лучше пусть так, как есть. Только теперь я боюсь самого себя. А если и ты меня боишься…

Ангелика. Не боюсь, Маттес. Тебя — нисколечко. Меня беспокоит только сам принцип. Все вдруг стало так непонятно… (Горячо.) Ерунда, что значит «все»? Раньше я считала, что все можно объяснить, и вдруг…

Маттес. Я тоже всегда так считал.

Ангелика. Как же тогда все это объяснить?