Пути пилигримов - Страница 26

Глаза пастуха в ужасе вылезли из орбит, и в одно мгновение он превратился в скалу. Оруженосец закрыл лицо руками и лишь Инея, схватив шпагу, полоснула привидение по лицу. Жуткий хохот, напоминающий гром, прокатился над долиной, огонь, в костре погас, а дым рассеялся.

На следующий день Инея и оруженосец стали подниматься к замку. К их удивлению, они оказались не одни. Их обгоняли разодетые, важные гранды и прекрасные дамы. Путники пытались приветствовать их, задать вопросы, но те лишь улыбались и хранили молчание. Вероятно, настало время праздника, и в замке ждали гостей.

Смешавшись с толпой, Инея вошла в залы. Невиданная роскошь украшала покои, в центре зала мраморная лестница с широкими ступенями спускалась внутрь горы. Атам метались языки пламени, посылая гостям багровый свет. В его всполохах чудились фигуры и лица. Оруженосец схватил Инею за руку:

— Сеньора! Это битва рыцарей с маврами!

События прошлого сражения повторялись в огненном маскараде. Вот Инея узнала Родригеса, сраженного врагами. Вот, изнемогая от ран, он произносит имя Иней. Вот появляется фигура старика с фонарем и склоняется над рыцарем. «Жить!» — шепчут губы умирающего, и дым заволакивает картину…

Инея еще не успела прийти в себя, как перед ней склонился мажордом замка.

— Дон Бальтазар приветствует вас в своем доме и просит подготовиться к балу. Соблаговолите облачиться в платье, которое вам более к лицу, чем мужская одежда!

Инея надела лиловое бархатное платье. Капельки бриллиантов, разбросанные в причудливых сочетаниях, являли картину звездного неба. Хрустальный гребень льдистой диадемой увенчал ее блестящие черные волосы.

Из залы в залу переходили гости. Плеск разноцветных фонтанов, сверкание сталактитов под потолком, огромные зеркала, превращающие любое отражение в верх красоты и гармонии, — все это вместе с ароматами столетних вин опьяняло и очаровывало. Вот послышалась музыка, и высокий красавец с бледным лицом склонился перед Инеей, приглашая на танец. Она покачала головой. Второй кавалер подошел к ней, третий, четвертый — она всем отказывала. Наконец, к ней приблизился еще один, и сердце Иней забилось. Полумаска скрывала его лицо, но его черты повторяли черты дона Родригеса. Она ждала знакомого прикосновения супруга, но руки его были чужими, а тяжелые веки за прорезями маски сомкнуты.

Они кружились по залу, и не было конца этому танцу. Он обволакивал, усыплял, навевал воспоминания прошлого счастья. Вот музыка смолкла, и кавалер склонил лицо, чтобы поцеловать даму. И в этот миг Инея сорвала с него маску. Мерзкая гримаса исказила его лицо. Веки раскрылись, и в глазах, подобных мрачной бездне, полыхнул огонь. Женщина бросилась бежать. Зал за залом — и она оказалась в саду. Диковинные деревья протягивали к ней ветви, словно желая поддержать ее. Дикий ветер из замка устремился за Инее и, подхватив ее, швырнул в море. Она потеряла сознание и не видела, как одно из деревьев склонилось за ней и вновь выпрямилось, положив ее у своих корней.

А вечером, как ни в чем не бывало, ее пригласили на второй бал, где предложили пурпурно-красный наряд. Дон Бальтазар Иглесиас предстал перед ней в образе изящного кавалера.

— Я испугал вас вчера, сеньора. Это была нелепая шутка, но я считаю себя виновным и готов загладить вину. Что бы вы хотели?

— Вы знаете, что я ищу мужа. Помогите мне вернуть его! — сказала Инея.

— Что за глупости, сеньора. Дон Родригес пал в битве, и вы должны оставить рыцаря его судьбе.

— Нет!

— Хорошо! Я готов вернуть его в жизнь, но вы должны принести за него жертву. Я дарю вам корону, вы станете хозяйкой замка, если отречетесь от мужа!

Инея горько рассмеялась:

— Во имя чего я должна приносить себя в жертву? Не ради ли любви? Но если жертва перевешивает любовь, если жертва требует уничтожения любви?

И она бросила корону на пол. Земля содрогнулась, и весь замок задрожал. У ног Иней разверзлась бездна. Она готова была упасть туда, но через окна замка протянулись мощные ветви деревьев и удержали ее. Власть, слава, богатства явили ей искушение настоящим, но она преодолела его. И на третьем балу столкнулись вновь Инея и дон Бальтазар, и женщина облачилась в золотое платье.

— Я встретил достойную противницу! — сказал колдун. — Нет смысла пытаться обмануть вас, сеньора. Я буду говорить откровенно. В свой смертный час дон Родригес не хотел терять вас и страшился той боли, которую принесет вам его гибель. И я предложил ему сделку. Он должен был стать поющим деревом в волшебном саду. Там собраны лучшие голоса мира, и они исполняют песни земли. Теперь я предлагаю вам соединиться с супругом, разделив его судьбу. Что может быть лучше, чем провести жизнь рядом с любимым и — распевая песни!

— Сеньор Бальтазар, мое тело принадлежит моей душе, а моя душа дана мне Всемогущим Богом, и я не властна над ней.

— Но Творец дал смертным свободу воли, а значит, и выбора. Я верну вам возлюбленного супруга, которого у вас несправедливо отобрал Бог…

— Нет, сеньор, Господь не бывает неправ. Я приду в ваш сад, но в облике человека.

— Тогда уходите прочь из замка!

— Нет! — ответила Инея. Искушение будущим было также побеждено.

Бешенство охватило колдуна, и, откликаясь на его гнев, вулкан затрясся. Налетела буря, и лава закипела на вершине, готовая выплеснуться наружу. И тут запели деревья. Голос Инее слился с голосом менестреля. Они пели единой душой и единым голосом. Им вторили голоса всего сада. И из сгустившихся туч хлынул ливень, гася лаву. Багровая раскаленная масса сползла с вершины вулкана и, поглотив замок, остановилась перед садом людей. Там уже свершилось последнее чудо. Человеческий облик вернулся всем душам, что были спрятаны в деревьях, и их хор славил любовь, принесшую им освобождение.

О, как непросто выстроить дом, свой дом! Дом, в котором собираешься быть хозяином, а не послушным слугой! Дом, которому готов доверить все свои настроения, мысли, вместить в него всего себя и не оказаться в тесноте! Дом, который наполнишь красотой и уютом, который долго будешь любить, который полюбит тебя…

Но самое трудное — завести в доме часы. Порой вообще задумаешься — стоит ли подчинять свою жизнь постороннему ритму? Не дробим ли мы, не ограничиваем, не убиваем ли живую нашу жизнь, прозрачную тишину нашего дома монотонным механическим тиканьем, не только служащим нам, но и являющим свою волю?

Сколько странных случаев, когда смерть хозяев совпадала с остановкой часов, хотя завод их не кончился. Хотя кажется — что ж тут пугающего, если маятник стал, когда сердце господина остановилось? Ну, а если представить наоборот, вначале часы стали, а из-за них и смерть явила свою беззубую улыбку. А как часто мы насилуем себя в угоду времени… В юности не замечаешь этого— бежишь впереди часов, — а вот чем ближе к старости, тем чаще отстаешь. Оборотень в красивом футляре уже проглатывает не жуя твою жизнь, превращая годы в месяцы, месяцы в дни, дни в часы, часы в минуты! Вот, наверное, когда надо кричать мгновению — остановись!..

Вот, пожалуй, и случай подвернулся поведать одну историю о часах.

Господину Эйлерсу достались в наследство от приятеля старинные напольные часы английской работы. Было им лет двести от роду, но шли они безукоризненно, да еще и музыку имели, двенадцать мелодий, на каждый час по своей. Надо тебе проснуться в семь часов — ставь стрелку будильную, и в нужный час польется из футляра перезвон колокольчиков, исполняющий веселый гавот или степенный экосез. И в сырые осенние вечера, и в зимние вьюги так забавно было просто слушать песенки часов. Однако не сразу в семье заметили, что быт в доме как-то изменился. Беспорядочно веселая жизнь подчинилась строгому регламенту, хозяева вдруг сделались педантами, вместо открытых, добродушных Леночки и Володьки появились высокомерные Элен и Вольдемар. Но, пожалуй, самым интересным событием была встреча с привидением, которое проникло в дом вместе с часами, несомненно. Поначалу нужно было закрыть глаза, слушая музыку, и тогда появлялась нелепая фигура старика в зеленой ливрее с золотыми пуговицами. За спиной его, из полукружья окон, падал закатный свет солнца, и в косых лучах его танцевали пылинки. В руках старика красно-золотым огнем пылал медный самовар. Смешно пританцовывая и семеня ногами, он вертел головой, и сладкая улыбка морщила лицо, смысл которой не трудно было отгадать: «А не угодно ли чайку-с?» Потом, очевидно, освоившись, привидение стало появляться и без дополнительных мер. То гости натыкались на старика, то хозяева, услышав шаркающие шаги, обнаруживали его проходящим через закрытые двери. Хоть привидение не было страшным и исчезало, когда музыка часов заканчивалась, однако нежданные визиты и непрошеные услуги вызывали неудовольствие. Дом освящали, поливали крещенской водой — все напрасно. И вот однажды, по совету знающих людей, хозяин решился на крайность — не гнать и не пугаться призрака, а попробовать его чайку из самовара, поговорить с ним. С волнением семья ждала результатов, и они не разочаровали. Хозяин вернулся задумчивым и в каком-то особом прочувствованном настроении. Все удалось как нельзя лучше. Старик-лакей прослезился от доверия, которое ему оказали, и рассказал о себе весьма поучительную повесть. Она оказалась связанной с часами и другим семейством, где они служили раньше. Случилось это в Санкт-Петербурге. В дом статского советника Антона Аркадьевича Чернорецкого, известного англомана и любителя антиквариата, привезли напольные музыкальные часы работы лондонских мастеров прошлого века. Футляр из красного дерева формой напоминал знаменитую башню Вестминстерского аббатства с часами Виг Бэн. Стоит ли уточнять, что бой их и работа были отменно хороши, по ним ориентировался парламент, регламентировалось время по всей стране, а если учесть близость Гринвичского меридиана, то, пожалуй, и весь мир должен был отсчитывать свои часы, сверяясь с точностью английских. Весь дом Антона Аркадьевича преисполнился важности и величия, но более всех впечатлен был старый слуга семейства Поликарп. Прежде, в юные годы, он исполнял обязанности дворецкого и с изрядным артистизмом объявлял о прибывших с визитами гостях. Зычный голос его отдавался в самых дальних комнатах. Но миновала пора его силы, и то, что раньше служило удовольствию и тщеславию хозяев, стало предметом насмешек и раздражения. Хуже всего, что старику стала изменять память и он, стремясь это скрыть, начинал так жевать слова, что решительно ничего нельзя было понять. Впрочем, порой в его тарабарщине угадывались не весть откуда взявшиеся английские слова.