Путешествие наших генов - Страница 37

Но генетические данные показывают обратное. На самом деле обе великие смены эпох в древней истории неотделимы от миграционных волн, в ходе которых иммигрировавшие люди зачастую вытесняли прежних жителей. И хотя национал-социалистам было мало радости от того, что 8000 лет назад прогресс пришел из Анатолии, а 5000 лет назад из Европы, новые находки могли пониматься как частичная реабилитация археологических тезисов первой половины XX века. Но это было бы слишком просто. Основательный взгляд на генетические данные показывает сложное соотношение между миграцией и культурным обменом, которое не допускает разграничений по популяциям.

Земледелие действительно пришло в Европу из Анатолии, после того как на Плодородном полумесяце его развили охотники и собиратели. Но во многом это объясняется климатом, который становился в этом регионе все теплее, и многочисленностью диких сортов злаков, которые можно было культивировать. Степная иммиграция тоже мало подходит под утверждение о том, что прогресс возникает благодаря превосходству какой-то определенной популяции. Ведь жители степей имели такое же отношение к иммигрантам с Ближнего Востока, как и к коренным жителям — охотникам и собирателям. На запад они принесли лишь мастерство обработки бронзы, а вот переход от кочевничества к земледелию совершили только в Европе. Здесь выходцы из степи широко перенимали местный образ жизни, обогащая его новыми технологиями. Наряду с миграцией решающую роль всегда играл обмен. Мы, европейцы, — продукт этого процесса, в наших генах до сих пор читаются следы иммиграции, вытеснения и кооперации.

Никто не несет в себе гены, которые делают его или ее «чистым» представителем определенного этноса. Старые, вновь и вновь выкапываемые идеи о том, что есть специальные гены германцев, кельтов, скандинавов или даже отдельных национальностей, широко опровергнуты. Однако от Иберийского полуострова до Урала частота определенных генетических вариантов равномерно смещается, и на основании этого генетики могут сказать, откуда происходят отдельные люди. Впрочем, попытка увязать эти генетические различия с национальными границами — столь же многообещающая, как и попытка разделить цветовой круг четкими границами. Переходы в обоих случаях плавные, так что измерить дистанцию можно лишь между двумя личностями — или двумя цветами, но никакую групповую картину, по крайней мере рационально обоснованную, на этом не выстроить. Среднестатистическая жительница Фрайбурга будет генетически более схожа с жительницей Страсбурга, чем с жителем Гейдельберга, хотя первая живет в соседнем государстве, а второй — в той же самой федеральной земле. Чтобы преодолеть генетическую разницу между жительницей Фленсбурга и жителем Пассау, пришлось бы пересечь полдюжины границ на юго-востоке Европы, а заодно и регион, который в 90-е годы раздирали кровавые войны из-за кажущихся и настоящих этнических различий. В Европе существует постоянный генетический сдвиг в одном направлении, градиент, с помощью которого можно уверенно нарисовать одну карту. Но на этой карте не удастся обозначить национальные границы. Редкими исключениями станут острова, такие как Исландия или, в еще большей степени, Сардиния. Там, где испокон веков существовал лишь весьма скудный генетический обмен, ДНК популяций гомогеннее, чем где бы то ни было.

Принцип градиентов работает по всему миру. Перелома нет даже на Урале или Босфоре — на географических границах Европы. Даже по ту сторону Средиземного моря у людей не обнаруживается вдруг совершенно иная ДНК. Генетические сдвиги почти четко проходят вдоль тех направлений, по которым архаические сапиенсы распространились из Субсахары по всему миру. Так что по своему наследственному материалу североафриканцы ближе европейцам и жителям Западной Азии, поскольку эти регионы заселялись первыми после Африки, и уже после этого начался генетический обмен; больше генетическая разница с жителями Тихоокеанского региона, еще больше — с коренными жителями Северной Америки, а совсем уж она велика — с коренными жителями Южной Америки: этот участок земли люди заселили в последнюю очередь. От Восточной Африки до Огненной Земли популяции, как правило, тем теснее породнены друг с другом, чем ближе они расположены географически. Даже этнические меньшинства в основном не представляют собой исключения. Так, например, люди, принадлежащие к лужицкой народной группе, генетически никак не отличаются от окружающих их саксонцев, бранденбуржцев или поляков, так же как баски не отличаются от испанцев и французов в близлежащем регионе.

Разграничения, которые манифестируются в первую очередь через язык, обусловлены исключительно культурными и политическими процессами дифференциации и делают общества более многогранными, однако жизнь внутри них становится более конфликтной. Генетических оснований для этнических конфликтов не может или не должно было бы уже сегодня быть, и в этом заслуга генетики. Абсурдно, печально, но из-за совершенно ненаучных убеждений последнего столетия многие по-прежнему придают ее открытиям противоположный смысл. Генетическую аргументацию вновь пытаются перековать в инструменты народных идеологий. При этом генетика и расовое мышление сегодня сочетаются друг с другом хуже, чем когда бы то ни было.

Хоть на Земле и живет большая генетическая семья, максимальное многообразие внутри нее наблюдается на Африканском континенте. Считается, что он сыграл роль колыбели всего человечества. Родовое древо современного человека берет свои корни именно там. Распространяясь по всему свету, люди распространялись и внутри огромной Африки, поэтому там по сей день наблюдается больше всего ответвлений внутри наследственного материала. Принцип, согласно которому географическая близость сопровождается генетической, работает и в Африке, но здесь сдвиги гораздо больше, чем во всем остальном мире. Если конкретнее, то различий между ДНК жителей Восточной и Западной Африки почти в два раза больше, чем различий между ДНК европейцев и восточных азиатов. С генетической точки зрения все люди на Земле — часть африканского многообразия. Единственное, что сильно отличает людей за пределами Африки от тех, кто живет на континенте-первоисточнике, — это их родство с неандертальцами, а в случае с жителями Австралии и Океании к тому же влияние денисовцев. Несмотря на эти основополагающие факты, многим неафриканцам Африка кажется почти гомогенной, поскольку ее жители внешне очевидно отличаются от большинства других людей своим цветом кожи. Но Субсахара — родина более 900 миллионов человек, почти восьмой части всего человечества. Генетический спектр там объективно заметно шире, чем во всем остальном мире. И тем не менее до сегодняшнего дня африканское многообразие, в противоположность европейскому, многими намеренно унифицируется. Сегодня почти не услышишь популярное в колониальные времена словосочетание «черная Африка», обозначающее область южнее Сахары, — но другие обозначения, указывающие в том же направлении, по-прежнему приняты. Жителей Субсахары и их потомков во всем мире обозначают как «черных», в том числе чтобы отличить их от «белых». В последний раз подсчитывая население, в 2000 году, Бюро переписи населения США спрашивало граждан, к какой «расе» они относятся. И опять все люди, имеющие предков в Субсахаре, были классифицированы как «черные».

Разделение на различные типы — это, конечно, не расизм как таковой, в гораздо большей степени так проявляется стремление людей классифицировать и разграничивать самих себя. Но на примере разделения людей по цвету кожи особенно хорошо видно, насколько это бессмысленное занятие. Например, у среднестатистической ирландки кожа явно светлее, чем у жительницы юга Италии, тем не менее обеих называют «белыми». Довольно темнокожих сардинцев или анатолийцев по цвету кожи при определенных обстоятельствах тяжело отличить от представителей южноафриканских койсанских народов. Но последним показалось бы неуместным, если бы им приписали тот же цвет кожи, что и конголезским женщинам. И те и другие, однако, считаются «черными».