Пути пилигримов - Страница 21

Меж тем тревога охватывает Догрэна. Он отсутствовал так долго, слуги уже, наверное, ищут его. Он бежит к берегу. Там уже стоят люди, ожидая его.

Вот они в лодке плывут прочь от острова. «До свидания, принц!»— доносится голос Урмилы. «Я вернусь!» — отвечает он.

Но, нет, он не вернулся. Жизнь увела его к другим берегам. Страх и неуверенность в себе помешали ему сдержать обещание, так же как ответить на призывы иных красавиц, ищущих дороги к его сердцу. Он остался отшельником, замкнувшимся в своем мире. И теперь в конце пути обнаружил, что за тщательно оберегаемым покоем не существовало ничего стоящего, ради чего он потратил свою жизнь.

Опустив голову, стыдясь себя, стоял король Догрэн перед стариком, удивительно похожим на бронзового рыцаря с острова.

— Не унывай, — улыбнулся часовщик, — и не жалей утрат. Сказать по правде, прошлое всегда привлекает. То, что далеко, — прекрасно, но, к счастью, жизнь принадлежит еще и настоящему!

И король остановился перед третьим часовщиком.

— Могу ли я что-нибудь изменить в своей жизни, чтобы избежать смерти? — вопросил он хозяина настоящего.

— Действуй, а не собирайся, тогда у тебя появится шанс, — был ответ.

Король вернулся во дворец, и придворные едва узнали его, столь он переменился.

Он начал расспросы об острове из своего детства. Увы, никто не слыхал о нем. Те, кто мог что-то знать, уже давно покинули этот мир. Тем не менее на какие-то следы Догрэну удалось напасть. Он узнал, что в море, недалеко от его владений, лежит остров Одинокой Феи. Никто никогда не видел ее саму, так же как никому не удалось ступить на зачарованный берег. Подводные рифы, сильный прибой, неприступные скалы защищают остров от мира, и попытка проникнуть на него может стоить жизни. Тем не менее множество мореплавателей пытались приблизиться к нему. Чудесная музыка доносится из глубины острова и чарует путешественников. Порой звучит и дивный голос самой феи, но даже с высоких мачт корабля никто не мог разглядеть ее саму. Мало ли фантазий на свете и рисковать ради них жизнью в пору лишь юнцу или безумцу. Но король загорелся идеей попасть на волшебный остров во что бы то ни стало. Придворные дружно отговаривали его:

— Даже если фея существует, то ей уже много лет, и вас вряд ли обрадует встреча со старухой!

Догрен оставался непреклонен. И вот в прозрачный утренний час он спустился с корабля в лодку и один направился к кипящей полосе прибоя. Голос феи вел его среди яростных волн или отчаяние обреченного, но только он пробился к берегу и ступил на остров.

Древнюю старуху увидели глаза короля, но голос ее был голосом юной девушки. И когда она отозвалась на имя Урмилы, Догрэн пал перед ней на колени.

— Я вернулся, простишь ли ты меня, моя бедная фея?

И в ответ она запела, повторяя мелодию менуэта. Догрэн поднял глаза и увидел вновь перед собой чудесный образ красавицы, явившейся ему в юности.

Рука об руку они сошли в лодку, чтобы плыть в королевский дворец.

Миновал год, и снова тревога погнала короля в башню трех часовщиков.

— Сердце мое болит! — сказал он старику, имевшему власть над будущим. — Скажи мне, что делать? Ждать ли смерти или надеяться на чудо?

— Ты уже явил чудо, вернув молодость своей возлюбленной, но твой выбор еще не закончился. Готов ли ты умереть на вершине славы и любви или предпочтешь остаться жить, потеряв себя?

— Я не понимаю тебя. Что ждет меня во втором случае? — переспросил король.

— После ухода Урмилы остров умолк, и ничто не нарушает его тишины. Вместе с музыкой увяли прекрасные цветы, песок засыпал пути в волшебный грот, пещера, где стоит трон, потускнела, и бабочки не взлетают больше со стен, чтобы украсить остров. Согласишься ли ты отдать себя фее? Стать частью ее души, стать ее вдохновением и голосом, превратиться в музыку волшебного острова?

— Да! — просто ответил король. — Я согласен.

И, услышав его слова, все три часовщика встали со своих мест и поклонились ему. И у всех трех было словно одно лицо. И у Догрэнa перестало болеть сердце, и сам он исчез, а фея вернулась на остров, и чарующая музыка звучала на нем и днем и ночью.

То же случилось и с придворными часами. Каждый час из них лилась новая мелодия, и, хотя их не заводили, они шли без остановки, отмеряя время.

В старом королевском замке, который никто уже не посещал и будущее которого не сулило никаких перемен к лучшему, городская мэрия решила устроить хранилище скульптуры. Искусство уже не имело спроса у жителей города, и, оставив малую толику в музах, всю массу изваяний из бронзы, мрамора, гранита и гипса отправили в замок. Следовало составить подробную опись скульптуры, но желающих день-деньской корпеть Над толстыми инвентарными книгами в холодном помещении оказалось немного. Одних отталкивало нищенское вознаграждение за работу, других — общество молчаливых статуй. Исполненные жизненного порыва, они застыли в разнообразных позах, словно пораженные взглядом Медузы-горгоны, и печать смерти делала их порой просто страшными, особенно в сумраке и тишине замка, где их незавершенное движение, накопив за долгие годы сокрушительную силу, готово было разорвать пространство. Атмосфера усугублялась и мрачной историей об убийстве владельца замка в одной из комнат.

Тем не менее на место хранителя отыскался-таки один старый скульптор. В былые годы он являл недюжинный талант, и его произведения пользовались успехом. Правда, ходила о нем странная слава, будто люди, позировавшие ему, вскоре сходили в могилу.

Но чего не выдумают сплетники, зато родственники, водружавшие на могилах ушедших памятники, восторгались их выразительностью и схожестью с оригиналами. И, конечно, желающих увековечить себя в камне или металле находилось предостаточно. Старик мог бы жить припеваючи и сколотить себе состояние, но то ли был он скрягой, то ли использовал свои сокровища на тайные страсти, но всегда его встречали в одной и той же заношенной старомодной одежде и порою даже на вид голодным. Злые языки прозывали старика алхимиком, подозревая в поисках философского камня. Старый чудак вечно таскал с собой осколки и куски древних зеркал и разглядывал статуи и живопись не прямо, а через зеркало. Он считал, что отражение в стекле являет иной образ, чем оригинал. Таким рассуждением решался, кстати, и вопрос о философском камне. Зеркало являлось как бы аллегорией его, только вместо преображения простого металла в золото оно способствовало видению иного смысла вещей. Например, во лжи можно прозревать истину, в уродстве — красоту, в безобразии — гармонию…

Вторым персонажем этой истории была прелестная маленькая балерина по имени Эльвира. Судьба ее сложилась не слишком-то удачно. Подвернутая нога, растянутые связки закрыли для нее сцену, и она с горя бросилась в первые двери, где работа могла бы успокоить ее и помочь залечить душевную рану. Цельность и полнота ее натуры не терпели застылости. Все вокруг нее должно было исполняться жизни, двигаться, танцевать. И, конечно, мир застывших скульптур встретил ее страшным диссонансом.

Торжественная тишина замковых покоев возмущенно напряглась, когда в нее вступила эта девушка, исполненная весенней силы. И не прошло и месяца, как в замке все переменилось.

Старый хранитель, обычно проводящий долгие часы у камина, покинул теплое местечко в привратницкой и двинулся осмотреть свои владения.

Эльвира расставила скульптуры, объединив их по возрасту, чувствам, наполнив сюжетом их движения. Старики сошлись в уголке посудачить о былом, воины стали в боевые позы, готовые к бою, дети собрались в кружок для беспечной игры, а гордые и величественные памятники повернулись спиной друг к другу, дабы никто не оспаривал их превосходства. И конечно же, юные влюбленные смотрели теперь в глаза друг другу.

Хранитель онемел от удивления, когда, держа в руках зеркало, взглянул на скульптуры. Особенно его возмутила пара под названием «Веронцы». Мраморный юноша, склонив колени, протягивал руки к девушке, которая застыла в движении навстречу, приложив пальчик к губам и прижимая руку к груди, чтобы успокоить бьющееся сердце. Воистину, обреченная ранней смерти, любовь в расцвете своих надежд являла себя в этих фигурах. Но какой бы Ромео не пожелал встретить на пути своем нежнейшую Джульетту, подобную этому изваянию. И какая бы Джульетта, живущая в каждой женщине, не устремилась бы к пылкому и мужественному Ромео!