Путь предателя - Страница 1

«The Way of the Traitor» 1997, перевод Ю. Шманевского

Посвящается Марти Роулэнду

Япония

Эра Гэнроку, второй год, пятый месяц

(июнь 1690 года)

Словно бледная луна, затянутая плывущими облаками, белый шар солнца поднимался над восточными горами за Нагасаки, международным портом на острове Кюсю, самом западном из четырех главных островов Японии. Туман, цепляясь за лесистые склоны, саваном накрывал город, расположенный на берегу залива. Звон колоколов, доносившийся из храмов в горах, эхом плыл над роскошным особняком правителя, крытыми соломой домами горожан и поселениями иностранцев. В заливе соленый летний бриз играл в парусах японских рыбацких лодок, китайских джонок и многочисленных судов из экзотических далеких стран — Аравии, Кореи, Тонкина. Патрульный катер скользил вдоль коридора, образованного высокими, покрытыми лесом скалами залива, мимо сторожевых башен по направлению к безмятежно спокойному морю. На западе, на самом горизонте, по мере того как рассвет постепенно рассеивал покров ночи, начинали проступать силуэты далеких кораблей.

По крутой дороге, уводящей от города, двигалась печальная процессия, сопровождаемая тихими, исполненными муки стонами. Впереди ехали главные чиновники Нагасаки — конные самураи в черных церемониальных халатах и головных уборах, за ними шли четыре сотни представителей знати более низкого уровня, вассалы, слуги и торговцы. Замыкал шествие небольшой отряд солдат, вооруженных мечами и копьями: они охраняли охваченного ужасом пленника.

— Нет, — шептал самурай в перерывах между стонами, становившимися все громче по мере того, как процессия поднималась выше в горы. Его лишили мечей и раздели, оставив на нем лишь набедренную повязку. Пленник пытался освободиться, но тяжелые кандалы на ногах сковывали движения; руки были крепко стянуты веревками за спиной. Копья, упираясь в спину, подталкивали его вверх по дороге. — Этого не может быть!

Среди чиновников низшего разряда один свидетель едва сдерживал страх и дурноту. Он ненавидел смотреть на казни, но его присутствие, как и всех прочих, кто так или иначе имел дело с иностранной общиной Нагасаки, на этот раз было обязательным. Бакуфу, правящее Японией военизированное диктаторское правительство, желало напомнить всем, что будет с теми, кто нарушит жестокие законы государства, направленные на искоренение измены, предостеречь каждого от самого безобидного союза с иностранцами или даже намека на предательство. Здесь, в единственном месте Японии, где разрешалось жить иностранцам, любой честолюбец мог заручиться поддержкой могущественных союзников и поднять мятеж против режима Токугавы. Чтобы не допустить этого, бакуфу следило за исполнением законов более тщательно, чем в любой другой части страны, прилагая немалые усилия для выявления и наказания изменников. Малейшее неповиновение сулило неминуемую смерть.

— Что вы делаете? — взмолился пленник. — Прошу вас, смилуйтесь!

Ответа не последовало. Шествие неумолимо двигалось вперед, пока участники процессии не дошли до площадки, откуда открывался вид на город и залив. Солдаты молчали, однако свидетель понимал, какие чувства переполняют всех. В сыром воздухе словно висела зловещая туча, нагнетая на людей страх, возбуждение, отвращение. С ужасом и смятением он смотрел, как солдаты тащили пленника на середину площадки.

Там его ждали четыре мрачных мускулистых человека с коротко подстриженными волосами, одетых в ветхие кимоно.

Один из них стоял с молотком в руках у только что сооруженного приспособления, состоявшего из двух деревянных столбов, соединенных поперечиной. Двое других схватили пленника за руки и заставили его встать на колени рядом с человеком, державшим в руках меч; острый клинок сверкнул в лучах предрассветного солнца. Эта, отверженные, служили палачами; они приготовились отрубить пленнику голову и водрузить ее на деревянную конструкцию как предупреждение тем, кто вознамерится совершить преступление.

— Нет! — закричал пленник. — Прошу вас! — Стараясь вырваться из державших его рук, он обратился к присутствующим: — Я не совершил ничего дурного. Я не заслужил такого наказания!

Свидетель поспешно зажал уши ладонями, чтобы не слышать криков, закрыл глаза, чтобы не видеть искаженное ужасом лицо самурая, чья отвага исчезла перед угрозой самого чудовищного бесчестья. Он желал избавиться от жуткого чувства родства с осужденным преступником.

Стукнули копыта, когда губернатор Нагасаки подался вместе с конем вперед.

— Преступник Ёсидо Ганзаэмон виновен в измене, — объявил он мрачным официальным тоном.

— В измене? — Самурай перестал вырываться. Потрясенный, он побелел как полотно. — Я не изменник. Я всю жизнь честно служил сёгуну. — От отчаяния его голос стал громче. — Я самый усердный чиновник среди патрульных в заливе. Я всегда сам вызывался на выполнение дополнительных заданий. Я рисковал жизнью в непогоду. Я занимался боевыми искусствами, чтобы однажды на поле брани принести славу своему повелителю. Я никогда не выступал против сёгуна или его режима. Всякий, кто скажет, что это не так, солжет!

Но губернатор оборвал его:

— Ёсидо Ганзаэмон трусливо осуждал повелителя, которому обязан служить верой и правдой. Он назвал его превосходительство Цунаёси Токугаву слабым правителем и безмозглым идиотом.

Свидетель знал, что Ёсидо оскорбил сёгуна на вечеринке в квартале развлечений, где бурным потоком лились льстивые речи проституток и саке, что избавляло мужчин от смущения и развязывало им языки. Нагасаки, как никакой другой город в Японии, был наводнен шпионами, выслеживающими малейшее нарушение закона. Неосторожные речи Ёсидо привели его, как и многих других, к печальному концу.

— Я не имел этого в виду, — возразил Ёсидо. — Я был пьян, не знаю, что говорил. Тысяча извинений! — Он попытался поклониться, но два эта крепко держали его. — Прошу вас! Не убивайте меня из-за одной маленькой ошибки!

Никто не вступился за него, даже свидетель, которому были хорошо известны образцовый послужной список и личность этого человека. Встать на сторону изменника означало бы разделить его вину и наказание.

— За бесчестный поступок Ёсидо Ганзаэмон приговаривается к смерти. — Губернатор кивнул палачам.

В этот момент страх пленника сменился яростью.

— Значит, вы приговариваете меня к смерти как изменника? — разорвал его крик торжественную тишину. — В то время как в Нагасаки полным-полно преступников, совершивших такое, что мне и не снилось? — Из его горла вырвался хриплый, горький смех. — Только осмотритесь на Дэсиме и все увидите!

Толпа заволновалась; ропот пронесся по площадке, словно тревожный ветерок. Свидетель, услышав эти обвинения, охнул, так как Ёсидо говорил правду. По несчастной случайности свидетель узнал о том, что творится на Дэсиме — голландской торговой колонии. Он наблюдал тайные приезды и отъезды, незаконные сделки, запрещенные контакты между иностранцами и японцами. Хуже того, свидетель полагал, что знает главного виновника этих преступлений. У него свело желудок, закружилась голова, и он покачнулся. Если о преступлениях знает такая мелкая сошка, как Ёсидо, то кому еще известно или станет известно о них?

Губернатор простер руку, прерывая все разговоры и движения.

— Приступайте! — приказал он.

Эта схватил растрепанный узел волос на темени Ёсидо, рванул вверх, вздернув голову и мгновение держа ее в неподвижности. Сердце у свидетеля заныло; его руки и ноги одеревенели и застыли от пронзительного сочувствия. Он видел себя на месте Ёсидо, который вот-вот умрет, но не в славной битве, не от своей руки в ритуальном благородном акте самоубийства, приличествующем самураю, а в бесчестье, как осужденный изменник.

Потом свидетель представил того, кого он подозревал в дэсимском преступлении, — как тот стоит на коленях перед палачом, чей меч уже высоко взлетел, сверкнув смертоносной молнией. Того, с чьей судьбой была неразрывно связана его собственная судьба. Быть может, когда-нибудь они вместе вот так же умрут. Наказанием за столь тяжкое преступление была смерть не только для преступника, но и для всей его семьи, для всех тех, кто находился с ним в тесных отношениях. Пожалуйста, взмолился свидетель с затаенным ужасом, пусть этого не случится!