Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы - Страница 38
Теперь засыпьте мертвую с живым
Так, чтобы выросла гора, превысив
И Пелион, и синего Олимпа
Небесное чело.
В греческом мифе рассказывается о двух юных гигантах Оте и Эфиальте, которые каждый год вырастали на 6 футов (180 см) и становились шире в груди на полтора фута (45 см). Когда им исполнилось девять лет, каждый из них был ростом 54 фута (больше 16 м) и шириной 13 с половиной футов (больше 4 м). После этого они решили напасть на богов и победить их. Гиганты хотели взять гору Олимп, а для этого взгромоздить гору Пелион на гору Осса.
Гора Осса находится в 25 милях (40 км) к юго-востоку от Олимпа и имеет высоту 1,2 мили (1920 м). Гора Пелион лежит в 30 милях (48 км) к юго-востоку от Оссы; ее высота — миля (1600 м). Если бы Пелион удалось взгромоздить на Оссу, их суммарная высота превысила бы высоту Олимпа — 1,8 мили (2900 м). Оттуда юным гигантам было бы очень удобно обстреливать Олимп метательными снарядами. Однако боги, обладавшие более совершенным оружием, убили гигантов еще до того, как те успели совершить свой подвиг.
Пелион, Осса и даже Олимп на самом деле вовсе не так высоки, но общеизвестность мифа сделала их в литературе символами огромной высоты; в этом качестве их названия используют и поныне.
Гамлет подслушивает этот разговор и впервые узнает о смерти Офелии. Ошеломленный принц выходит вперед, объявляет о своей любви к покойной Офелии, злобно передразнивает похвальбу Лаэрта и упоминает третью гору, которую тот пропустил:
Ты пел про горы; пусть на нас навалят
Мильоны десятин, чтоб эта глыба
Спалила темя в знойной зоне, Оссу
Сравнив с прыщом! Нет, если хочешь хвастать,
Я хвастаю не хуже.
Согласно аристотелевской картине мира, Вселенная состояла из «элементов» (или «стихий»), уложенных слоями. В центре Вселенной находилась твердая земля; ее обволакивала сфера воды (незамкнутая, потому что суша проникала сквозь нее); затем шла сфера воздуха, а за ней — сфера огня (иногда видимая благодаря свечению); за сферой огня начинались небесные сферы планет и звезд.
Гамлет представляет себе гору такой высоты, что вершина ее пронзит сферу воздуха и окажется в сфере огня.
Лаэрта удается оттащить от Гамлета: Во-первых, встревоженная королева говорит юноше, что принц безумен; Во-вторых, король осторожно напоминает ему о предстоящем поединке на шпагах.
Гамлет оставляет их и входит в замок в сопровождении Горацио. Теперь Гамлет намного серьезнее и спокойнее, чем раньше. Должно быть, принц думает о том злосчастном ударе шпаги, который не только разрушил все его планы, но убил его любимую Офелию и превратил Лаэрта в смертельного врага.
Теперь принц готов рассказать Горацио о том, как ему удалось избежать смерти, ждавшей его в Англии. Все закончилось благополучно благодаря импровизации и везению (в отличие от долгой и осторожной интриги в Эльсиноре). Импровизация победила там, где не преуспела вся его прежняя осторожность. Гамлет находит утешение в фатализме, говоря:
Хвала внезапности; нас безрассудство
Иной раз выручает там, где гибнет
Глубокий замысел; то божество
Намерения наши завершает,
Хотя бы ум наметил и не так…
Похоже, что отныне Гамлету не до тонкостей. Принц будет просто ждать своего часа, твердо веря, что рано или поздно он придет.
Гамлет рассказывает, что он, ощущая опасность, не сомкнул глаз на борту корабля, пробрался в каюту Розенкранца и Гильденстерна и украл письмо, которое они везли. Вскрыв письмо, он обнаружил, что короля Англии просят казнить Гамлета. Принц написал новое письмо, где англичанину поручали казнить его подателей, скрепил его отцовской печатью (которую случайно сохранил) и подменил им прежнее послание.
Затем на их корабль напали пираты (о чем Горацио узнал из предыдущего письма Гамлета). Во время абордажа принц перескочил на чужое судно, но корабли расцепились, и принц оказался в плену. Гамлет сумел убедить пиратов отвезти его обратно в Данию; теперь он здесь, а Розенкранц и Гильденстерн плывут навстречу собственной гибели.
Затем Гамлет перечисляет свои обиды на короля Клавдия:
Не долг ли мой — тому, кто погубил
Честь матери моей и жизнь отца,
Стал меж избраньем и моей надеждой,
С таким коварством удочку закинул
Мне самому…
Здесь Гамлет в первый и последний раз открыто признается в том, что имел «надежды» на трон, и переживает из-за того, что позволил Клавдию перехитрить себя.
Как и в сцене с матерью после убийства Полония, он перечисляет свои обиды в порядке от наименьшей к наибольшей. Порядок прежний: сначала убийство короля, затем брак матери и потеря трона. На этот раз Гамлет добавляет к списку четвертую обиду, о которой заговорил во время свидания с матерью. Эта наихудшая обида — попытка Клавдия убить его.
Горацио указывает, что, если Гамлет по-прежнему хочет отомстить и сесть на трон, ему следует учесть, что известие о смерти Розенкранца и Гильденстерна еще больше насторожит короля. Времени мало; рассчитывать на то, что угрызения совести и неуверенность в себе снова позволят застать Клавдия врасплох, не приходится. Гамлет соглашается, что времени не так много:
Должно быть, скоро; промежуток мой…
И все же он не торопится. Принц перестал строить планы, потому что ранее именно они привели его к катастрофе. Когда приходит гонец и предлагает Гамлету выступить в поединке с Лаэртом на шпагах (причем король Клавдий заключил пари на победу Гамлета), принц вяло соглашается.
Прежде Гамлет мгновенно догадался, зачем король посылает его в Англию, но теперь ему все безразлично. Поединок на шпагах с Лаэртом, который стал его смертельным врагом, ничуть не волнует принца. Он заверяет Горацио, что не переставал тренироваться и сможет одержать победу, однако добавляет:
Но ты не можешь себе представить, какая тяжесть здесь у меня на сердце; но это все равно.
Возможно, принц думает об Офелии и размышляет, не слишком ли дорогую цену, потеряв ее, он заплатил за трон, который все еще не принадлежит ему. Горацио догадывается о дурных предчувствиях Гамлета и уговаривает его отказаться от поединка. Гамлет только пожимает плечами. Отныне он все свои надежды возлагает на божество, которое «намерения наши довершает». Отвергая совет Горацио, он говорит:
Отнюдь; нас не страшат предвестия; и в гибели воробья есть особый промысел. Если теперь, так, значит, не потом; если не потом, так, значит, теперь; если не теперь, то все равно когда-нибудь; готовность — это все.
Это намек на заверение в помощи Небес, которым Иисус подбадривал своих апостолов: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий[36]? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего» (Мф., 10: 29).
Если так, то зачем Гамлету тратить силы на то, чтобы управлять событиями, оборачивая их к собственной выгоде? Бог все сделает сам, когда захочет; задача Гамлета состоит лишь в том, чтобы не пропустить этот миг.