Пути пилигримов - Страница 31

Прошли века. На месте былых поселений расцвел новый город— Неаполь. Но память о страшной гибели Помпеи не умерла. Раскопки вернули миру величественные руины погибшего города. И та, чьим именем был назван город, снова стала появляться среди людей. Снова и снова переживает она последний день Помпеи и ищет того, кто смог бы разделить с ней ее последние страдания.

Велик и могуч был хан Бурнагор. Бескрайние земли, бесчисленные табуны, несметное воинство принадлежали ему и никто и ничто не могло противостоять ему. Его орде ничего не стоило засыпать реки, сровнять со степью горы, уничтожить государства и народы. Бичом Гнева прозывали хана за его неукротимость и жестокий нрав. Вот и в этот раз достаточно было неосторожному купцу обмолвиться, что он прибыл из страны, лежащей за границей царства Бурнагора, как хан тут же вскипел.

— Где ты встретил границу моей орды, жалкий пес? Завтра же ты поведешь нас в твою страну.

И уже ночью степь озарилась тысячами костров, и земля задрожала от топота лошадиных копыт, шум повозок и крики людей, казалось, разбудили само небо, и оно откликнулось громом приближающейся бури.

— Куда мы идем? — спрашивали полководцы хана.

— Искать границы нашего царства! — отвечал он хмуро.

Прошло много дней и месяцев с начала Великого Похода. Десятки стран были разрушены и сметены ордой. Обозы с сокровищами рекой текли в родные степи, а войска, не останавливаясь, шли все дальше и дальше.

Однажды дорогу им преградила безжизненная пустыня. Хан, оставив свиту, сам поскакал на разведку.

Он доверял своему нюху. Как дикий зверь, он чувствовал и находил дорогу, особенно если она вела к добыче.

Долго скакал хан вглядываясь в горизонт, пока не увидел странный мост, который поднимался над пустыней и терялся где-то вдали среди барханов. Бурнагор приблизился. У входа на мост сидела странная женщина. Из глаз ее текли слезы, и глубокой печалью веяло от фигуры, облаченной в голубой плащ.

— О чем ты плачешь? — спросил хан сурово. С детства он презирал чужую слабость, и слезы вызывали в нем раздражение.

— Люди убили моего сына за то, что он хотел построить мост через пустыню, — ответила женщина.

— Но, наверное, он был сумасшедшим. Зачем строить мост, когда можно пересечь пустыню на коне?

— Он знал путь и хотел указать его другим, чтобы они не заблудились.

Слезы продолжали струиться по ее лицу, а хан вдруг почувствовал, как сердце его задрожало. Кто в мире будет так плакать о нем, когда смерть закроет его глаза? Он родился и жил хищником. Безжалостным, одиноким и суровым. Всем он внушал страх. Ни одна невольница из гарема не смела улыбнуться, встретив его взгляд. Да и нужно ли это было великому хану? Чем все они отличались для него от земляного червя или жучка! Он мог, не заметив, раздавить или отбросить их в сторону сапогом… Но что-то происходило с ним в эту минуту. Каждая слезинка этой женщины проникала в него, как капля раскаленного свинца, и тревожила душу. Глаза ее смотрели на него, а за ними словно дышало огромное море, и оно смывало с него пыль дорог, усталость, злость, гордыню, жестокость. Он возвращался в мир своего детства, становился ребенком и хотел броситься к ногам незнакомки, ощутить тепло ее ладоней. В одно мгновение грозный хан готов был, поддавшись слабости, пожертвовать всем на свете, лишь бы вызвать у этой нищей хоть горсточку участия к самому себе.

— Кто убил твоего сына? — спросил он, кладя руку на саблю. — Я отомщу за него так, что скалы рассыплются прахом от одной памяти об этом.

— Люди убили, и они уже прощены сыном и мною.

Хан в изумлении отступил. Неужели эта прекрасная женщина так же безумна, как и ее сын? Тогда бесполезно спрашивать ее о дороге. Он сам разведает ее. Стегнув коня, хан стал подниматься на мост. Под ним бесконечными волнами расстилалась пустыня. Он долго ехал, словно паря в воздухе, пока навстречу ему не попался другой всадник.

Бурнагору одного взгляда хватило, чтобы узнать его. Это был его соперник на ханский трон Маралтай. Десять лет назад они встретились так же в степи, и хан убил его, а тело скормил собакам. Но, призрак или явь, Маралтай оставался его врагом, и, выхватив саблю, Бурнагор кинулся в бой.

Не выдержав напора, противник пал с коня. «Пощади», — раздался не голос, а хрип. Хан, примеряясь, поднял клинок, но внезапно опустил его. Нищенка у моста встала перед его глазами, и ее рука защитила павшего. Мог ли он нанести удар по этой руке? Хан не сомневался, что ее сердце отзовется и на смерть этого жалкого пса. К тому же у него, верно, тоже есть мать, и она будет плакать о сыне так же безутешно.

Не глядя на врага, он двинулся дальше, и мысли его устремились к его матери. Стоило ему подумать о ней — и тотчас ее фигура появилась у перил. Он вспомнил, что и Маралтай появился через минуту после того, как он вызвал его в своей памяти. Что за волшебный мост? Посылает встречи с теми, кого уже нет на свете.

Мать его приближалась. Он слез с коня и хотел обнять ее, но она испуганно отстранилась.

— О, нет, великий хан, я недостойна твоего прикосновения!

Бурнагор поник головой. Верно, не все женщины одинаковы. Та, у моста, могла бы понять его и не отошла бы в сторону. Откуда же столько величия у нищенки, что его собственная мать не может с ней сравниться?

Фигура в голубом плаще встала рядом с матерью хана. Тихий, но ясный голос зазвенел в воздухе: «Не суди и не сравнивай свою мать. Она выкупила твою жизнь ценой собственной». И, словно цветные картинки, встали перед ханом события его детства, которых он не помнил и не знал.

Младший сын хана Джафара родился горбатым. С презрением оттолкнул его отец, назвав верблюдом. Обидная кличка осталась за Бурнагором, хотя со временем его спина выровнялась. Однажды Бурнагор рассорился с братом, и мальчишки схватились за ножи. Защищая свою жизнь, младший убил старшего. Джафар пришел в ярость и велел привести Бурнагора, чтобы казнить его. Тогда мать его бросилась на защиту. Она взяла на себя вину за убийство наследника, и Джафар, поверив ее клятве, казнил ее вместо Бурнагора. Смерть ее скрыли от сына, чтобы не вызвать ненависти к отцу. Бурнагор бы так и не узнал об этом, если б не встреча на мосту.

Когда видение стало таять, он отчаянно сопротивлялся расставанию. Память о матери всколыхнула в нем мысли и чувства. Он понял, какая самоотверженная любовь была в сердце его матери. Она должна была научить сына этой любви, чтоб для него открылась красота каждой женщины, которая любит… Еще хан понял, что дар миру каждой женщины — это ее ребенок. И темный ужас охватил его, когда он понял, каким чудовищным прозвищем он гордился — Бич Гнева! Сколько матерей лишил он радости, каким страшным даром явилось его рождение в мире. Наконец мысли о своих наложницах охватили его. Он относился к ним как к лошадям, стремясь найти в каждой новой то, чем не обладала предыдущая. Но совершенство форм и покорность его воле не давали ему возможности задеть их сердце. Он не знал любви и оставался нищим. И, верно, этот вечный любовный голод делал его хищником среди людей, одиноким зверем без жалости. Будто отмеченный проклятием неба, он не имел ни детей, ни одного человека в мире, которого мог бы назвать своим близким!

Хан повернул коня и помчался обратно. Хватит крови! Хватит слез! Нужно немедленно остановить Орду! Но как это сделать? Инерция движения, несущего смерть, уже охватила его войска. Никто не поймет его и не послушает. Позади себя Орда оставила пустыню, равную той, что преградила им путь. Как вернуться назад? Снова Бурнагор оказался у начала моста, и нищая была на том же месте. И тысячи павших воинов воплощались в одного-единственного сына, который любил людей и пытался показать им путь через пустыню; сына, который прощал свою смерть и звал за собой на мост сердца. А в его матери соединились все матери мира, потерявшие своих детей, но в ее безутешности не было и следа ненависти, мести. Она любила людей, как и ее сын. И хан, глядя на нее, ощутил такую муку раскаяния, что решил лишить себя жизни и уже выхватил кинжал, но женщина остановила его. Ей не нужно было ничего объяснять. Она все знала и понимала, и глаза ее смотрели прямо в сердце Бурнагора.