Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ) - Страница 188
Яспер заметил однажды:
— Этот проклятый процесс невыгодно заканчивать никому.
Они сидели вдвоем в гостиной квартиры, которую снимал Яспер. Просматривали записи судебных заседаний. Яспер зло ухмылялся, когда на свидетельском месте потел и изворачивался еще один представитель еще одного мегакорпа — и снова третьеранговый, никогда из верхушки. Он тоже был виновен — бесспорно, он тоже отдавал распоряжения, приведшие к вспышке насилия там, к поставке оружия туда, к оснащению еще одной банды мародеров где-то в глуши.
Амор дремал — проснулся от его слов. Протянул: «М-м-м?».
— Если кого-то осудят или оправдают, это будет значить, что счеты сведены, понимаешь? Ни власти ничего не смогут предъявить мегакорпам, ни эти вот, — кивок в сторону экрана, — не будут осторожничать. Все вернется на круги своя. Поэтому я и говорю. Никому не нужно, чтобы процесс был закончен. По хорошему, этот вот тип уже наговорил на пару высших мер, — Яспер указал пальцем на экран. — Он же на голубом глазу признал: поставки оружия, отравляющих веществ, отравленные колодцы, закачанные в водные горизонты отходы, варварские методы выработки, причастность к экологическим авариям, чтобы выполнить планы добычи. И что ему будет? Да ничего. Сколько они еще будут разбираться — два года, пять, десять? Он будет работать дальше и получать свою большую зарплату и добавку за верность. А потом — пф, и исчезнет. И все. Даже если брать в расчет компенсации, полученные от мегакорпов, от конфискаций и так далее, этого разве хватит, чтобы устранить все последствия?
— Ты можешь изменить это? — спросил Амор.
— Я? — спросил Яспер, и один-единственный слог засочился смертоносной отравой.
— Ну да. Ты, — невозмутимо повторил Амор. – Ты. Изменить.
— Как? — саркастично осведомился Яспер. — Я не генсек.
— А ты хочешь им стать?
— Нет!
— В таком случае… — Амор развел руками. — Живи так и там, где ты сейчас находишься. И тем.
Яспер развернулся к нему, оперся о спинку дивана, уставился на Амора.
— Я восхищен твоим оптимизмом и непоколебимой верой в меня, мой милосердный друг, — благоговейно произнес он. — Ты — просто средоточие милосердия.
— Я тоже тебя люблю, — развеселился Амор.
— Правда? — хищно спросил Яспер, нависая над ним. — Осмелишься ли повторить?
Амор нервно засмеялся.
— Перестань, — тихо попросил Амор.
— Отче Аморе, ты как никто другой должен знать цену таким словам, и ты так беспечно ими разбрасываешься? Или ты повторяешь, или признаешь, что не ценишь то, что произносят твои уста. Ну? — потребовал Яспер.
Амор следил за ним, как зачарованный. Выдохнул, собрался с духом. Повторил — слово в слово:
— Я тоже тебя люблю.
— Это хорошо, — ухмыльнулся Яспер, приближаясь к нему вплотную. — И еще раз.
Амор послушно повторил.
Губы Яспера касались его губ, и он требовал: «И еще раз». И Амор повторял; Яспер прикусывал его губы и требовал, и Амор повторял. Яспер расстегивал его рубашку, сбрасывал свою, требовал — и Амор повторял.
Много позже, ранним утром, Яспер бережно целовал кожу на его груди, там, где сердце — и снова требовал. И Амор, едва ворочая языком, с трудом шевеля распухшими губами, все-таки повторял — и чувствовал, как губы Яспера шевелятся в такт его словам — и хотел отобрать у сна еще пару минут, чтобы ощутить на своей коже те самые слова, которые столько раз произнес сам.
Проснувшись, когда время близилось к вечеру, Амор долго вслушивался в звуки в квартире. Яспер, будучи крупным зверем, все-таки мог двигаться совершенно бесшумно. Кажется, именно это он и практиковал сейчас. Амор сел на кровати, осмотрелся, потянулся, неверяще улыбнулся, встал. Подхватил штаны, натянул их. Вышел из комнаты — увидел Яспера, напряженного — виноватого, если Амор не ошибался. Подошел к нему. Замер, подойдя вплотную. Прошептал, потянувшись к его губам:
— Добрый вечер?
Яспер спрятал лицо рядом с его шеей, тихо отозвался: «Добрый».
— Ты неожиданно робок, — развеселился Амор. — Боишься, что я на тебе не женюсь, после всего-то, что между нами было?
Яспер усмехнулся против своей воли. Слегка расслабился.
— Нет, не в этом дело, — тихо отозвался он, проведя языком по шее Амора. — Ты ведь священник.
— Которому запрещено служить. — Заметил Амор, потянувшись к его губам. Это было так просто — так приятно делать.
— Но твой обет…
— Какой?
— Целибат.
— Я его не давал. Его вообще принимают после очень долгого испытательного срока, и потом желающих его дать предпочитают отговаривать. Это одно из почти невыполнимых бремен, и его мало кто готов на себя взвалить. Правда, и следуют ему, однажды дав, куда убежденней. Что за мифов ты набрался, любезный друже, — усмехнулся Амор.
— Не давал? — спросил Яспер. Амор был готов поклясться — счастливо. Он покачал головой и нарисовал на груди Яспера крохотный крестик.
— Всегда боялся, что не смогу сдержать его, — повинился он и поцеловал то место, где только что были его пальцы. — Был прав.
Два с половиной года Квентина Дейкстра у власти показали всем сомневавшимся: он был серьезно настроен — готовился остаться надолго, а для этого утверждался основательно. Это вызывало разные чувства: его почитали, но и ругали. К нему прислушивались. А он позволял себе время от времени краткие, но очень веские замечания, к которым очень старательно прислушивались. Кое-кто даже предположил, что Дейкстра внимательно следил за тем, как их исполняли. Однажды он заметил, что судебная система является расточительным монстром, отягощающим народ, хотя призвана служить ему, взять хотя бы тот процесс против мегакорпов. И выяснилось, что достаточно полутора месяцев, чтобы его закончить.
Через четыре дня после оглашения приговора Горрен торжественно вручил Берту билет в Чили и несколько проспектов..
— Замечательная страна, — благоговейно произнес он, сложив руки перед собой в подобии молитвенного жеста. — Потрясающие виды. Я позволил себе снять для тебя пансион в очень уютном курортном местечке. Очень уютном, — повторил Горрен. — И будь так любезен, как следует отдохни. Ты слишком давно не позволял себе отпуск. Могу порекомендовать замечательный ресторанчик. — Он сунул Берту под нос один проспект и постучал по нему ногтем.
Берт не хотел отпуска — не знал, чем занять себя, да еще на курорте. Хотя если там неплохая комната, то какая разница, где лежать на кровати.
Курорт был хорош. И раз Берт все равно добрался до него, то и в тот ресторанчик можно сходить. Что он и сделал на второй день. Сел к бару, стал дожидаться, когда бармен подойдет к нему, а пока развернулся, чтобы оглядеться. Ощутил спиной, как бармен подошел к нему, и сразу же — тысячи нервных иголок, впившиеся в кожу.
— Хорошее здесь место, — сказал он на плохом испанском, поворачиваясь. — Стильное.
Перед ним уже стоял бокал с пивом. И бармен — Берт вроде не узнавал его и узнавал — стоял молча, скрестив руки на груди.
— Неплохое, — ответил он на английском.
Голос был знаком, но с лицом не соотносился никак. Берт тихо спросил: «Это ты?». И бармен улыбнулся одними глазами. Берт потянулся к нему рукой и опустил ее на стойку. Бармен — Коринт — опустил поверх свою.
========== Часть 45 ==========
Берт сидел за барной стойкой, не пересаживался за столик, хотя ему предлагали официанты, предлагал Коринт — «Векеса». Берт следил за ним, привыкал к его лицу, знакомился снова — узнавал с удивлением, что некоторые мелочи помнил куда лучше, некоторые, памятью о которых гордился, сохранились в ней неточно. Он знал, что это Коринт — видел перед собой незнакомого человека, бывшего, тем не менее, узнаваемым, что ли. Очевидно, с ним неплохо поработали те, кто обеспечил его — «Векесу» — новой внешностью, личностью и привычками. И все равно, что-то да осталось. Уверенность в том, что Берт следит за ним, например: иногда Коринт — «Векеса» — застывал, чтобы то ли оценить обстановку, то ли перевести дух, и словно прислушивался: можно ли различить за спиной дыхание Берта; и, кажется, Берт мог различить, когда его губы трогала та самая, знакомая, вызывавшая восхищение, благоговение, тысячи других эмоций улыбка: Коринт знал себе цену, и это невозможно было изменить, что бы он ни пережил.