Путешествие ко святым местам в 1830 году - Страница 22

Я нашел в Пере несколько товарищей двухлетнего похода и радостно обнял молодого Бахметева, с которым делил много сладких и горьких минут, под Шумлой и в Адрианополе. Отрадно было в его дружеской беседе посещать живописные окрестности. Вспоминая военную жизнь, мы на борзых конях носились с ним по красным берегам Боспора, и часто посреди великолепнейшего зрелища природы мысль о минувшем или о минувших затмевала в наших взорах сии картины, и мы задумчиво останавливали коней своих над поморьем, стремясь духом в далекую родину. Тогда чувствительнее был сердцу обет мой.

Но я всего более любил посещать с ним большое поле мертвых; кладбище сие, которого каждый кипарис осеняет мраморную чалму, вверенную его тени, служит лучшим гульбищем для жителей Перы. Мрак и тишина его вместе с очаровательными видами Боспора и Анатолии, которые прорезываются сквозь просеки густой рощи, производили глубокое впечатление на сердце. Быть может, сходство кипарисов с мастистыми елями, напоминая дремучие боры родины, влекло меня в погребальную тень их. Быть может, нынешнее состояние Царьграда, где все клонится к обширной могиле, разрытой над прахом Византии, для другого отживающего царства, быть может, дух времени и места, невольно действующий на странников, направлял меня к сему тихому пристанищу в той земле, где мертвые лучше живых.

Я не искатель древностей и не с такой целью предпринял странствие. Довольно путешественников прежде меня уже описали остатки Византии; но я не умолчу о тех впечатлениях, которые произвели на мое сердце знаменитые развалины, встречавшиеся на пути к Иерусалиму. У каждого свои чувства, свой образ мыслей, и потому может встретиться что-нибудь новое и занимательное в их излиянии при зрелище памятников великих, от времени до времени посещаемых любопытными разного племени и века.

Следы древней Византии рассеяны и смешаны с новейшими развалинами столицы, и много надобно времени, чтобы подробно их осмотреть; по главным из них можно иметь ясное понятие и об остальных, ибо их только шесть разных родов: храмы и дворцы, столбы и колодцы, водопроводы и стены. Но дворцы, которых именем величают частные домы вельмож византийских, устоявшие посреди обломков, представляют ныне любопытству только одни голые стены, подобно Велисариеву у городских стен и двум другим на ристалище и близ водопровода Валентова.

Водопровод сей, выстроенный в два яруса, соединяет двадцатью арками два холма Константинополя и принадлежит еще исполинскому духу зодчества римского. Поросший зеленью и кустами, он и поныне струит живые воды во внутреннем своем протоке, между тем как все древние водохранилища, лишенные воды, находятся под землей во всей роскоши бесчисленных столбов своих, как тайная память Византии. Во время продолжительных осад они могли многие месяцы утолять жажду жителей и шесть раз спасали столицу; теперь же почти все обращены в заведения для шелководства, где толпа детей, мотая шелк, просит милостыни у посетителей.

Одна только некогда царская цитерна (Гери-патам-сарай) близ Св. Софии, сооруженная Константином и украшенная 336 гранитными столбами, доселе наполнена водою. Есть еще восемь других, из коих одна с 80 гранитными столбами близ мечети Будрума, древней обители Мирэлейской, устроена была императором Валентом, а другая при мечети Эмир-Ахора с 23 великолепными мраморными столбами принадлежала некогда славному монастырю Студийскому которого строгий устав перешел во все российские обители. Но всех знаменитее водохранилище 1001 колонны, так названное высокопарным языком Востока, хотя оно имеет их не более 226. Все они из мрамора, и малые арки, на них лежащие, образуют обширный свод подземелья, ископанного Филостеном, одним из царедворцев Константина. Вероятно, в древности стояло над ним большое здание, о коем свидетельствует обширный пустырь.

Четыре столба, или, лучше сказать, четыре остатка столбов, украшавших некогда площади Царьграда, стоят ныне в его тесных улицах, почерневшие от дыма частых пожаров и едва различаемые издали от обгорелых труб или минаретов. С их вершины пали изваяния богов и царей, с их подошвы стерлись имена основателей, и сами они едва могли устоять во свидетельство лучших времен. Столб Аркадия воздвигнут был сим императором на память великого родителя Феодосия и украшен от подошвы до вершины барельефами, изображавшими победы его над скифами. Один только огромный пьедестал его сохранился и служит жилищем убогому турку, который объявил себя наследником славы двух державных, за деньги открывая приют свой любопытным. Есть еще несколько мраморных ступеней в пустоте сего обломка, и видны на нем в изваяниях ангелы и орлы. Памятник Аркадия стоял до 1635 года посреди его площади (Аврат-базара, или женского рынка); но, будучи поврежден от частых пожаров и землетрясений, он заблаговременно был разбит варварским рачением турок для избежания опасного падения.

Другой красивый столб императора Маркияна, с коринфским карнизом, носит имя Кыз-таши, девичьего, потому что был посвящен Венере, и, по суеверию обоих народов, сохранил доселе тайную силу обличать нескромных дев. Одиноко стоит он близ огромного пустыря казарм янычарских, занимавших обширный квартал, которых развалины свидетельствуют о жестокой битве и казни целого сословия. Между цветущими кипарисами сераля еще виден с моря высокий столб Феодосия, воздвигнутый им в память победы над Афанариком, царем готфов: он не приступен иноплеменным за стенами дворца, которых часть принадлежала некогда к ограде древнейшей Византии.

Но всех примечательнее по славе своего основателя столб великого Константина, известный под именем обгоревшей колонны, которой пьедестал застроен с трех сторон уже обвалившимся ныне зданием. Перенесенный из Рима на древнюю площадь сего императора, он составлен был из восьми кусков порфира, скрепленных медными обручами; но удар грома низвергнул статую с вершины и отбил два мраморных куска от самой колонны. Император Мануил Комнин заменил их кирпичами, как о том говорит сохранившаяся надпись. В последнюю осаду Царьграда суеверная толпа, увлеченная предсказаниями инока, стеснилась вокруг столба сего с твердою уверенностью, что никогда святой основатель не допустит неверных в столицу далее своего памятника и что в роковой миг слетит с его вершины ангел и, вручив пламенный меч одному из малодушных, велит ему разить неверных.

Недалеко от столба Константинова простиралось то знаменитое ристалище, на котором сами императоры не стыдились быть попеременно главами одной из четырех партий враждебных возниц, отличавшихся друг от друга четырьмя различными цветами и часто возбуждавших смятения в обширном объеме ипподрома. Обнесенный некогда стенами, он стеснен ныне соседними зданиями: полагаю однако же, что широта его сохранилась, ибо великолепная мечеть Ахмета, выстроенная с северной стороны во всю длину его, находится в том же расстоянии от обелисков, в каком отстоит от них с южной стороны Арслан-ханеси, или зверинец, древний дворец Велисария, бывший судилищным местом во дни империи. Я не думаю также, чтобы площадь сия была слишком много обрезана с западной ее оконечности, ибо близко от обелисков начинается уже покатость к Мраморному морю. Памятники сии не могли стоять на средине ристалища: они служили метой, о которую так часто разбивались колесницы, принужденные по несколько в ряд и на всем скаку около нее обращаться, чтобы довершить свое поприще у его начала, где ожидали возвращения их старейшины, и сей только восточный край ипподрома, отколе пускались возницы, кажется много застроенным; ибо вся нынешняя площадь до обелисков, стоящих на противоположном конце ее, недостаточна для разбега колесниц, и, судя по широте места, они могли скакать не более как по четыре в ряд.

Два только сиротствующих обелиска остались ристалищу от всей роскоши, с какой постепенно его украшали императоры и которую расхитили крестоносцы и сокрушили турки. Здесь некогда стояли сии дышащие под медью кони, перенесенные из Рима великим Константином на ристалище новой столицы, где долго разъяренным видом возжигали они рвение живых своих соперников, доколе не похитила их победоносная Венеция, чтобы, в свою череду на время уступить их Наполеону; ибо они, казалось, были созданы только для победной колесницы. Больший обелиск, складенный из кирпича и некогда окованный медью, был поставлен метой ристалищу Константином Багрянородным. Меньший, весь из одного куска гранита, исчерченный иероглифами, стоит на четырех медных шарах; его пьедестал украшен со всех сторон барельефами, изображающими Феодосия, супругу и детей его на троне, со всем двором, также игры и награды победителей. В тринадцать дней был перевезен сей памятник из Египта, как о том свидетельствует надпись. Между сими обелисками стоял треножник, образованный из трех бронзовых змей, перенесенный из Делосского Аполлонова храма; но Магомет II, по преданию, сломил тяжелой палицей его вершину, и только до половины своей восстают ныне исполинские узлами сплетшиеся змеи. Повесть сия кажется однако вымышленной, ибо Магомет умел ценить искусства; правдоподобнее, что один из грубых его преемников, вняв народной молве о сокровищах, будто бы таящихся в бронзовой пустоте памятника, пожертвовал оным своему корыстолюбию.