Путем дикого гуся - Страница 33

— Видите ли, герцог, начав писать лик Христа, я обнаружил, что пока изображал апостолов, поднялся на высоту, которая заставила меня почувствовать: это лучше оставить незавершенным.

Леонардо объяснил герцогу, что мастер достигает тем больших результатов, чем меньше трудится. Он творит свои произведения в уме, придавая им форму, а затем при помощи рук (как в театре теней) показывает то, что воплотилось в духе.

Донос настоятеля доминиканского монастыря имел одно следствие — так возникло лицо Иуды Искариота.

28 июня

Каждый раз, возвращаясь после долгого или не слишком отсутствия в Конду, я чувствую себя словно бы очнувшимся от дремы. Снова могу заметить изменение ветра по характеру зыби на Онего, дождь — по шепоту тополей, змею — по шороху травы, снова ощущаю запахи (вот как раз соседка затопила баню — вокруг разносится смоляной аромат дыма из сосновых щепок) и всевозможные вкусы: пшенки с чесноком, ржаного хлеба с козьим творогом, салата с оливковым маслом, вяленой щуки и печеного окуня, яичницы с картошкой по-деревенски и песочного пирога с ревенем.

В Конде я внимателен — иду ли, стою, сижу или сплю, бодрствую, говорю, молчу… У буддистов это называется сати («памятование»), а по Магрису[131], это форма молитвы, то есть — распознание объективной реальности. Способ выйти за пределы собственного «я», подняться над ним.

Лучшие учителя бдительности — гадюки. Они нежатся на солнце в траве, и нужно быть внимательным, чтобы не наступить, когда идешь по воду или по дрова — тогда, предостерегающе вильнув хвостом, змея сама уйдет с дороги.

В прошлом году гадюка укусила Тамару Захарченко, но меня это не удивляет. Захарченко адвентисты — верят, что гад есть воплощение Дьявола (не случайно именно змей искушал Еву в раю), поэтому Андрей всех гадов на своей территории убивает. А гадюки ведь живут парами, так что это наверняка была месть за супруга или супругу.

Впрочем, необязательно быть адвентистом, чтобы ненавидеть гадов. Врагов гадюк можно найти среди христиан других верований по тем же самым (библейским) причинам. Православные в Кижах сражаются со змеем, хотя вообще-то работают в тамошнем музее и — казалось бы — являются современными образованными людьми. А раскольник Клюев пророчил в своей «Погорелыцине» змеиную победу в Заонежье, и предсказание это сбывается на наших глазах: в развалинах заброшенных хозяйств гнездятся целые семейства.

Когда мы десять лет назад впервые приехали в Конду Бережную, наш дом стоял в сныти по пояс. Из избы напротив вышел, покачиваясь, сосед Женя с косой в руке и путано объяснил, что надо выкосить в этих сорняках тропку, а то, мол, гадюки… А когда я ему возвращал косу, пригласил меня к столу — выпить за знакомство. Рассказал, как служил в Польше, в Легнице, а потом вдруг спросил:

— Знаешь, почему говорят, что Красная Армия подняла уровень культуры в Польше на полметра?

— ?..

— Потому что паны, когда ругаются, посылают в жопу, а мы е… в рот.

К счастью, я был бдителен и догадался, что это шутка, а то ведь мог бы и обидеться, а на обиженных «воду возят и х… кладут». Позже мы с Печугиным подружились и не раз еще пили водку за его столом, глядя на изящный силуэт часовни в окне и обсуждая жизнь местного колхоза. Женя ведь здесь вырос. Печугин тоже был бдителен и, даже набравшись, редко оказывался в канаве, а трезвый становился словно бы прозрачным. То есть жил так, чтобы ни одна мысль не смущала поле зрения. Словно при жизни достиг того, о чем мечтал для себя после смерти Чеслав Милош: быть чистым видением. Порой мне казалось, что, покуривая «Беломор» между капустными грядками, он крутит в голове фильм своей жизни — куда ни смотрел, везде видел прошлое. Так что когда два года назад он сказал мне, что больше сюда не приедет, потому что дочка купила дачу под Петрозаводском и теперь они станут проводить лето там, я сразу почувствовал: это начало конца Евгения Печугина.

Сегодня в боковых окнах моей мастерской белые зонтики сныти плавают в мутном свечении белой ночи. Кто мог подумать, что на месте этих зарослей, в которых едва различима залатанная рубероидом крыша бани, два года назад Печугин полол капусту? Его избушка покосилась, в землю врастает, в ней поселились змеи, а сам Женя утратил бдительность, словно перестал жить.

2 июля

О том, что с Женей дела плохи, сказал нам Петро, его зять. Приехал в Конду на такси, пьяный. Для безработного это — барство. Самое дешевое такси из Петрозаводска стоит сто с лишним баксов. А Петро еще привез несколько бутылок водки, торт для Наташи и вино. Протрезвел лишь на четвертый день.

(Скажу кстати, что слово «плохо» в русском языке означает «дурно», «скверно», в польском же выходит из употребления, однако когда-то оно означало и «невнимательно». Так что в контексте написанного выше о бдительности Жени Печугина игра польского и русского значений слова «плохо» получает дополнительное измерение.)

Петро я упоминал в «Доме над Онего» — он еще тогда периодически выпадал из времени, которое неслось мимо — словно бы избегало его, — после чего возвращался и снова был вторник… В Конду приезжал с тестем и жил в его тени, так что знал я о нем немного. Только то, что жена ушла к какой-то мурманской «шишке». Зато теперь Петро как выпьет, начинает откровенничать. В последние годы ему пришлось несладко. Сперва Люська умерла у него на руках (пьяно всхлипывая, Петро все повторяет ее последние слова «хочу писать»); когда у нее случались приступы эпилепсии, новый муж бил Люську по голове — «чтоб побыстрее сдохла», но когда в придачу у нее обнаружился еще и лейкоз, отослал обратно к Петро. Через несколько месяцев умерла мама, а в найденных после ее смерти документах Петро прочел, что отец (умерший, когда Петя был маленьким) служил в НКВД. В конце концов он потерял работу, сдал мамину квартиру за три сотни долларов, переселился к сестре и целыми днями шатался по улицам. Ну а долго ли проживешь на триста баксов в городе-то? И сестре он надоел, она ему прямо так и сказала… Тогда Петро приехал в Конду. Собирается разводить кроликов — живые существа требуют заботы, может, он пить бросит.

Хорошо, что Петро приехал, а то жаль мне халупу Печугина. Это самый старый дом в Конде Бережной (еще XIX века), причем единственный, сохранившийся целиком. Впрочем, слово «сохранившийся» не совсем подходит: Женина халупа напоминает кучку бирюлек — за одну неосторожно потянешь, и все рухнет. Что же касается «целиком», то я имею в виду хозяйственную часть (так называемый «скотный двор»): внизу там держали скот, а наверху — сено. В остальных домах скотных дворов давно нет — кто порубил на дрова, у кого сгнил. А у Печугина каким-то чудом сохранился и теперь губит дом: клонясь к земле, тянет за собой жилые помещения. Разобрать пристройку Женя не мог, потому что ремонтно-реставрационная контора не дала разрешения (хотя на ремонт государство денег не выделило), а чтобы продать дом, нужно сперва договориться с родственниками — дело непростое.

Без людей дома погибают. Все последние годы Женина халупа умирала у нас на глазах. Быть может, приезд Петро ее возродит. Вопрос только, выдержит ли он здесь? Для жизни в Конде — тем более в одиночку, тем более зимой — требуется сила воли. Здешние зимы — своего рода испытание: или сломаешься, или закалишься.

6 июля

— Вы не боитесь, что после возвращения домой вас будет мучить ощущение клаустрофобии? — спросил я Ежи Бара[132], польского посла. — Я имею в виду чувство, будто тебя заперли в затхлом шкафу, — Милош об этом писал, вспоминая возвращение своего отца в Польшу после долгого пребывания в России…

— Нет, не боюсь, — ответил посол. — Я скорее стремлюсь расширить границы родины — достаточно посмотреть на карту моей дипломатической службы: Бухарест, Калининград, Киев, Вильно, Москва.