Пущенные по миру - Страница 22

– А намедни у Епифана, моего братана, корова заболела, и её вести постеснялся, вот у меня и попросил… И я выручу брата, как вы полагаете, нельзя мне так сделать? – и потом сурово глянул на Антипа, а тот тем временем, сидя за столом, что-то быстро записывал.

– Тогда чего же брат не пришёл, пусть придёт немедленно и сей факт подтвердит! – отчеканил Снегов, твёрдо расхаживая по горнице председателя сельсовета.

– Дак он лес стережёт; вернётся – конечно, тогды и скажу.

Снегов остановился около стола, значительно переглянулся с Бединым, а тот ему многозначительно кивнул.

– Ладно, с тобой, товарищ… э-э… Мартунин? Решим дополнительно, пока ступай себе…

«Вот она, обещанная добровольность, – ворчал Егор, шагая скоро домой, – и только попробуй заикнись супротив, враз в контру запишут, статейку уклониста подыщут и в Сибирь. Да, это смогут. Советская власть хвалёная, а всё одно – дерёт налоги, а эти паскуды коммунятские смотрят с недоверием как на врага, личное, что ли, у них украл»?

У Епифана была одна корова и одна лошадь, на которой он лес объезжал, и пока не ведал, что ему делать с коровой, ведь она крепко выручала, обеспечивая детей молоком. А когда вечером к нему пришёл брат с предложением солгать властям, что, мол, корова пала, он не на шутку струхнул. «И что жа это он такое удумал?» – про себя произнёс Епифан, охваченный паническим страхом, и в недоумении провожал Егора.

Утром сомнения от него отступили, и он повёл корову в колхоз. Однако дорогой его вновь одолевали сомнения: может, погорячился, ведь в колхозе он состоять не будет, а скотину отдаёт. Что же это получается – добровольно отказывается от последней коровы? Наверное, брат прав, с ними, селянами, поступают по-грабительски. Как они проживут без своего хозяйства и без земли? На это он не мог ни от кого получить вразумительного ответа, отчего на душе становилось вдвойне досадно и муторно.

Пока он шел к подворью Бедина, некоторые хозяева стояли у своих дворов и тоскливо глядели на улицу и на то, что в этот час на ней происходило. Вот он ведёт корову, а там еще кто-то, Епифан подумывал, подойти ли к кому-нибудь, чтоб ему хоть кто-либо разъяснил: как верней ему поступить? Однако не решался, продолжал вышагивать по улице на пару с коровой, только здороваясь с односельчанами. Впрочем, кто из них точно знает, правильно ли они сами сделали, вступив в этот колхоз? Да и те, кто ещё продолжал пребывать в большом сомнении, не спешили записываться в общину. Веками жил народ без колхоза, будучи закрепощен, а как только дали свободу, не успели очухаться —и вот снова будет над всеми стоять одно лицо. В старое время был помещик, теперь – председатель. В таком случае правильно ли сами организаторы поступают, создавая колхозы? Конечно, тут такого вопроса быть не должно, ежели сам товарищ Сталин дал властям такое партийное указание. Да, тогда ошибки быть не могло, распоряжение Антип получил верное, ведь товарищ Сталин знает, что делает, для народа плохого не пожелает. Ему из Кремля, разумеется, всё доподлинно видней.

Нэпманов разогнали – это хорошо, а в деревнях придавят кулаков, и жить будет свободней. Замечательно, что у него, Епифана, никогда не было богатого хозяйства, зато Егорка всю жизнь рискует и вот сейчас никак не уймётся. Его мысли прервал чей-то оклик:

– Епиша, ты никак оглох, ай не слышишь, – звала его старушка из двора. – Правление колхоза Бедин от себя убрал в избу Степки Горчихина, шагай таперяча к нему.

Епифан, занятый своими мыслями и не желая от них отрываться, лишь кивком поблагодарил хоть одну добрую душу.

Когда в правлении у него спросили, есть ли у него дома ещё корова, он выпялил на Снегова непонимающий взор. Вот тогда он враз припомнил: не успел он появиться на своей половине, как к нему пожаловал Егор и затеял странный разговор:

– Ежели спросят, сколь у тебя коров, говори, свою, мол, порешил, яловая, а эту – купил у брата…

– На хрена мне врать? – сердито спросил он.

– Говори, как велю, а потом всё поясню!

Но тогда Епифан отмахнулся от совета брата. И вот теперь он пребывал в растерянности: что отвечать уполномоченному?

– Да одна у него, – небрежно за Епифана ответил Антип, – скажи братцу, пусть не юлит, не то будет хуже, сам приду проверять!

– Дак я привёл одну-разъединственную, – заикаясь, бросил тот.

– Вот и хорошо, а себе возьмёшь у брата, а если он не отдаст, скажи мне! – маленький Снегов остановился перед долговязым и высоким мужиком, порядочно растерявшимся от его сурового решения, при этом часто заморгал ресницами…

В это время Егор стоял под его воротами, ждал брата, как бога его высматривал, но Епифан так быстро прошелестел сапогами по мокрому снегу, что не удостоил его даже беглым взглядом. Егор с мрачным видом увязался следом за братом, который выглядел каким-то потерянным и разбитым.

– Ну и чего добился, теперя куковать без коровки? – спросил осторожно Егор, но с долей злого ехидства, почувствовав, что Епифан даже зрить его не желает.

– Будь доволен, что твои увсе целы… – бросил тот в обиде.

– За молочком своим деткам ко мне побежишь?

– Не боись, не побегу! – резко отчеканил. – Но жадность ещё никого не спасала, попомни мои слова, – однако тут Епифана будто кто толкнул в спину, и он как очумелый кинулся опрометью со двора в сторону колхозного правления, разместившегося после выселения семьи Горчихиных в его просторной избе.

Через двадцать минут Епифан усталый вернулся домой, словно только что разгрузил сам три вагона дров.

Тем временем Софья стояла с Егором и Настей, ждавшими его возвращения, и, поравнявшись с ними, Епифан отозвал брата в сторону:

– Я им сказав, что привёл тваву коровку, моя стоит, – сообщил он, почти не глядя на брата.

– Так вот что тебя укусило, а я гадаю: куда это его дьявол понёс? Это как же понимать, – вопрошал, сверкая безумными глазами, Егор, густо покраснев, – я тебе должен свою корову отдать, да? А ты, брат, однако, не дурак! – протянул свирепо Егор.

– Ну, чаво ты так разошевся, лучше выслушай, братан. Так вот, Антипу я сказав не за тем, чтобы…

– Да нет, я твое замыслие уяснил, таперяча уповаешь на мою совесть, а ты не рассчитывай – не пожалею. Накось вот, выкуси! – Егор отчаянно, как безумный, свернул фигу резким выбросом руки в сторону Епифана.

Тут загалдели их жены, особенно верещала Софья, встав перед Егором с пугливым видом, боясь, как бы братья не схватились в рукопашный бой.

– Глупой ты, Егорка, – выкрикнул через голову своей жены, – я у тебя не прошу, но для табе же старался, от беды отводил, а мы покудова обойдёмся без коровы!

– Ах, тудыт твою мать, благородный выискался?! – с ненавистью процедил Егор. – Едят твою душу, сучье вымя, тебя смотри чтобы самого беда не скрутила в бараний рог! – и, сплюнув, быстро ушёл восвояси.

В селе Аргуново, где к началу коллективизации Екатерина жила уже в замужестве пятый год, колхоз стали организовывать не в ту весну, а только на следующую. Может, потому, что от райцентра оно было расположено дальше других. Екатерина, как и многие женщины, привыкшие не к артельной, а к единоличной жизни, была сильно опечалена, когда узнала, что удумали власти: и скот отдай, и какой есть хозяйственный инвентарь отдай. И земельный надел, переданный ленинским декретом крестьянам на вечное пользование, тоже отошел колхозу. А им при усадьбе осталась крошечная латочка, на которой теперь не знали, что сеять: не то хлеб, не то сажать картошку, не то овощ какой. Словом, почти подчистую велели всё передать в колхоз, и эта принудиловка проводилась как бы на добровольных началах.

В прошлый год Екатерина наезжала в село Кухтинка два или три раза. Однажды сразу после Нового года она с Фёдором ездила отмечать годовщину смерти матери, и потом по весне была там сама, когда в её родном селе уже был колхоз. Но что её тогда поразило больше всего, она сразу не смогла уразуметь. Вроде бы село было как село, все дворы целы, однако сельский дух, который составлял всю сущность доколхозной жизни, навсегда утратился. Однако Екатерина догадалась о разительных переменах, которые произошли с её земляками. Из дворов сквозило каким-то щемящим и мрачным затишьем, хотя так же, как и раньше лаяли собаки, у кого-то слышалось коровье мычание и очень далёкое лошадиное ржание. Теперь люди меньше бывали на своих подворьях, и по утрам были вынуждены тянуться из своих настуженных изб к правлению колхоза. Отныне председательская рука на свой лад управляла людьми: бабы отправлялись доить в колхозный сарай коров, а мужики – кто чистил навоз, кто отъезжал в лес на заготовку дров, кто свозил с подворий на колхозный баз корма, кто чинил посевной и уборочный инвентарь. И потом пришёл черёд пахать и сеять на колхозных полях, а там и жать, заготовлять на зиму корма. Одним словом, когда изменился прежний уклад жизни, казалось, люди напрочь утратили свои хозяйственные навыки, теперь за них думал один человек – председатель, которым стал свой мужик Наум Дородов.