Путь самурая, или Человек-волна - Страница 4

Сяку Кэн сразу вспомнил о знакомом карпе Сёму, но спросить напрямик постеснялся. В конце‑то концов, мало ли на свете прудов с карпами.

На прощание папа подарил ямабуси Энно новый топорик, так необходимый спящему в горах. А мама преподнесла безымянной шаманке черепаший гребень и веер с видами гор Ёсино.

Когда они отдохнули, собрали свой скарб и уже готовы были двинуться в серый предрассветный путь, ямабуси Энно склонил лохматую голову и шепнул Сяку Кэну:

– Знай, ты тоже спящий в горах. Ты дремлющая волна, которая ещё наберёт силу, чтобы разбиться о берег. Тогда мы с тобой увидимся и поговорим об императоре Сёму.

Сяку Кэн так устал за долгую колдовскую ночь, что не мог поручиться, слышал ли он эти слова или они ему приснились. Впрочем, настоящий отшельник ямабуси может разговаривать с тобой, когда пожелает, – неважно, спишь ты или бодрствуешь.

– Но сначала тебе суждено побывать в стране крылатых тенгу! – услыхал Сяку Кэн напоследок, будто дуновение веера над ухом.

Церемония гэмпуку

Прознав о прежней жизни Сяку Кэна, все соседи, приятели и даже монастырские монахи расспрашивали его о далёком будущем. Всем хотелось верить, что спустя тридцать шесть лет Дракона настанет время Чистой земли, где каждый будет жить в мире и покое.

Однако Сяку Кэн рассказывал такое, о чём многие уже знали или догадывались, – вот, к примеру, что за морями и океанами есть множество других стран.

Либо вообще никак не могли взять в толк, как он ни старался, поскольку это совсем не помещалось ни в голове, ни в сердце. Ну, спрашивается, к чему нужна такая штука, как зубная щётка, да ещё самодвижущаяся!? Совершенная чушь!

Сбивчиво и туманно пытался Сяку Кэн сообщить об устройстве Вселенной, об электричестве и открытиях великих мужей, которые и объяснить‑то не мог, об ужасных войнах, о гибели миллионов, об огромных фабриках, заводах и тюрьмах, о жизни стремительной, как полёт стрелы, когда не успеваешь и подумать, зачем она.

Нет‑нет, там, в будущем, и не пахло Чистой землёй! Иные просто затыкали уши и отворачивались от Сяку Кэна, будто он явился из преисподней.

Впрочем, как это ни странно, для него самого та жизнь промчалась, точно одна безмятежная секунда, вдали от бед и потрясений, спокойная и тихая, словно карпов пруд в полнолуние. Вроде бы он только слышал о ней из чужих уст, читал про неё в газетах и книгах, а сам был где‑то в стороне. Он не мог припомнить ни одного своего поступка, достойного более или менее интересного рассказа.

Ну, учился. Долго учился. Потом служил чиновником в какой‑то местной управе. Что‑то покупал для дома. Ах, всю жизнь покупал и покупал – очень много вещей! Сейчас даже представить невозможно – зачем столько?! От этих вещей какая‑то путаница в голове, настолько они всё заслонили и захламили. Была ли у него жена и дети? Вроде бы – да, но плохо запомнились, что странно и обидно. Кажется, имелась любимая кошка, похожая на Микэшку.

Одно было очевидно – Сяку Кэн в своей новой жизни, во время войны всех против всех, ощущал себя чрезвычайно мирным человеком. Вид самурайского меча или копья, которыми так легко искромсать и сокрушить любое создание божье, вызывал в нём отвращение. И тут не смогла бы помочь и дюжина отшельников‑ямабуси. Если уж поселилась в тебе такая хитрая лиса, её никакими заклинаниями не изгонишь. Только ты сам способен совладать с ней.

Ох, до чего горько было папе Ясукити замечать в своём наследнике неприязнь к самурайскому делу!

– У нас с тобой родился соловей, который не знает ни одной военной песни, – жаловался он маме Тосико. – Петух без шпор и клюва! Ума не приложу, что нам делать!

Посовещавшись, родители решили поклониться князю Фарунаге, чтобы принял их сына в школу боевых искусств при его дворе. Возможно, там Сяку Кэн проникнется, наконец, духом бусидо.

Конечно, крупицы духа, эдакие маленькие пузырьки, в нём и сейчас есть. Вот, например, – благожелательность, вежливость и чувство сострадания. Этого у него не отнять!

Но ведь главное – желание сражаться и умереть за своего господина! Быть верным до конца. Вот основа основ, хребет, без которого нет истинного самурая.

– В той школе прекрасные учителя, – говорил папа. – Один только знаменитый Фукаи чего стоит! Он в совершенстве владеет искусством кэндзюцу – мечи в его руках подобны стремительно жалящим змеям. Он может сражаться с двадцатью противниками сразу и всех побеждает. С ним ты быстрее будешь расти. До полного кэна тебе, заметь, не хватает ещё целого сяку.

Сяку Кэн тяжело вздохнул. Ему так не хотелось оставлять родной дом, расставаться с приятелем Ушиваки по кличке Ноздря, с огромным бронзовым Буддой, с бритыми бонзами, с бамбуковой рощей и прудом, где жил знакомый карп Сёму. Да что делать? Ослушаться он не мог, это и в голову не приходило.

– А о прошлой жизни позабудь раз и навсегда, потому что лучше самурайской быть не может! Это я тебе заявляю! – сурово сказал папа Ясукити. – Только война может выковать настоящий характер. Война, сынок, основа всех высших добродетелей. Народы крепнут в войне и чахнут во время мира! Так говорит наш господин Фарунага.

Мама Тосико собрала их в дорогу и проводила до колодца. «Возвращайтесь скорее, – говорила она про себя. – А я буду ждать, и оберегать наш дом – от злых людей и назойливых духов».

По дороге в замок князя папа был, как никогда, весел. Он рассказывал Сяку Кэну смешные истории из своего детства, передразнивал кукушку и попытался было догнать зайца, а вернулся, прыгая на четвереньках, и спросил, скосив глаза, не встречался ли тут страшный мужик, который его, бедного зайчишку, едва не ухватил за уши.

Они ехали на лошади по старинной дороге, соединявшей долину Ямато с Осакской бухтой, откуда шёл прямой морской путь до самой Кореи.

По обеим сторонам лежали зелёные поля. Виднелись кое‑где крестьянские хижины – полуземлянки, укрытые тростником или соломой. Мирно, успокоительно стрекотали цикады. Тихонько пел жаворонок. Сияло небо, да и вообще всё вокруг сияло, начиная с самого Сяку Кэна.

Ему казалось, что он уже видел и чувствовал подобное. Наверное, в прежней жизни. Счастливые минуты похожи, пусть даже их разделяют сотни или тысячи лет.

На груди у Сяку Кэна на красной ленточке пританцовывал дух‑охранитель Дзидзо. Ему, видно, тоже было весело. Когда они въехали в густой лес, и лошадь на миг сбилась с шага, перескакивая выпершие из земли древесные корни, он подпрыгнул до самого уха и отчётливо шепнул: «Скорее, оглянись! Ты должен встретиться с ним глазами!»

Сяку Кэн обернулся и различил среди тёмных стволов и прозрачных столбов солнечного света странного пузатого человека в жёлтом кимоно с большой редькой в левой руке и невероятно длинным носом, выступавшим даже из‑под раскрытого красного зонтика!

Вот он отодвинул зонтик, и стало понятно, что голова у него слоновья. С хоботом и вполне лопоухая, какая и полагается всякому нормальному слону. Он закусил редькой, зажмурился от удовольствия, а потом поглядел прямо в глаза Сяку Кэна.

О, каким тёплым и ясным был этот взгляд. Волнующий, наполненный участием и любовью! Он длился какие‑то мгновения, и существо, прикрывшись зонтиком, растворилось в лесу.

«Это Ганеша! – сказал деревянный Дзидзо. – Божество любви, мудрости и устранитель препятствий! Тебе повезло – редко, кому он является и заглядывает в глаза».

Сяку Кэну стало необычайно хорошо, и всё вокруг так мило, что хотелось приласкать каждую травинку, каждого жучка и паучка.

Об одном он жалел – папа ничего не заметил, не обменялся взглядом с Ганешой. Может, на обратном пути ему повезёт? Впрочем, Сяку Кэн обязательно передаст ему хотя бы малую частицу того слоноголового взгляда.

Они переправились вброд через мелкую, но стремительную речку и оказались у стены, сложенной из громадных валунов.

Как раз наступил полдень. Рабочий день служащих в крепости самураев закончился. Под глухие удары барабана отворились ворота.