Путин, учись у Сталина! Как спасти Россию - Страница 4

Трест «Донуголь» также был захвачен контрреволюционерами. Директорат треста был сплошь из них, осужденные инженеры руководили управлением нового строительства, иностранным отделом и отделом механизации. В их числе был и главный технический директор треста Н. П. Бояршинов, который на суде признал себя частично виновным, но утверждал, что он не мог порвать с вредительством.

Нехватка инженерных и технических кадров в сочетании с крайней необходимостью быстрейшего восстановления Донбасса вынуждала пойти на такие крайние шаги, как привлечение к работе бывших инженеров и владельцев шахт, невзирая на их контрреволюционную и антисоветскую позицию.

Надо отметить, что подобная вредительская деятельность в Донбассе была в огромной степени облегчена колоссальными разрушениями хозяйства, отсутствием самого необходимого оборудования, низкой квалификацией шахтеров из крестьян и мобилизованных трудармейцев, восстанавливающих Донбасс. Положение было очень тяжелым, нехватка угля крайне негативно отражалась на всем хозяйстве и процессе его восстановления. Так что достаточно было совсем небольших действий, чтобы усугубить последствия этого разрушения. В суде упоминался факт умышленного затопления шахты бывшей Ново-Азовской компании в Донецко-Грушевском рудоуправлении, хотя горный техник С. А. Бабенко, затопивший шахту, заявил, что она на тот момент была на ходу и добыча угля была выгодной[9]. Тем более что в 1921 году даже высшее хозяйственное руководство поддерживало идею затопления ряда шахт в Донбассе, чтобы быстрее восстановить наиболее продуктивные шахты, и вообще больше рассчитывало на нефть в борьбе с острейшим топливным кризисом. Так что ничего удивительного, что тогда это вредительство попросту не было замечено. Поразительно, но С. А. Кислицын в 1993 году утверждал, что единственное обвинение к Бабенко якобы было только плохое отношение к рабочим.

Сильнейшие разрушения в Донбассе, острая нехватка угля в республике и возврат бывшими инженерами и владельцами шахт своих прежних позиций объективно создавали им все условия для вредительства. Им не нужно было в тот момент что-то активно делать – достаточно было только сорвать добычу. Например, Н. Е. Калганов говорил, что ему удалось задержать выемку угля по трем участкам на 12–13 млн. пудов угля в год[10]. В условиях острейшего топливного дефицита, который был в начале 1920-х годов, эта задержка вносила существенный вклад в расстройство хозяйства.

Другим способом расстройства угольного хозяйства была умышленно плохая сортировка угля. Инженер шахты «Октябрьская революция» В. Н. Самойлов (бывший владелец этой же шахты до революции) показал: «В результате уголь или обесценивался, или своевременно не пересортировывался, убытки от этого получались весьма значительные. Это имело место в течение всех семи лет моей службы, делал я это сознательно, моими соучастниками в этом деле были Чернокнижников и Андреев; они в этом содействовали мне сознательно»[11]. Достаточно было установить оборудование по сортировке угля заведомо меньшей мощности, чем добыча шахты, а также время от времени выводить ее из строя. Это можно было списать на неполадки и технические трудности, к тому же, как неоднократно отмечалось в суде, осужденные всеми силами старались увольнять и отстранять от работы всех, кто замечал умысел и критиковал их действия.

Наконец, они широко использовали строительство мелких шахт, начавшееся в 1925 году, для подрыва развития угледобычи. Мелкие шахты, как менее капиталоемкие, тогда рассматривались как временное средство для поднятия добычи угля, пока не будут построены и оборудованы крупные и производительные шахты. Но управление нового строительства и инженеры умышленно закладывали шахты в неудобных местах, без тщательной предварительной разведки. Отмечались случаи, когда шахты приходилось закрывать через полтора-два года после постройки из-за трудности и нерентабельности добычи угля.

Но наиболее характерный пример – это строительство шахты № 10 Щербиновского рудника. Свидетель – десятник шахты № 9 Андрей Чернышенко показал, что инженер Д. М. Сущевский заложил шахту в том месте, где были старые выработки, затопленные в 1918 году. Причем имелись чертежи этих выработок. Прокладка в таких условиях неизбежно должна была привести к затоплению новой шахты: «Проходить шахту № 10 в этом месте ни в коем случае нельзя было, так как ее затопит водой из старых выработок, на которые неминуемо должны были натолкнуться при проходке этой шахты, что впоследствии и подтвердилось», – подчеркнул десятник в своих показаниях суду[12]. На это обстоятельство не раз указывали старые рабочие на собраниях, но все возражения были отвергнуты. Новая шахта дошла до 55 метров, наткнулась на старую выработку и была затоплена.

И в этом случае С. А. Кислицын пишет об этом как о малозначимом факте: «В Щербиновском рудоуправлении также были обнаружены вредители, ведшие практически аналогичную работу. В 1925 году закладывается ряд мелких шахт, соседство которых со старыми разработками могло привести к авариям. Что и произошло на практике – вода затопила пять шахт»[13]. Мол, подумаешь, затопило пять шахт. Однако это было именно сознательное вредительство, поскольку Сущевский знал об этих старых выработках и его предупреждали об опасности закладки новой шахты. Причем это делалось им неоднократно.

На суде было оглашено немало сведений, подтверждающих факты вредительства и контрреволюционной деятельности, и в особенности подробно рассматривались отношения осужденных с бывшими владельцами шахт, в особенности с Дворжанчиком, который после революции жил в Польше и был главой Польского объединения бывших директоров и владельцев горнопромышленных предприятий в Варшаве. Сама по себе связь с Польшей была в то время очень серьезным компрометирующим обстоятельством, поскольку в ходе Гражданской войны Польша оккупировала часть Украины и Белоруссии. Более того, в Польше велась активная антисоветская политика, и между Францией и Польшей был договор о развертывании армии против СССР. Польша вплоть до начала Второй мировой войны рассматривалась в качестве наиболее вероятного противника. Между тем осужденные инженеры получали от Дворжанчика деньги, инструкции и пересылали ему разнообразную информацию о состоянии добычи угля в Донбассе. С 1925 года сведения о работе шахт пересылались также во Францию для официальных органов, то есть для разведки. Все это послужило основанием для выдвижения обвинения в шпионаже.

Даже в итогах Шахтинского процесса в поздней литературе пытались представить дело так, что будто бы процесс провалился: «Во всяком случае, ни один из последовавших шести политических процессов не сопровождался многочисленными отказами обвиняемых от своих показаний, от признания своей вины. Из 53 подсудимых 23 заявило о своей невиновности»[14].

Во-первых, С. А. Кислицын прибег к приему, хорошо иллюстрированному известным примером: стакан, наполовину наполненный водой, можно описать как полупустой или как наполовину полный.

Во-вторых, для усиления впечатления он ничего не сказал о других подсудимых. Между тем 20 человек полностью признали свою вину и 10 человек признали свою вину частично. Таким образом, признавших вину полностью или частично оказывается больше, чем непризнавших: 30 человек против 23.

В-третьих, признание или непризнание вины подсудимым имеет меньшее значение, чем наличие доказательств его виновности. По результату процесса отсутствие доказательств, выразившееся в оправдательном приговоре, было только для четырех подсудимых. Очень слабые доказательства были для четырех подсудимых, приговоренных к условным срокам наказания. Остальные получили либо сроки лишения свободы с поражением в правах, либо расстрел. Считать дело развалившимся в суде нет никаких оснований.