Путь в Царьград - Страница 2
Поздороваться и поговорить с Андреем я так и не успел, потому что именно в это время к танку-памятнику подкатил вместительный «Неотон».
Молчаливые люди в штатском компактно расселись на задних сиденьях автобуса, съемочная же группа «Звезды», забросив в багажник свои кофры и ящики с аппаратурой, шумной компанией разместилась спереди.
Романов подсел ко мне, поставив сумку со своей навороченной камерой на пол в проходе.
— Александр Васильевич, здравствуйте! Какими судьбами?
— Теми же, что и ты, Андрей, — ответил я, поудобнее устраиваясь на мягком сиденье у окна. — Командирован редакцией ИТАР-ТАСС в известную тебе страну для освещения известных тебе событий. И, наверно, хватит пока об этом — еще успеем наговориться в дороге.
Автобус тем временем плавно тронулся с места и покатил по проспекту Стачек в сторону Петергофа. Миновав Красное Село, «Неотон» прибавил скорости. Я задумчиво смотрел в окно, прощаясь с родным городом. Ведь человек предполагает, а Бог располагает. И едем мы не в колхоз «Червоное дышло» брать интервью у знатной доярки Марьи Ивановны о рекордных надоях, а в далекую страну, где давно уже полыхает война, подогреваемая силами международного терроризма и странами НАТО, и где счет убитым идет на десятки тысяч. Вполне вероятно, что эта гражданская война в самое ближайшее время перерастет в Большую Ближневосточную, если не сразу в Третью мировую. Андрей Романов понял мое настроение и больше не пытался заговорить.
За окном автобуса плыли присыпанные снегом леса. Разговаривать почему-то совершенно не хотелось, даже с хорошим знакомым. Я все смотрел и смотрел в окно, пытаясь сохранить в памяти картины зимней России.
В Кингисеппе автобус сошел с трассы и повернул в сторону Усть-Луги, где под погрузкой стояло учебное судно «Смольный» Балтийского флота Российской Федерации, на котором мы и должны были отправиться в путешествие.
У причала, кроме нашего автобуса, который привез журналистов и людей в штатском, стояло еще несколько машин и длинный, как песня акына, междугородний автобус MAN. Из него выгружались какие-то люди, в которых опытный глаз мог без напряга распознать медиков, причем военных. Но для меня все эти наблюдения были излишни, так как среди людей с чемоданами у трапа я снова увидел знакомое лицо.
Игорь Петрович Сергачев, военный хирург, а в далекие шестидесятые — мой школьный товарищ. Последний раз мы виделись с ним в мае этого года, на встрече одноклассников, собравшихся на сорокалетие нашего выпуска.
Именно тогда я прочувствовал то, что ощущают немногие еще живые ветераны Великой Отечественной, собираясь в День Победы — сиротство и горечь потерь. Из тридцати выпускников на встречу в сквер возле нашей школы пришло меньше половины… Иных уж нет, а те далече. Кто-то бесследно затерялся на необъятных просторах СССР, кто-то уехал «на историческую родину», кто-то умер…
Тем временем Игорь, как будто почувствовав, что на него смотрят, обернулся.
— Компаньеро Алехандро, салюд! — это было его шуточное приветствие еще со школьных времен.
— Геноссе Игорь, и ты туда же? — мы крепко обнялись и начали расспрашивать друг друга, задавая привычные в таких случаях вопросы: как жизнь, здоровье, как дела. Тем более что посадка, похоже, задерживалась.
— Да вот, знаешь, надо попрактиковаться, пока глаз остер и рука тверда, — Игорь характерным жестом размял пальцы в тонких кожаных перчатках. — А то ведь еще пара лет — и годы возьмут свое…
— Ерунда, Игорек, вон, покойный хирург Федор Углов делал операции на сердце в девяностолетием возрасте. А насчет здоровья, так ты еще простудишься на наших похоронах, вон какой здоровый! — я хлопнул одноклассника по могучему плечу. — Скажи, ты это какими судьбами оказался здесь?
— Скажу тебе по старой дружбе, только ничего не пиши об этом, — Сергачев оглянулся по сторонам. — Формально мы — мобильный госпиталь МЧС, и едем в Сирию на плавучем госпитале «Енисей» оказывать помощь пострадавшим. Но на самом деле здесь собраны опытные военные медики из госпиталей дивизионного и армейского уровня, причем преимущественно с Северного Кавказа. Большинству моих коллег огнестрельные и осколочные ранения, контузии и термические ожоги куда более знакомы, чем простуды, мигрени и запоры. Вот как-то так.
— М-да, дружище, спасибо за инсайд, но о чем-то подобном мне уже мысль приходила в голову, — я понизил голос: — Моя «чуйка» шепчет, что едва мы успеем добраться до места назначения, как начнется или очередное «принуждение к миру», или вообще «интернациональная помощь».
— Ладно, Шурик, увидимся еще, а мне пора.
Медики, получив команду, гуськом направились к причалу, где стоял «Енисей».
А на другом причале, у которого стояли два учебных судна Балтфлота — «Смольный» и «Перекоп», — по трапу на борт длинной вереницей поднимались… Нет, не курсанты военно-морских училищ, а офицеры и солдаты-контрактники, навьюченные вещмешками и баулами. «Да, становится все чудесатее и чудесатее, — подумал я. — Похоже, что в командировке мне будет совсем не скучно».
У трапа «Смольного» пограничники тщательно проверили мои документы, заглянув в какие-то свои шпаргалки. Примерно такая же процедура ожидала меня и на самом судне. Вахтенный сверился с длинным свитком, поставил галочку напротив моей фамилии и дал мне ксерокопию со схемой расположения помещений корабля, где птичкой было отмечено мое жилище на время путешествия.
Двухместная каюта была оборудована в спартанском стиле: две койки, столик, рундук и тумбочка. Вскоре пришел и мой сосед. Им оказался телевизионщик Андрей Романов. Бросив свой сидор на койку, я поднялся на верхнюю палубу. Там уже вовсю шли приготовления к выходу в море. Палубная команда отдала швартовые, буксиры отвели «Смольный» от причала, палуба под моими ногами завибрировала.
Дав прощальный гудок, корабль, раздвигая форштевнем ледяное «сало», плавно и величаво двинулся из Лужской губы в Финский залив. На границе российских территориальных вод, где-то на траверзе Усть-Нарвы, к «Колхиде», «Енисею», «Смольному» и «Перекопу» присоединились сторожевой корабль Балтфлота «Ярослав Мудрый» и танкер «Дубна».
Коля Ильин нашел меня почти сразу же после того, как «Смольный» отошел от причала. Да и какой он теперь Коля? Подполковник Службы внешней разведки Российской Федерации Ильин Николай Викторович. Ага, меня уже переплюнул, салага! Но теперь назвать его так язык не повернется. В самом деле: он вполне солидный мужчина и, с его слов, имеет взрослого сына, который служит офицером в морской пехоте, и дочь-красавицу на выданье.
Мы спрятались с ним от посторонних глаз на корме, под навесом надстройки, где можно было хоть немного защититься от пронзительного холодного ветра, но не от вездесущей морозной сырости. Насколько я знаю своих бывших коллег, на эту встречу Николаю было необходимо получить разрешение от командира группы. Тем более что о моем присутствии на «Смольном» ребятам из «конторы» было, скорее всего, известно заранее. В одном «богоугодном заведении» на меня давно уже собрано досье, пожалуй, потолще, чем бюджетное послание министра финансов Госдуме. Но раз он все-таки пришел, то это значит, что карты легли как надо.
Мы стояли — он покуривал трубку, а я уже лет двадцать, как бросил эту пагубную привычку — и разговаривали вроде бы ни о чем. А в голове крутилась только одна мысль. Сам факт нахождения моих бывших коллег на борту корабля, идущего в Сирию, «Смольный» и «Перекоп», превращенные в военные транспорты и набитые офицерами и солдатами, — все говорило о том, что игры в войну с условным противником закончились и вот-вот пойдет такая пьянка, что последнему огурцу явно не поздоровится. А пока мы рассматривали наш эскорт.
— Серьезный парниша, — кивнул в сторону хищного силуэта сторожевика Николай, — без него нам в Балтике было бы не совсем уютно. Эстов с прочими гордыми шпротоедами наши «партнеры» так накачали, что они просто на ушах стоят.
— Ну, эсты — это известные американские прилипалы, — я плотнее запахнул куртку. — Но в любом случае, знаешь, с этой командировкой я вдруг почувствовал себя, как когда-то в добрые старые времена моей работы в «конторе». Уж больно все быстро произошло, в стиле, типа, «пятнадцать минут на сборы».