Путешествие ко святым местам в 1830 году - Страница 24

Ничто после Св. Софии не наполняет душу воспоминаниями столь славными и вместе грустными, как ветхие стены столицы. Сии некогда мощные твердыни, тройным оплотом отразившие с земли семь жестоких приступов, и поныне еще стоят меж двух морей, как стража, не ожидающая смены. И поныне шесть ворот, ознаменованных столькими битвами и триумфами, принимают и выпускают толпы народные, хотя под их сводами протекает другое племя, другой язык.

Первые из них, врата Семибашенные, заменили Золотые врата, которые служили торжественным входом для победоносных императоров в замок Константина и были украшены всей роскошью искусства. И теперь еще они видны между двух четверогранных мраморных башен, означающих средину замка. Два столба с остатками позолоты на коринфских карнизах поддерживают закладенный свод их, над коим латинская надпись свидетельствует о победах великого Феодосия. Если верить преданиям старины, Олег пригвоздил к сим вратам щит новгородский. Осенившие стольких победителей Востока, они увидели перед собой и сынов Севера, от коих ныне ожидают разбития той каменной печати, которая положила преграду их триумфам.

Златые врата вместе с Св. Софией достались в наследство России, как завещание славы отжившей Византии. Предкам нашим казалось, не могло быть другого собора, кроме Св. Софии; им казалось, не могла стоять и столица без Златых ворот. Самые удельные князья любили давать сие название главному входу в города свои. Так, по примеру Златых ворот киевских возникли Златые врата Владимира вместе с его удельной славой. Тем с большим благоговением смотрел я на сей златой подлинник византийский, побеждающий роскошью развалин развалины своих слепков.

Подвигаясь вдоль стен, от семи башен к заливу, встречаешь еще заключенные ворота и недалеко от них Силиврийские, или врата Источника, ибо ими выходят греки на знаменитый святостью водоем, принадлежавший разоренному ныне монастырю. Далее стоят Меландисийские ворота, по-турецки Мевлихане, которые более других уцелели и еще сохранили латинскую надпись о возобновлении стен Константинополя по воле Феодосия в краткий срок двух месяцев. На самой средине стен, в равном расстоянии от моря и залива, возвышались некогда две огромные башни Св. Романа, крепчайшая из всех твердынь столицы и разрушенные каменными ядрами огромной пушки султана, который поставил против них шатры свои. Здесь был жесточайший отпор: Магомет из стана, Константин с башен Св. Романа, достойные друг друга, долго оживляли здесь борьбу, доколе не ударил последний час Византии. Врата сии приняли название пушки, и на остатках сих башен положены стенобитные ядра. Как изувеченный ратник, стоят они на поле битвы, гордясь ранами, которых слава неисцелима.

Отселе и до залива еще двое ворот: Адрианопольские (некогда Полиандрийские) и древние врата Харсис, или Эримли (угольные); они находятся в той части стен, которая, выдавшись из прямого их направления, объемлет развалины знаменитых чертогов Влахерны, стоявших с семибашенным замком и дворцом Августов на трех краях треугольной столицы.

Между двумя последними вратами существуют еще четыре стены малого дворца Палеологов. Здание сие, почти одно уцелевшее из древних чертогов Царь-града, величественной простотою напоминает лучшие века зодчества греческого; сооружение его приписывают Великому Константину, а называют Велисариевым домом, подобно как и другие остатки, которых затеряна память. Их осеняют именами святого царя и воинственного слепца, как будто бы слава сих имен может оградить падающие здания от последних ударов времени и Оттоманов.

Подле самого дворца видны уничтоженные ворота Бесплотных; близ них находился тот знаменитый и гибельный тайник, от которого пала Византия. Закладенный ныне и, по суеверному мнению мусульман, предопределенный для вторжения русских в их столицу, он и тогда был заделан, по преданию, народному, которое заранее на него указывало, как на первую стезю турок во внутренность града. Случай странный! Какая непостижимая сила влагает в сердца народов предчувствие их славы или падения, к которым слепо они стремятся через целые столетия мрака или блеска, как к неизбежной мете, где должно сбыться то, что они сами себе судили? Кто внушил римлянам вечность их Капитолия и сею непоколебимой верой сделал их владыками мира? Кто внушил некогда византийцам, а ныне оттоманам мысль о близкой гибели и назвал обом их сокрушителей до часа падения? Во время последней осады Царьграда, когда близость неприятелей не позволяла грекам свободно отворять ворота крепости для вылазок, некоторые из старцев нечаянно напомнили Константину о роковом тайнике и тем погубили столицу.

Последняя, грозная ночь взошла над Царьградом. Ни откуда нельзя было ожидать спасения; обрушены были стены, сломлены башни: двойное нападение готовилось с земли и залива, а для защиты столь обширной столицы собралось только пять тысяч ратников. Остальная толпа малодушных, если только можно так называть народ, который Провидение поразило ужасом, смертию духовною, чтобы исторгнуть из рук его расслабленную державу и передать другому, – толпа сия теснилась вокруг Св. Софии, опустевшей со времени соединения во Флоренции двух вероисповеданий, греческого и латинского; в последний раз она наполнилась тогда христианами, но для их гибели. На стогнах раздавались вопли жен и детей, и от времени до времени всеобщая тишина немого отчаяния еще большим ужасом наполняла город, как бы отживший. Последний император, последний Константин, равно достойный имени и сана, ожидая с рассветом приступа и падения, удалился для краткого отдыха во дворец Влахерны. Там причащением Св. Таин приготовив себя к потере венца земного, он пошел еще доцарствовать с мечом на обрушенные стены, которых пространство разделил между своею малочисленною дружиною, доверив венецианцам укрепления залива, великому князю Нотаре-твердыни от семи башен до Св. Романа и по преимуществу сана избрав себе самую опасную часть их – от Св. Романа до Влахерн.

Начался приступ роковой, кровопролитный. Груды тел турецких наполняли глубокие рвы; железный жезл Магомета указывал на них янычарам, как на славный помост к дверям рая. Другие жертвы стремились к неприступным стенам. Когда от врат Харсиса до Св. Романа потоками лилась кровь, пятьдесят турок нечаянно приметили у подошвы стен гибельный тайник, забытый осажденными в пылу битвы, и, первые проникнув в город, взошли на стены: мужественные защитники ворот Харсиса, дотоле твердо отражавшие приступ, с ужасом увидели над собою неприятелей. Они обратились, чтобы вытеснить их из города; вслед за ними вторглись оттомане во дворец Влахерны и пламенем ознаменовали первые шаги свои в столице.

Меж тем не прерывался бой около Св. Романа: сам император одушевлял воинов своим присутствием. Но доблестный Юстиниани, именитый генуэзец, разделявший с ним все опасности долгой осады, был отнесен раненый на суда; ряды храбрых сподвижников редели вместе с зубцами башен, срываемых ударами тяжелых камней; толпа же врагов час от часу сгущалась под стенами. В сие решительное мгновение дикие вопли раздались со стороны Влахерн. Изумленный государь обращает к ним смятенный взор: дворец его объят огнем, враги свирепствуют в его столице – судьбы его царства уже сбылись! Все кончено и для владыки; он только ищет смерти, он жаждет ее от руки единоверцев; отчаянный, громко кличет подданных: «Неужели нет здесь христианина, чтобы умертвить своего владыку!». И нет ему ответа, все устремились в бегство; один он, скопивший в себе весь дух своего народа, развенчанный, тоскует над обломками царства; два турка взбираются по обрушенным стенам и, как простого воина, сражают последнего императора Востока.

Я посетил твердыни Царьграда. От моря и до залива я шел священной стезей их развалин. Зеленый плющ, роскошно увиваясь вокруг уцелевших зубцов, подымается на вершину некогда неприступных башен и, увенчав мирным венком их ветхое чело, распускает по ветрам свои легкие плетеницы. Густая зелень заглушает глубокие рвы, как будто земля, утучненная кровью, одна только воспользовалась ее тщетным пролитием. Кипарисовая роща, осеняя около стен обширное кладбище, закрывает поле брани, где столько раз разбиваемы были станы осаждавших, и придает особенную мрачность сим величественным твердыням; подобно могильной ограде, они отделили мертвых от тех, которые внутри столицы давно уже отжили духом. Два великие призрака восстают с двух краев пустынных развалин: призрак первого Константина с семи башен и призрак последнего – из Влахерн. Они одни наполняют собой сие грозное поприще смерти, где погибло не одно бренное поколение, но одиннадцативековое царство. Люди не в силах возмутить могучего отдыха сих роковых обломков; его только может нарушить падение другой державы, которую взвесит дивная рука Провидения и найдет легкой подобно Вавилону.