Путь в новогоднюю ночь - Страница 1

На столе ответственного секретаря нашей газеты Сапырина лежит только что вскрытый конверт. Сапырин откладывает в сторону три листа, а остальные протягивает мне.

– Этот документ, – говорит он, – важен как программа.

Сапырин любит преувеличения, я знаю. Но я молчу и улыбаюсь. Я смотрю на листки бумаги, которые он протянул мне. Они вырваны из ученической тетради. Аккуратные синие клеточки были предназначены для мудреных арифметических задач о трубах, которые почему-то забирают воду из бассейна, или о поездах, которые стремительно катят навстречу друг другу, но никак не могут встретиться.

На листках бумаги вместо цифр – слова. Если листки эти попадутся учителю словесности, он их исчеркает красным карандашом: чуть не в каждой строке – ошибка. И почерк корявый. Неровный, заваленный влево.

Это письмо в редакцию – описание профсоюзного собрания, которое созвал старик Алаторцев, старейший в Сибири поисковик алмазов. Собрание происходило в тайге, в двухстах километрах от человеческого жилья, на берегу порожистой, стеклянной Сумары.

Созвал экстренное собрание Алаторцев потому, что Анатолий Горохов, начальник их поисковой партии из экспедиции профессора Цыбенко и Воронова, приказал прекратить поиски алмазов по Сумаре.

Осень шла за геологами. А за осенью следует зима. А с зимой в тайге нужно считаться. Но геологи решили не считаться с зимой, потому что здесь, у Сумары, должны быть алмазы. За это говорили данные шлихов и опыт стариков. Алмазы должны быть здесь, только надо получше поискать. Со злостью. Без злости алмаза не найдешь. А Горохов велел прекратить поиски.

Он был крепким человеком, он каждое утро купался в реке, делал зарядку и сохатого бил одной пулей. А сейчас он не хотел никого слушать.

– Мы перевыполнили все планы, – говорил он, – мы прошли с поисками на сто километров больше, чем надо было. За это всем будет премия.

– Да нам алмаз нужен, – злился Алаторцев, – а не премия! Она сама собой приложится.

– Может, ты и от зарплаты откажешься? – засмеявшись, спросил Горохов и начал намыливать щеки, Он брился каждое утро и уверял, что, если кончатся лезвия, он станет бриться топором.

– Зачем же отказываться? – удивился Алаторцев. – Никак не откажусь, я до денег жадный.

– Так в чем же дело? Через неделю вернемся в поселок, и ты переведешь деньги на аккредитив.

– Что касается меня, – заметил Лешка Пашков, самый молодой в партии рабочий, – так я бы аккредитивы красного цвета делал.

– Это почему? – спросил Алаторцев.

– А потому, что я дальтоник. Мне синий цвет глаза режет.

– Ничего, и с синим жить можно, – засмеялся Горохов. – Так, значит, завтра трогаем, друзья?

– Нет, Анатолий Иваныч, – покачал головой Алаторцев и облизнул кончиком по-детски розового языка свои толстые потрескавшиеся губы.

Горохов нахмурился и выбрил щеки еще раз. Сполоснув стакан и кисточку, он вымыл лицо холодной водой, пофыркал, довольный, и спросил:

– Кто здесь главный, Алаторцев? Ты или я?

– Разберемся, – ответил старик и созвал профсоюзное собрание.

Люди расселись вокруг костра. От одежды валил пар, смешанный с тяжелым запахом пота. По-прежнему моросил дождь, и дрова от этого шипели, вспениваясь белыми пузырьками.

От реки поднимался холодный туман. Плотный, серого цвета, он рвался на белые, ватные куски, когда ветер гнал его на берег, поросший густым колючим кустарником. От луга тоже поднимался туман, но этот туман был теплым, хотя ночи становились холодней с каждым днем.

– Форум у нас есть? – спросил Алаторцев, когда люди, вытянув к костру ноги, приготовились слушать.

– Не форум, а кворум, – поправил Алаторцева его племянник Саша Сизых.

– Ладно, чего там! – обидевшись, буркнул Алаторцев и повторил: – Так, значит, кворум налицо? Сизых тут, Мишка тут, Леша тут, Анатолий Иваныч тут, и я, обратно, тут. Значит, все?

– Все, – подтвердил Лешка Пашков, – так что начинай.

Алаторцев подвинулся к Горохову и спросил его:

– Вот ответь, Анатолий Иваныч: тебе что важно?

– Работа, – засмеявшись, сказал Горохов.

– Работа работе рознь, – заметил огненно-рыжий красавец Мишка Савельев.

– Это я к тому говорю, что меня вот если, к примеру, плотником поставишь или бухгалтером, – с тоски помру. Ужас будет.

– Хоть и туманно, но ясно, – сказал Алаторцев. – Ты, верно, о том хотел высказаться, что в каждой работе смысл важен, так?

– Вот точно, Мироныч! – обрадовался Савельев. – Ну просто ты словно жонглер какой: мысли на расстоянии читаешь. Вот к нам в Бодайбо один такой приезжал…

– Погоди, – оборвал его Алаторцев, – ты про фокусы разные чуть погодя расскажешь.

– Иван Мироныч, – обратился к Алаторцеву Лешка, – я так полагаю, что в каждой работе конец важен, чтоб плоды появились.

Алаторцев внимательно посмотрел на Горохова. Тот прятал улыбку в уголках красивого рта.

– Вам знакома категория бесконечности, Алаторцев? – спросил Горохов после минуты молчания.

– Вы меня, Анатолий Иваныч, всякими там вашими категориями не стращайте.

Алаторцев покраснел и отвернулся от Горохова. Сизых придвинулся поближе к старику. Савельев принес охапку хвороста и начал подкладывать в затухавший костер тонкие ветки.

Горохов перестал улыбаться. Нахмурившись, он оперся на кулаки и встал.

– Странное дело выходит, товарищи, – начал говорить он, то и дело потирая мизинцем резкие морщины у переносицы, – мы уже две недели торчим у Сумары, а толку никакого нет. Так что о категории бесконечности я не зря спросил. И вы уж не обижайтесь, Алаторцев, словно барышня. Я просто хотел сказать, что мы здесь можем провозиться бесконечно долго, а вот будут ли алмазы – сие никому не известно.

Горохов говорил свободно и красиво. И чем больше он сейчас говорил, тем сильнее начинал верить в то, что алмазов на Сумаре действительно нет, и тем скорее ему хотелось вернуться в поселок экспедиции и увидеть геолога Наташу Рябинину…

– Итак, повторяю, алмазов здесь нет, хотя данные шлихов и благоприятны. Если бы алмазы были, мы бы их уже нашли.

– Мы найдем, – сказал Сизых, – только еще маленько поискать надо.

– Алмаз тут есть, – подтвердил Алаторцев.

– А план есть?! – вдруг разозлившись, спросил Горохов. – Для вас план есть?

– Для того и живем, чтобы планы при надобности ломать. Мы за последние годы планов много поломали, и ничего плохого, кроме хорошего, из этого не получилось. А планами нас стращали не то что ты, Анатолий Иваныч, – головами куда повыше.

Дикий луг оделся росой. Сквозь низкие тучи проглянула хитрая, лисья мордочка месяца.

– Ну, знаете, – сердито нахмурился Горохов, – вы так черт знает до чего договоритесь!..

– Мы не договоримся! – загремел старик. – А если нужно будет, так я где угодно заявление сделаю: плевал я на твои планы и бесконечности, если стране алмаз нужен! Не для дяди на зимний риск идем. Понял?

Стало тихо. Тесно прижавшись к высокому Алаторцеву, сидел Савельев и свирепо раздувал ноздри. Он боготворил Алаторцева и знал, что старик умеет сохранять спокойствие. А сейчас он заорал потому, что его обидели. Лешка Пашков, зачарованно глядевший в костер, поднял на Горохова круглые глаза и полез за кисетом.

– Так вот что, – медленно сказал Горохов, – я отвечаю за нашу поисковую партию. В тайге главное – слитность, чувство локтя. Чтобы существовать, мы должны быть машиной, единой, сильной машиной. И я в этой машине, если хотите, – мотор, руль. А вы – колеса, подчиненные моей воле. Ясно? Пока мы здесь, вы будете беспрекословно выполнять мои приказы. Завтра мы отсюда уходим. Поиски прекращаем. Все!

– Эх, ты… – покачал головой Алаторцев. – Никакое я не колесо, а полноправный гражданин Советского Союза. Понял?

Старик обернулся к людям и спросил:

– Как, ребята, считаете, будем продолжать поиски?