Путь на Балканы (СИ) - Страница 3

— Вы необыкновенная!

Тут их излияния прервал ворвавшийся в столовую Маврик.

— Соня, ты где? А что это вы тут делаете?

— Ничего, — строго отвечала ему сестра, — просто господин Лиховцев уходит на войну и я захотела выразить ему свое восхищение.

— А ведь и верно, — загорелись глаза мальчишки, — это очень мужественный поступок и мы все гордимся вами и Николашей. А вы возьмете меня с собой?

— Боюсь, Мавр, тебе нужно прежде немного подрасти, — улыбнулся Алексей и похлопал своего юного приятеля по плечу.

— Ну вот, опять, — огорчился мальчик. — Право же, я вовсе не так мал, как вам кажется…

— Маврикий, — нетерпящим возражений тоном, прервала его Софья, — не смей приставать к Алексею Петровичу! Разумеется, он никаким образом не может взять тебя с собой. Ведь он отправляется на войну, а там совсем не место для таких глупых мальчишек.

— Да уж поумнее тебя буду, — пробурчал в ответ брат, до ужаса не любивший когда его называли Маврикием.

Однако Софья Модестовна, не слушая его, подала руку Лиховцеву, и они вместе отправились в гостиную. Эта деталь вкупе с сияющей физиономией студента не осталась незамеченной, но девушка, ведя себя, как ни в чем небывало, подошла к фортепиано, устроилась поудобнее на стуле и, подняв крышку, опустила руки на клавиши. Длинные и изящные пальчики забегали по ним, и комната заполнилась чарующими звуками музыки.

Все со временем заканчивается, закончился и этот вечер. Гости стали прощаться, благодаря гостеприимных хозяев за чудесный прием. Те, разумеется, отвечали, что для них честь принимать столь достойных особ и вообще, заходите еще, не забывайте нас. У господина Иконникова был свой экипаж, на котором он любезно согласился подвезти штабс-капитана. Гаупт, правда, вздумал было отказаться, но Никодим Петрович заявил, что отказа не примет и во что бы это ни встало, желает оказать услугу защитнику отечества. Тому ничего не оставалось делать, как согласиться. Молодые люди, гостившие у Батовских, отправились к себе во флигель. А Эрнестина Аркадьевна пожелала поговорить с Софьей.

— Ты очаровательно музицировала сегодня, — мягко сказала она, положив руку на плечо дочери. — Наши гости были в совершенном восторге, особенно Гаупт.

— Я польщена, — улыбнулась матери девушка, прекрасно поняв, куда та клонит.

— Мне кажется, Владимир Васильевич питает к тебе определенные чувства.

— К сожалению, невзаимные.

— К сожалению?

— Конечно, мне ведь страсть как хочется быть представленной полковым дамам. Жить где-нибудь в захолустье и из развлечений иметь только редкие балы в офицерском собрании, да визиты к сослуживцам, где они перемывают друг другу кости.

— Ха-ха-ха, — засмеялась мать, в красках представив себе эту картину столь живо нарисованную дочерью. — Однако, не слишком ли ты сурова к господину штабс-капитану? Ведь он окончил академию, и карьера его обеспечена…

— Ничуть, мама. Право, Владимир Васильевич человек многих достоинств, но я не люблю его, и, кажется, никогда не смогу полюбить. А перспектива быть женой военного внушает в меня такой ужас, что я смотрю на него едва ли не с отвращением.

— Но ты так горячо выступаешь за помощь славянам…

— Ах, мама, разумеется, я всем сердцем сочувствую им, но, видишь ли, война рано или поздно закончится, а Гаупт так и останется военным.

— Что же, я не ошиблась в тебе, дорогая моя. А что ты скажешь по поводу Никодима Петровича?

— Маменька, вы с отцом всерьез полагаете меня старой девой, которую нужно как можно скорее выдать замуж?

— Нет, конечно, что за идеи!

— Ну, ты так рьяно стала обсуждать матримониальные планы…

— Ох, девочка моя, конечно же, никто не считает тебя старой девой. Но и в том, чтобы подумать о замужестве, нет ничего дурного. Или ты решилась присоединиться к этим безумным "эмансипе", отрицающим брак?

— Вот еще, — фыркнула Софья, — разумеется, нет! Но и торопиться в этом вопросе я не собираюсь. Или вы хотите выдать меня замуж как в домостроевские времена, не спрашивая согласия?

— Как ты можешь обвинять нас в подобном! — оскорбилась Эрнестина Аркадьевна.

— Ах, мамочка, прости, — повинилась Софья и обхватила шею матери руками, — ну, прости, пожалуйста, просто ты ведь знаешь, как я не люблю подобные разговоры.

— Ох, что ты со мной делаешь! Ну, ладно-ладно, я нисколечко не сержусь. Просто ты уже не девочка, моя милая, и пора начинать об этом задумываться. Так что ты мне скажешь о господине Иконникове?

— Нет, это решительно невозможно! Ну, хорошо, раз ты так хочешь, то изволь. Давай говорить прямо, Никодим Петрович годится мне в отцы. Его масленые взгляды мне откровенно неприятны. Человек он, конечно, богатый и принят в обществе, но это такая же клетка, как у полковых дам. Разве что чуть более просторная и решетка ее изукрашена.

— А у тебя злой язык, Софи. Впрочем, боюсь ты права. Но, видишь ли, дорогая моя, богатство и положение в обществе кажутся эфемерными величинами только в юности. А с возрастом начинаешь смотреть на вещи несколько иначе. Но, как бы то ни было, мы с отцом, разумеется, не будем тебя неволить. Просто помни, что мы желаем тебе добра, и переживаем за тебя.

— Конечно, мама. Я очень благодарна вам за заботу.

— Ну, вот и славно. Кстати, а что ты думаешь о приятеле нашего Николаши?

— Об Алексее Петровиче?

— Да, о нем.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ты была с ним довольно любезна сегодня вечером. Я бы даже сказала — непривычно любезна.

— Тебе показалось.

— Разве?

— Ну, может быть чуть-чуть. Все-таки они с Николаем уходят на войну.

— Право, я не ожидала от них такого решения.

— Я тоже и возможно, поэтому так отнеслась к ним. В конце концов, Николаша мне как брат.

— Да, но любезничала ты не с Николашей…

— Полно, сказать пару добрых слов вовсе не значит любезничать. К тому же они ведь скоро уезжают, не так ли?

— Так-то оно так…

— Прости, мама, но я очень хочу спать.

— Конечно, моя дорогая, спокойной ночи!

А вот молодому человеку, о котором они говорили, было не до сна. Алексею хотелось обнять весь мир и закричать о своем счастье. Душа его пела, а тело никак не могло успокоиться. Несколько раз он прошелся взад и вперед по отведенной им с Николаем комнатушке. Затем, не раздеваясь, упал на кровать и предался сладостным мечтам. Да и было от чего прийти в такое возбужденное состояние. Будучи бедным студентом, он зарабатывал на жизнь уроками,[2] по этой же причине он редко принимал участие в студенческих пирушках и почти не имел знакомств среди барышень. Единственным приятелем его был Николай Штерн и когда тот пригласил его погостить у себя дома, Лиховцев с восторгом согласился. Знакомство же с кузиной друга ударило молодого человека как обухом по голове. Софи была так красива, умна, образована, но при этом совершенно недоступна. Ее нельзя было не любить, но что проку любить звезду в небе? Ведь она никогда не ответит тебе взаимностью! Впрочем он все-таки попытался с ней объясниться и, как и ожидалось, был отвергнут. Именно от отчаяния он и записался в армию, полагая достойную смерть в бою за правое дело, лучшим лекарством. И вот, совершенно неожиданно, эта прекрасная девушка ответила на его чувства и пообещала… подумать только, она пообещала стать его!

Скрипнула дверь и на пороге появился Николай. Костюм его был несколько потрепан, а на лице блуждала довольная улыбка объевшегося сметаной кота. Однако, счастливый влюбленный не обратил на это ни малейшего внимания. Радостно улыбнувшись приятелю, он спросил:

— Где ты был?

— Да так, дышал свежим воздухом, а что?

— Мне так многим надо с тобой поделиться…

— О, могу себе представить, — засмеялся Николаша, — Софи, верно, сказала тебе четыре слова, вместо обычных трех.

— Как ты можешь так говорить!

— Могу, брат. Видишь ли, я, конечно, люблю Сонечку, мы с ней с детства дружны и все же… кажется, я оказал тебе дурную услугу, познакомив с ней.