Путь пешки 5. Купол - Страница 10

– Почему тебе так хочется ласково называть меня?

– Почему? Да просто – ты вызываешь у меня такие эмоции – нежность, благодарность и… какой-то постоянный восторг.

Я рассмеялась:

– Ну это, наверное – на контрасте с твоей такой жесткой жизнью. А благодарность-то за что? Неужели за персик и яблоко?

– Нет, конечно… То есть – и за это тоже, но это так, мелочи… Я благодарен тебе за то, что ты встряхнула меня, напомнила, что я тоже человек, как бы там ни было… Я ведь тоже хорош… Так ненавижу и презираю первородных, а сам-то… Я ведь к этим бедным женщинам относился как к агрегатам… Там нажал – то получил… А им же, наверное, тоже – больно и страшно… И хочется чувствовать себя человеком… Вот и сегодня…

Алан подошел к большому экрану на стене, включил его и какое-то время что-то искал. В конце концов он нашел изображение той самой спящей девушки в полумраке – видимо, камера подсвечивала себе инфракрасным светом. Девушка все так же спала на боку.

Алан присел, быстренько съел свой концентрат и помыл посуду.

– А зачем камера? Не проще там заночевать?

– Нет, не проще… Во-первых – мне тоже нужно высыпаться, во-вторых – иногда полезно понаблюдать со стороны, потому что при мне больные часто ведут себя не так, как в мое отсутствие… Ну и в третьих – больных бывает несколько – и на одном мониторе наблюдать за ними значительно проще…

– Поняла… Как она – совсем плоха?

– Ну – сейчас вроде бы получше… Но все равно…

– Бедный, милый мой Алан… Как же тебя, наверное, достали эти чванливые первородные…

– Да, ты права… Милый… – чуть слышно прошептал Алан и зашевелил волосами.

Я рассмеялась – он явно очень хотел узнать значение этого слова. Так как мы уже приняли вчерашнее положение – я на кровати, а Алан сидя на полу, опирая голову на край тахты – то я со смехом расправила его волосы, разложила их на своем животе и стала медленно и вдумчиво их гладить. Алан подозрительно молчал.

– Че молчишь? Тебе так нравится?

Он хрипло выдохнул:

– Да! Мне кажется, что я чувствую твое тепло волосами, что от твоих рук и живота в меня переходит какое-то… какая-то живительная сила… энергия, что ли… Волосы – поразительный орган, такой незаметный, и такой важный… Или это  только у меня так, а у обычных людей нет? Я иногда искал информацию по этому поводу – так вот тысячелетиями и мужчины и женщины берегли свои волосы, гордились ими… Мужчины тоже заплетали косы из волос, и даже из бороды… А сколько легенд связано с волосам и их силой… А ты знаешь – когда-то люди верили в это – и муж расчесывал волосы своей жене, набираясь от нее психической и космической силы… И когда захватчики приходили на землю – они первым делом резали женщинам косы…

– Нет, не знала… Алан – но ты же не побреешь меня, а, не побреешь? У меня же волосы только-только отрасли!

– Нет, милая – не побрею. Кто бы там что ни говорил… У нас пока есть время, а потом – посмотрим…

– Ну хорошо… И вот с такими познаниями о женщинах ты так к ним относишься?

– Нет, … милая – я всего этого раньше не знал – как-то и нужды не было об этом задумываться… Но в последние двое суток я этим интересуюсь.

Я продолжала гладить его волосы, чувствуя к этому парнишке необъяснимую близость. И я решила сказать ему об этом:

– Ты знаешь, Алан – у меня такое ощущение, что я знаю тебя тысячу лет… И я так тебя понимаю и сочувствую тебе… Какая-то родственная душа прямо…

Разомлевший Алан поймал мою гладящую руку и поцеловал ее.

Так мы и заснули.

Среди ночи Алан резко вскочил и собрался куда-то бежать. Я даже испугалась и тоже села:

– Что такое? Что-то случилось?

– Оставайся… Пока оставайся здесь.

Я услышала даже сквозь стену какое-то жалобное поскуливание из манипуляционной. Взглянув на монитор – я увидела извивающуюся от боли девушку.

– Алан – я могу чем-то помочь?

– Н-н-нет. Сиди здесь.

Я осталась сидеть. Сон как рукой сняло. В мониторе я увидела, как Алан включил свет и подбежал к девушке. Еще раз я услышала, как она плачет – даже не плачет, не кричит – а скулит, как собака, от боли. Алан долго возился с ней, но потом она как-то резко обмякла. Он подозрительно покрутил головой, с отчаянием посмотрел прямо в объектив камеры и выключил ее. Я с трудом взяла себя в руки и долго сидела в мертвой тишине, и только иногда доносился металлический лязг каких-то инструментов.

Но вот среди этих звуков появился еще один – сначала медленно и неуверенно, а потом все громче раздался плач ребенка. Родила! Ну наконец-то! Мне все не терпелось выйти к ним, но я колебалась – не рассержу ли я Алана и не помешаю ли я ему?

Я встала и принялась мерять шагами комнату. И в этот момент в коморку зашел Алан. Он держал на руках сморщенного синенького ребенка, но был мрачнее грозовой тучи и не поднимал глаз. Я подошла к нему с улыбкой:

– Ну что – родила, да? Все хорошо? Поздравляю! А куда ты его несешь?

– Я несу его тебе. У тебя ведь все еще есть молоко?

– Молоко? Да, наверное – твоими стараниями. А что – у нее нет?

Алан поднял на меня взгляд – в его глазах блестели слезы:

– Она мертва. Я разрезал ее уже мертвой.

Я окаменела от ужаса и жалости:

– Но как же… И что же теперь?

Он показал на плечики малыша – левое было сильно вывернуто к подбородку, и маленькая ручка торчала под неестественным углом.

– Внутриутробная травма. Они не дадут ему больше шестидесяти процентов. Возможно – со временем я мог бы исправить последствия, или привести их к минимуму… Но у меня нет этого времени – первая оценка плода случается в первый месяц его жизни.

– То есть они стерилизуют его?

– Да. И он будет существовать от весны и до весны, зависеть от решения комиссии о целесообразности его существования…

– Так что же мы можем сделать?

– Пока я не знаю… Но именно сейчас только ты в силах помочь ему. Если я отнесу его в инкубатор – назад пути уже не будет.

– Я поняла, давай его сюда.

Я улеглась на бок, а Алан приложил ребенка к моей груди и выдавил немного молока. Это маленькое и несчастное, чужое и иномирское существо так мало чем отличалось от моего Алешки… Разве что цветом глаз и волос. Только у него, в отличие от моего сына – не было ни мамы, ни нормального папы, ни обожающего деда, ни других любящих и балующих его людей. А в ближайшей перспективе – комиссия и страшная, необратимая операция, обрекающая его на неполноценную жизнь. А сейчас этот малыш, жмуря карие глазки, вполне охотно пил мое молоко. Алан, сидя перед нами на корточках – наблюдал за ним со слезами на глазах.

– Но что же теперь делать? Ты же не сможешь прятать его вечно! Он же будет кричать, его нужно кормить… Я же не смогу кормить его днем – кто-то увидит…

– Да, Таня, я все это понимаю. Риск, конечно – велик… Но я пойду на него. Что я теряю в случае провала – свою никчемную жизнь? Ну и пусть. Все равно рано или поздно меня уберут… Скорее рано, потому что я уже на пределе – ведь вчера я уже чуть не напал на первородного… Надолго меня не хватит… А что касается этого ребенка – то я считаю, что лучше ему прожить мало, но как настоящий человек, без клейма и стерилизации, чем долгое и унизительное существование, как у меня… Ночью, если ты согласна – ты могла бы его кормить. А днем я бы сцеживал у тебя молоко каждые четыре часа – и вводил бы ему через зонд… Другое дело, что его придется держать на седативном… Я могу взять в инкубаторе кювез, скажу, что для экспериментов – я часто устраиваю различные эксперименты…

– Ты смелый человек, Алан. Но при этом очень великодушный. Конечно, я буду кормить этого несчастного малыша… Скажи – а ты действительно сможешь вылечить ему плечики? Ты тогда так лихо починил Ефиму старый перелом…

– Эх, милая – не все так просто… Ведь у него не сломаны кости, они… погнуты. Но я верю, что со временем я смог бы его вылечить – можно было бы сделать специальные шины – Алан смотрел в пустоту, наверное – уже обдумывал конструкцию этих шин. – Дети – они же как глина… Я верю, что смог бы восстановить то, что испортил Гедеон. А теперь – постарайтесь поспать. Я сейчас сбегаю в инкубатор и попрошу у них кювез и средства гигиены.