Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ) - Страница 190

— Этого Векесу придумали, что ли? — беспокойно спросил Берт. Его руки поглаживали спину Коринта, и он удивленно отмечал: иные ощущения, отличавшиеся мышцы — или руки его предпочитали иное вспоминать?

Коринт молчал — задерживал дыхание. Вздрагивал, судорожно вдыхал воздух, блаженно выдыхал. Возбуждался. Его жар, незнакомая — и узнаваемая псевдопокорность разжигали Берта. Но Коринт ответил:

— Отчего же. Он существовал. Погиб во время природной катастрофы. Верней, считался пропавшим без вести во время ливней и наводнения.

Его пальцы взялись за пояс брюк Берта, он отстранился, заглянул в лицо Коринту, долго всматривался в него, забрался руками под майку, медленно, с силой провел по коже, торжествующе — облегченно — выдохнул, потянулся к губам. Коринт закрыл глаза, позволил ему поцеловать его.

— Паводка? — тихо спросил Берт.

— В дельте реки. Был с миссией, спасал больных в походном госпитале, помогал переносить на транспорт, когда было темно, бросился в воду, чтобы спасти кого-то из реки, все. Вероятность, что он спасся, близка к нулю. Погода была не та, которая выпускала людей из ловушек. Плюс он сутками был на ногах. Хороший был парень.

— И он мог спастись? — недоверчиво произнес Берт.

— В этом мире возможно все, — невесело усмехнулся Коринт. — У следователей в руках были документы, понимаешь? Записи переговоров, стенограммы, распоряжения, приказы, личная переписка — я ведь присутствовал на всех переговорах, совещаниях и так далее, готовил ей проекты, имел доступ к ее архивам и очень долго делал копии, сохранял их и потом все, все, что имел, передал им. Этого реально и действительно, по любым, самым мягким законам, должно было хватить на сотни лет заключения и биллионные штрафы. А мамуля так и осталась всего лишь свидетелем.

— Сволочи, — прошипел Берт, прижимая его к себе.

— Не думаю, — меланхолично отозвался Коринт, стягивая с него рубашку, затем свою майку, ведя его в спаленку. — Над ними стоят люди, и над теми — тоже. И они мыслят совсем иными категориями, смотрят куда дальше, видят куда больше. Убери они Тессу, пришел бы кто-то другой, такой же самонадеянный. А Тесса во главе «НМНК» может оказаться неплохим орудием. Да Всевышний с ней.

Спаленка была крохотной, кровать узкой. Сама квартирка совершенно не походила на прежнее жилье Коринта, упорно напоминала студенческие квартиры, которых навидался Берт. Отчего-то эта теснота, беспорядок, эта кровать, на которой только одному человеку и поместиться, вызвали восторг — они словно подтверждали: Коринт ли, Векеса — он не освободил место в личной жизни для кого-то, предпочел ограничить ее, чтобы сохранить для Берта. Прав ли был Берт, или это в нем говорила самонадеянность, или эндорфины кипели в крови, заставляя думать в превосходной степени, видеть все в розовом свете, думать только об одном — о том, что поиски закончились, что-то старое продолжилось, а попутно началось нечто новое, — это было до такой степени несущественно, а главным оставалось одно — Коринт тоже ждал его.

Так что Берт говорил ему, как счастлив, что снова может видеть его, как бесконечно рад, что они вместе, как боялся, что Коринт начнет новую жизнь, в котором не будет места ему, и многое другое, куда более глупое и бессвязное. Затем и это было несущественно, куда важней — возможность руками, губами убедиться, что сознание не играет злую шутку, и это не галлюцинация.

И — недоумение. На кровати можно было лежать, только тесно прижавшись друг к другу. Коринта — Векесу — это устраивало, Берта — тем более. Он повернулся. Спросил:

— Я никогда не мог понять, зачем я тебе. У тебя могли быть самые потрясающие партнеры, кто угодно. Я — мелкая зверюшка, и то скорей падальщик.

Векеса —которого все проще было не называть Коринтом — усмехнулся.

— Мне как раз не хотелось потрясений. Я хотел много-много денег, много-много надежности и быть далеко-далеко от той суеты. Всегда думал: вот заработаю, и еще немного заработаю, и уйду на пенсию, буду жить на берегу океана, жить в хижине, покрытой пальмовыми листьями, лежать под пальмами, любоваться закатами, время от времени что-то делать, чтобы развлечься — из дерева фигурки вырезать. Или что-нибудь. И ничего больше. Это была самая устойчивая иллюзия, ради которой я жил. Ради которой карабкался наверх, знаешь? Чтобы хижина была со всеми удобствами, чтобы в любой момент можно было выйти из нее, усесться в джип с кондиционером, с автопилотом, со всеми наворотами и доехать до города, а в нем зайти в лучший супермаркет и купить все, что душе угодно. И снова вернуться в хижину, понимаешь? На это все нужно было заработать. Я так думал сначала. А затем как-то привык, мне нравилось. Тем более это ощущение — могущество, возможности, даже ответственность — это возбуждает. Это — наркотик, от этого очень трудно добровольно отказаться. И даже когда понимаешь, что кругом творится что-то очень плохое, ты оправдываешь себя тем, что это — где-то далеко, и ты вроде как в этом не виноват. Либо Тесса виновата, либо ее замы, либо те ублюдки, которые возглавляли отряды, но не ты. А потом — а потом тебе дают понять, что если ты посмеешь уйти, то тебя не просто убьют, а чего доброго отправят на те работы где-нибудь в далекой глуши, где никто не выживает больше трех лет, потому что там — ад. Или просто отдадут тем ублюдкам, военным лордам, а они знают толк в хороших пытках. И ты делаешь свое дело и дальше, а тебе в спину дышат надзиратели, которых к тебе приставили, потому что ты ценен как специалист, но тебе уже не доверяют.

Он поднялся на локте, навис над Бертом.

— Рядом с тобой было спокойно, — тихо говорил он. — Даже твое отношение, глупое, конечно… нет, не глупое. Удивительное. Я всегда считал себя вещью. Это было неплохо, если честно. И ты смотрел на меня так… и относился. И твоя уверенность, что я совершенен во всем. Готовность выслушать. Принять. И то, что ты искал меня, все время искал. Все это время. Я знал, Берт. Поэтому связывался со следователями, добывал себе соглашение, соглашался на все операции, чтобы можно было спокойно сидеть под пальмами, и ты держал меня за руку. Не знаю, что будет дальше. Но пока у нас все получилось.

Берт обнял его — Векесу. Впился пальцами в его тело, и даже если на нем останутся синяки, а они наверняка останутся — он будет бесконечно просить за них прощения, Векеса — охотно принимать его извинения, хотя ни на гран не сердится.

— Я поговорю с Горреном. — Сдавленно прошептал он. — Должен же этот крыс придумать что-то, может, в Перу для нас тоже найдется работа.

— А ты предложи ему погостить здесь. Это отличный курорт, — улыбнулся Векеса. — Может, тебе просто жить здесь?

— Все равно, где, — пожал плечами Берт и погладил его по волосам. — Главное, с тобой.

Горрен Даг побывал в гостях у Берта Франка, повосхищался мягким климатом на курорте, на котором тот обосновался, немного позлил его, принявшись флиртовать с Векесой Рудо — Горрен не был бы собой, разумеется. Попытки флиртовать с Бертом ввергли его в замешательство, но Векеса смотрел на это со снисходительной усмешкой — профессионал оценивал профессионала и признавал его достойным соперником, правда, матч был дружеским. Когда Берт, неловко помявшись, сообщил Горрену, что намерен обосноваться здесь и уже присмотрел дом им с Векесой, Горрен только плечами пожал.

— Я был удивлен, что ты так долго тянешь, уже готовился разочароваться в тебе, мой дорогой друг. Не самое плохое место, чтобы решить, что как раз сюда вел тебя твой путь, — задумчиво говорил он, глядя по сторонам. — Не совсем рай на земле, но очень уютно.

— Мне действительно жаль, что я спутал твои планы, — сказал Берт.

— Никаких планов. — Отмахнулся Горрен. — Возможно, и я задумаюсь о карьере рантье. Вложу денежки куда-нибудь повыгодней, буду перемещаться из круиза в круиз. Главное, чтобы было тепло и на стюардах поменьше одежек, — подмигнул он.

Берт закатил глаза. Горрен засмеялся. Продолжил:

— Я буду рад время от времени встречаться с вами.