Путешествие из Нойкукова в Новосибирск
(Повесть) - Страница 11

Юрген смотрел на дверь в коридор и думал о том, что слово «ладить» стоит на одном из первых мест среди слов, которые он ненавидел. «Дайте друг другу руку и ступайте играть. Надо ладить друг с другом». — Когда он слышал такое, ему делалось так же противно, как если бы его заставили опустить руку в теплую манную кашу. Но он все смотрел на дверь и думал: «Все на месте. Все как надо! Достается нам, остолопам, в жизни! Поладить нам еще велят».

— Сразу как начались каникулы, — заговорила фрау Альбрехт, — позавчера это было, Сусанна вместе с Ингой Кёнтоп уехала на море, в Рёригк. У Инги там тетка живет. Она какой-то курятник еще не сдала. И ты мог бы пораньше заглянуть, арифмометр ты эдакий!

— Вон оно что! — только и сказал Юрген, почувствовав одновременно облегчение и разочарование: столкнувшись в его голове, они породили какой-то туман. — Вон оно что, — еще раз сказал Юрген. — Да это и не важно. Я только… я думал: загляну на минутку… Да и пора мне уже.

— Да что ты! — удивилась фрау Альбрехт. — Куда это ты торопишься?

— Мне на кладбище надо, на Карницкое.

— На Карницкое кладбище? — удивилась фрау Альбрехт.

— Да, да. Говорят, там папоротник растет под стеной ризницы. Только там и растет. И нигде больше во всем нашем районе. Пойду запишу все и зарисую.

— Да что ты! — сказала фрау Альбрехт, приветливо и как бы ободряюще улыбнувшись ему.

Вдоль неровной опушки высокого соснового леса в село Карниц вела разъезженная песчаная дорога. Тень от деревьев прикрывала половину проселка. Но Юрген Рогге, наш путешественник и исследователь, шагал по середине, по самому солнцепеку, сочиняя про себя свой первый научный отчет: «Как мне удалось найти и описать карницкий папоротник».

«…Каждый шаг под беспощадными лучами солнца стоит невероятных усилий. Справа и слева от меня белеют обглоданные кости. С тех пор как я оставил верного Бастиана в оазисе Фуци-Вуци, моими единственными спутниками стали огромные стервятники, неизменно преследующие меня. Во рту пересохло. Глотку сжимают спазмы. Язык распух. Руки плетьми висят вдоль туловища. Лишь одна мысль заставляет меня упорно двигаться вперед: еще немного, и я буду держать в своих потрескавшихся руках бесценные стебли карницкого папоротника, этого удивительного растения, с которым связано столько тайн, ради которых столько исследователей поплатились жизнью…»

Когда Юрген проходил мимо вывески перед въездом в село, у него под мышками образовались большие темные пятна. Он испытывал искреннее восхищение перед самим собой.

Кладбище он нашел без труда. Колокольня, сложенная из серого песчаника, все еще была самым высоким сооружением в общине Карнице, поселке Карнице, как значилось на упомянутой вывеске. Не отрывая глаз от самого высокого сооружения, он продефилировал мимо киоска сельского кооператива, где громоздились ящики с пустыми бутылками, размышляя о том, сколь различны люди, живущие на нашей планете: кто веселится на модных курортах, а кто посвящает свою жизнь научным исследованиям!

На какие-то мгновения перед ним предстала Сусанна Альбрехт, довольно, между прочим, известная поэтесса, и помахала ему загорелой рукой. Она была в васильково-голубом купальнике. Он не ответил на ее приветствие и сразу же снова оказался в Карнице: широкая деревенская улица, вымощенная булыжником, высокие скамейки для молочных бидонов, памятники жертвам войны, тенистые липы — все как полагается. Тишь да благодать.

Рогге это хорошо знакомо — чего там, весь мир ему прекрасно знаком. Вот привстала одна из дворняжек, проковыляла немного в его сторону и принялась сердито облаивать. Но Юрген Рогге, не обращая на нее никакого внимания, шагает себе и шагает в пропотевшей рубашке, мужественных горных ботинках — «кларки» называются — и чувствует себя как эта дворняжка без роду без племени… Но почему-то это ему очень нравится.

Ржавую кладбищенскую калитку он открыл презрительным пинком, прошел мимо покосившихся, выветрившихся надгробий давно заброшенного погоста и задержался только у одного — на нем было высечено: «И вверх бежишь, и вниз бежишь, а все равно — во гроб спешишь.» Он одобрительно кивнул, хотя с некоторых пор и считал себя рьяным противником всякой поэзии. Но ведь тут не форма, не рифма, а содержание, смысл привлекли его. Впрочем, вид кладбищенской стены вновь несколько приглушил его хорошее настроение. Возможно, на ней и впрямь рос этот редкий вид папоротника, как о том когда-то поведал ему учитель биологии Манке. Но рос-то он на ней отнюдь не в одиночестве. На этой потрескавшейся, кое-где обвалившейся стене росли даже березки и коровяк, не говоря уже о том, что большие участки скрывались за зарослями ежевики. Да к тому же доступ к стене охраняла крапива в рост человека. Невольно ему вспомнилась сказка о Спящей красавице и ее принце. Только этого ему недоставало! Не помог и клич «Долой феодалов-помещиков!», с которым он бросился вперед и одним махом палки сразил целый эскадрон этой самой крапивы. Стена была не менее семидесяти метров длиной. Юрген тщательно осмотрел ее от одного конца до другого, ободрав себе руки и локти, несколько раз ударился коленкой и очень старался не попасть ногами в заржавевшие банки из-под маринованной селедки, которые какой-то нечестивый и неряшливый житель Карница время от времени перекидывал через кладбищенскую ограду. Однако желанный папоротник он так и не нашел. Но это не страшно. Это можно назвать судьбой ученого исследователя. Теперь, значит, полагалось вместе с честным Бастианом в оазисе Фуци-Вуци переждать период больших дождей, а затем начать все сначала.

— Диау Махадж Паклатар, — пробормотал он.

В свое время этому изречению его научил великий вождь Найрдер. Смысл его он так и не понял, но звучало здорово.

Когда он снова поравнялся с кооперативной лавкой, все уже как рукой сняло. Представление об отважном, самоотверженном ученом-путешественнике быстро таяло, и рождалось другое: надо ж быть таким ослом — удрать за восемь километров от опустевшего дома фрау Альбрехт! Да еще в такую жару и по пыльной дороге! И вообразить себе, что намерен отыскать какую-то жалкую травку из семейства многоножек!

И тут он увидел на низеньком кирпичном доме вывеску «Телефон». Нащупав монетку в заднем кармане брюк, он постучался в дверь. Через некоторое время кто-то очень медленно и осторожно надавил на ручку изнутри и чуть-чуть приоткрыл дверь. Показался темный коридор и маленькая девчушка, которая тут же выпалила:

— Бабушка к козе пошла, — и сразу принялась грызть большую морковь, над которой, должно быть, трудилась уже давно.

— А козу как зовут? — спросил Юрген.

— Козой! — сердито ответила девчушка, не отрываясь от своей морковки.

— Мне бы позвонить, — несколько озадаченно попросил Юрген.

— М-м-м-м, — прожужжала девчушка, закинув головку назад и вертясь в этой горделивой позе из стороны в сторону.

— Слышь! — немного удивившись, сказал Юрген. — Может, бабушку позовешь — десять пфеннигов дам. Леденец себе купишь.

Опустив головку, девочка очень внимательно осмотрела его ботинки — настоящие, светлой кожи «кларки», вынула морковь изо рта и звонко выкрикнула: «У кого ботинки стащил?», молниеносно ударила его туфелькой по голени и исчезла в темном коридоре.

«Так они, что ли, тут в Карнице по телефону разговаривают? Но мы не сдадимся», — решил Юрген и небрежно прислонился к дверному косяку.

Несколько погодя, к его великому облегчению, вместо очаровательной поглотительницы моркови возникла кругленькая пожилая женщина в платке и больших резиновых сапогах. Она нажала на выключатель, и в коридоре зажглась тусклая лампочка, при свете которой можно было бы прочитать плакат на стене, если бы буквы были побольше, да еще сами светились бы.

— Козе корм задавала, — сказала женщина.

— Я знаю. Девочка мне сказала.

— Риточка наша. Маленькая совсем, а соображает.

— Это верно, — согласился Юрген. — Мне бы позвонить.

— Можно. Местный или междугородный?