Путеводитель по поэзии А.А. Фета - Страница 35

Два смысловых ряда сплетены. В лексемах зима, метель просвечивают метафорические «краски», — ведь в литературной традиции эти слова — устойчивые метафоры страданий, умирания, горя. Еще сильнее переносные смыслы в выражении «холод лютый», соседствующем со знаком человека, души — «сердцем».

Серединная строка «И за сердце хватает холод лютый» может быть прочитана как относящаяся и к деревьям (при символическом толковании их образов), и к человеку (при восприятии «холода лютого» как метафоры).

В выражении «ясные дни» предметный смысл уже полностью подчинен метафорическому, хотя и не исчезает совсем: реальная весна — время, когда в сравнении с зимой ясных, солнечных дней действительно больше.

Стихотворение написано пятистопным ямбом с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов.

Метрическая схема пятистопного ямба: 01/01/01/01/01 (в нечетных строках стихотйорения Фета за последней, пятой стопой следует наращение в виде безударного слога).

Среди тем, закрепленных за этим размером в русской поэзии, были философские размышления. Философская тональность присуща и стихотворению Фета.

Для ритмики характерны сверхсхемное ударение в начале пятой строки: «Всё злей метель» (ударные гласные подчеркнуты, сверхсхемное ударение падает на первый слог первой стопы, в слове всё). Это нарушение метрической схемы как бы служит экспрессивному выявлению мотива метели на ритмическом уровне.

Пропуск схемного ударения в последней строке («переболит» — нет ударения на втором слоге) ритмически «замедляет» произнесение слова «переболит», потенциально, по требованию метра, оказывающегося «двухударным». Таким образом как бы изображается тяжесть освобождения от боли, исцеление, обновление души.

В фетовском произведении последовательно используется внутристиховая пауза — цезура, занимающая позицию после второй стопы и делящая строки на полустишия. Благодаря цезуре интонационно выделены обращения («Учись у них», «молчи и ты!», «Но верь весне») и предложения, рисующие безрадостную картину зимы («Кругом зима», «Всё злей метель») и выражающие отношение к зиме поэта («Жестокая пора!»). Используется также вместе с цезурой нарушение привычного порядка слов: «И трёснула, сжимаяся, кора». Деепричастие, открывая полустишие и отрывая глагол — сказуемое от подлежащего, на ритмико-интонационном уровне передает этот «разрыв» треснувшей коры. Такая же пауза отделяет обстоятельство и глагол-сказуемое («Сердито рвет») от дополнения с определением («последние листы»), В строке «Напрасные на них застыли слезы» цезурой отделен и подчеркнут эпитет напрасные, которому благодаря этому придан дополнительный эмоциональный ореол.

Используется и эллипсис — «сжатие» синтаксической конструкции: в первых двух строках второй строфы отсутствует необходимое второе подлежащее: «и [она] с каждою минутой / Сердито рвет последние листы». «Неправильная» синтаксическая форма выразительна, она словно передает эти злые порывы метели.

Все три строфы объединяют побудительные предложения: «Учись у них» (начало первого четверостишия), «молчи и ты!» (конец второго четверостишия), «Но верь весне» (начало третьей строфы). Первые две строфы замкнуты таким образом в синтаксическое кольцо и противопоставлены третьей, начинающейся с обращения-наставления, выдержанного уже совсем в иной тональности.

Третья строфа противопоставлена двум предшествующим и по количеству предложений: три (причем последнее развернуто на три строки) вместо шести в начальном четверостишии (в начальной строке «Учись у них — у дуба, у березы» содержится не одно а два предложения, но второе неполной структуры: «Учись у них — [учись] у дуба, у березы») и пяти во второй (в стихах «Всё злей метель и [она] с каждою минутой / Сердито рвет последние листы» тоже два предложения)[148].

В третьей строфе (хотя ее первый стих делится на два предложения и интонационно напоминает отчасти первую строку всего текста) ритмико-интонационная структура иная, интонация приобретает гармоничность и мерность вместо прежней отрывистости.

В стихотворении используется перекрестная рифма: АБАБ. Выделяется рифма душа — дыша, связывающая родственные по происхождению слова с близкими смыслами, отличающиеся только ударными гласными. Выделена, по-видимому, и рифма гений — откровений, соединяющая слова, принадлежащие к одному смысловому полю, ассоциирующиеся с религиозными ценностями («дух», «откровение»), Рифма связывает воедино весну вовне («теплом и жизнию дыша» и внутри («Переболит скорбящая душа»), В рифмовке первых двух строф такой закономерности не наблюдается.

Из звуков стихотворения акцентирован гласный у. «Закрытый» (лабиализованный, произносимый при вытянутых и округленных «в трубочку» губах) гласный у, ассоциирующийся с печалью и унынием, преобладает в первом стихе: «Учись у них — у дуба, у березы» (пять раз). Открытый гласный а оформляет контрастные темы: страдания (пора — кора) и освобождения (дыша — душа). Звуковой комплекс ве вводит тему обновления и освобождения: верь весне: согласный в перед ударным э в первом из двух слов и перед э в позиции редукции (ослабления), звучащим как и с «оттенком» э, встречается только в этой строке.

Повторы сонорного р закреплены преимущественно за темой «зимы» и страдания (шесть примеров на первую строфу), но есть и исключения: примеры в словах промчится и откровений в третьем четверостишии.

Первая публикация — в составе прижизненного сборника поэзии Фета «Вечерние огни». Выпуск второй неизданных стихотворений А. Фета. М., 1885. Автограф, содержащий варианты ранней редакции, — в так называемой тетради II, хранящейся в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского Дома) Российской академии наук.

Первоначальный вариант третьей строки: «И тосковать я стану сердцем снова»; первый вариант пятой строки — «[Душа опять][149] готова вспыхнуть чище»; второй вариант этой строки — «[И вновь душа] готова вспыхнуть чище» (окончательный вариант пятого стиха — такой же, как в печатном тексте). Первоначальный вариант восьмой строки: «[Пугает ночь и собственная тень]» (окончательный вариант — такой же, как в печатном тексте). (См. варианты в изд.: [Фет 1979, с. 470].)

В составе второго выпуска «Вечерних огней» стихотворение соотнесено одновременно и с философской, и с любовной лирикой. В философской лирике противоречиво сочетаются разные мотивы: превосходства и возвышения избранной, дерзкой личности над миром труда и печали («Добро и зло»), тщеты лирического «я» — «сосуда скудельного» — приобщиться к высшему миру («Ласточки»), освобождения от заботы и волнений («С гнезд замахали крикливые цапли…», «О, этот сельский день и блеск его красивый…»), эфемерности красоты («Бабочка»). Присутствует и стоическое приятие горестей, соединенное с надеждой на обновление души («Учись у них — у дуба, у березы»), Смерть и отвергается как ничтожная в сравнении с мыслящим «я»: «Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле, / Игрушка шаткая тоскующей мечты» («Смерти»), но и принимается в ее неизбежности: «О, если б небо судило без тяжких томлений / Так же и мне, оглянувшись на жизнь, умереть!» («Солнце садится, и ветер утихнул летучий…»).