Путь в Царьград - Страница 68

Ну а я, немного отдохнув и помывшись, направился к своей красавице Мерседес. Замечательное у нее, черт возьми, имя! Мне оно очень нравится. И сама она, солнышко мое черноглазое, совсем меня с ума свела. Сколько у меня девиц было до этого, а вот эта прелестница из прошлого — единственная, кто смогла взять в плен мое сердце. Скорей бы ее увидеть!

Кстати, Мерседес сейчас в госпитале МЧС уже не на положении пациентки. Она уже пришла в себя, и сейчас подполковник из этого госпиталя — Игорь Петрович его имя и отчество — к делу ее приставил. Язык они общий нашли — Игорь Петрович служил на Кубе, там научился разговаривать по-испански. А моя любимая мало-помалу осваивает русский язык. Сейчас она работает в госпитале кем-то вроде сиделки. Ничего, справляется, Игорь Петрович ее хвалит.

Многие женщины из тех, кто остался без кормильцев, причем не только гречанки и армянки, но и турчанки, сейчас работают в нашем госпитале. Тут и заработок, и возможность найти себе нового главу семьи. Ведь многие ребята в нашем времени были женаты, имели семьи. И все наши близкие остались в веке двадцать первом. А в нынешнем девятнадцатом веке мы, похоже, застряли надолго, если не навсегда. Надо как-то налаживать личную жизнь, ведь в поход отправились не монахи какие-нибудь, а молодые и здоровые мужики. «Основной инстинкт» — он и в прошлом основной инстинкт. И никуда от него не денешься.

Поначалу знакомые греки стали приглашать наших орлов в портовые бордели. Их в городе было немало. Только наш доктор Сергачев велел передать всем желающим потешить плоть, что в этих борделях заразу найти проще пареной репы. И что он не потратит ни одной дозы антибиотиков, чтобы лечить того, кто подхватит от какой-нибудь местной путаны «гусарский насморк». В местных магазинах изъяли все имевшиеся в наличии «изделия № 2». Но они были такого ужасающего качества, что желающих ими воспользоваться нашлось не так уж и много.

Но, помимо чистой физиологии, людям требовалась женская ласка, забота. Поэтому многие морпехи и моряки находили себе вдовушек, пусть даже с детьми. У многих чувства оказались достаточно серьезными. Местный греческий батюшка уже обвенчал несколько пар. Остальные пока под венец идти не собирались, но крепко подумывали об этом.

Ну а я со своей красавицей повенчался бы хоть сегодня. И она вроде бы не против этого. Мы с ней с грехом пополам научились понимать друг друга. Да и какие еще слова нужны в этом деле. Посмотришь в глаза своей любимой — и все становится ясно.

Вот и она. Бежит ко мне, в белом халатике, с белой косынкой, на которой нашит красный крест. Прямо с работы, должно быть. Раскраснелась вся — от волнения, видать. Черные глаза светятся от счастья. Подхожу к ней, обнимаю. Осторожно так обнимаю, уж больно плечики у нее худенькие, боюсь, как бы не сломать чего, ведь хочется обнять ее крепко-крепко.

Отпускаю ее, она ласково так смотрит мне в лицо. Замечает свежую царапину — поцарапало щепкой, отскочившей от повозки. Это два дня назад какая-то сволочь обстреляла нас, когда мы проезжали через турецкую деревню. Потом, конечно, мы перевернули все дома, а ружья так и не нашли. Местные же мужики смотрят исподлобья и как попугаи твердят: «Йок, йок, йок…»

Мерседес своими тонкими пальчиками проводит по щеке, осторожно касаясь царапины.

— Больно? — спрашивает она. Это одно из первых русских слов, которое она выучила. Слишком часто такой вопрос ей приходится задавать, когда она ухаживает за ранеными.

— Но, Мерседес, — отвечаю ей. Я тоже учу потихоньку испанский язык.

Потом я обнимаю ее за плечи, и мы идем гулять по дворцовому саду. Здесь так красиво. Я рассказываю ей о своем родном городе Выборге, стоящем на берегу залива, о старинном замке, который находится в центре города. Потом об огромном и прекрасном городе Санкт-Петербурге, где я учился и откуда ушел служить в армию.

Говорю по-русски, но моя испаночка внимательно слушает меня, кивает, словно понимает, и сочувственно смотрит на меня своими прекрасными глазами. Я шепчу моей любимой в маленькое нежное ушко слова любви, и она радостно смеется — ей щекотно. Потом она прижимается ко мне и шепчет:

— И я тебя люблю, Игорь.

Так чисто у нее это получилось, что я даже удивился. Должно быть, она попросила у нашего доброго доктора, чтобы он сказал, как будет звучать эта фраза по-русски, а потом долго и старательно ее заучивала.

Я обнимаю Мерседес и целую ее. Она вздыхает, и еще крепче прижимается ко мне. Похоже, что скоро мне придется заняться поиском обручальных колец.

10 июня (29 мая) 1877 года, полдень, Афон, Свято-Пантелеймоновский монастырь.

Полковник ГРУ Вячеслав Бережной.

Да, много где мне приходилось побывать, но вот на святой горе Афон как-то не довелось. Про Святую гору и ее монастыри уже здесь мне много рассказывал поручик Никитин. Долгими вечерами мы вели немало бесед о монастырях и скитах, о схимниках, живущих здесь подобно отшельникам первых веков христианства. Я хочу понять эту страну и это время, понять и полюбить.

И вот пришло время, и мы с поручиком, наконец, выбрались сюда, чтобы переговорить с игуменом русского Свято-Пантелеймоновского монастыря архимандритом Макарием. Никитин рассказал мне, что настоятель русский, родом из тульских торговых людей. На Афон он приехал в 1851 году, а через четверть века братия избрала его игуменом монастыря святого Пантелеймона.

Именно с ним поручик и посоветовал побеседовать насчет возможной кандидатуры нового Константинопольского патриарха. Среди монастырской братии и монахов, живущих в скитах, было немало русских. Нам хотелось, чтобы именно из их числа и был избран глава Православной церкви Югороссии. И это не простой каприз, не простое желание видеть на этом посту соотечественника, тому есть очень и очень веские причины.

Греческий каик, на котором мы отправились в путешествие, подошел к монастырской пристани, именуемой здесь «арсаной». Монастырь был расположен на пологих зеленых склонах Святой горы. Шатровые колокольни и купола с золочеными крестами были так похожи на церкви наших старых русских городов, что у меня даже сердце защемило от тоски по дому. Вот только когда я его еще увижу? Скорее всего, никогда. Наша родина со всеми ее бедами и радостями, достоинствами и недостатками осталась где-то там, за непроницаемой стеной времени. И, как ни хочется надеяться на обратное, пути назад нам уже нет.

Тем больше у нас оснований построить здесь свой, лучший мир. Мир, не знающий ни смут, ни разгула толерантности и гомосятины, ни международного терроризма, ни мировых войн, наконец. А пока нам, да и всему человечеству, нужен стопроцентно православный, уважаемый всеми Константинопольский патриарх. К тому же если учесть, что Московская патриархия ликвидирована Петром I и неизвестно когда возродится, Константинополь будет противовесом и католическому Риму, и протестантским странам, исповедующим иудо-христианство с его поклонением золотому тельцу.

Монах с большой окладистой седой бородой подошел к нашему каику. Мы с поручиком склонили головы и произнесли по-гречески: «Эвлогите» («Благословите»), Монах в ответ сказал нам: «О Кириос» («Господь благословит»), — после чего пригласил нас следовать за собой.

Архимандрит Макарий встретил нас у входа в монастырь. Мы с Никитиным склонили головы под его благословение, после чего представились. На Никитина игумен посмотрел обыденно, как на простого паломника, а вот меня он разглядывал долго. Мне показалось, что его спокойные серые глаза заглянули прямо мне в душу. Удивительный взгляд…

— Да, никогда бы не подумал, что придется мне когда-нибудь разговаривать с пришельцем из другого мира, — ясным и неожиданно молодым голосом произнес Макарий. Мне с большим трудом удалось сдержаться от возгласа удивления — вот так игумен! Насквозь видит! И как ему удалось меня раскусить? Как он догадался, что мы действительно чужие в этом мире?

— Отче, — сказал я ему, склонив голову, — вы правы, мы действительно пришли к вам из будущего. Это тот же мир, только почти на полторы сотни лет старше. Неисповедимы пути Господни. Скорее всего, мы оказались здесь по Его воле. Во всяком случае, нам так кажется. И лучшее подтверждение этому то, что мы сражаемся на стороне Христа. И именно нами освобожден Константинополь, город, из которого на Русь пришел свет православия. Мы обещаем, что над Святой Софией скоро вновь будет сиять христианский крест.