Пупок - Страница 30
Лысый вишневый человек с желтым шарфом ловко принял меня в объятья и повалил на пол перед подведенными синькой чертами улыбчивого лица. Сам-сам, — шептала Мо-мо, расшнуровывая мои кроссовки. Сам-сам, — бормотала она, потея. Огромные сопли повисли у нее подо ртом. Они расстегнули мне рубашку.
— Там паразит, — сказал лысый по-тибетски.
— От ayu sbosara bakara rosbauro bum phat, — сказала Мо-мо. — Повтори сто раз.
— Замучаешься повторять, — сказал я.
Лысый быстро залез мне в карманы, пощупал меня за бока и потрогал мошонку.
— Там паразит, — еще раз сказал лысый по-тибетски.
— Ну, ладно, — сказала Мо-мо.
Она бесстыже задрала юбку и присела на корточки над моим лицом. Ее густопсовая вонь была покруче стада обосранных яков.
— Помнишь, — промолвил я, обратясь напрямую к тибетской женственности, — как четырнадцатый Далай-Лама сказал в Нью-Йорке американским газетчикам, что больше всего в эмиграции он скучает по этим животным? Складка. Бритая мясистая складка моей экскурсоводши. Небесной тени моего тела явственно недоставало правой руки, что свидетельствовало не в мою пользу. Мо-мо подала лысому чайник.
— Какого цвета у него сперма? — довольно живо поинтересовался монах.
Мо-мо сплюнула спермой на пол и теперь внимательно рассматривала плевок. Черная сперма потекла мне за воротник.
— Пупок развязался, — хихикнул я.
— Дурак! — усмехнулась Мо-мо.
— Давай! — завопил монах по-тибетски и лег на меня, чтобы я не сбежал.
Мо-мо подняла свой красно-коричневый зад и вгрызлась зубами в мой пупок, похожий на мутный надутый презерватив. Красный паразит на мелких ножках ушел ей глубоко в горло. Она схватилась за волосы, напрягла лицо, и красный паразит показался у нее в правом ухе.
— Не дави, не дави его! — предупреждающе крикнул монах.
— Я знаю, — улыбнулась Мо-мо слабой улыбкой роженицы.
Красный паразит не спеша спустился по волосам и по руке Мо-мо и покинул ее полностью, заползя под маленькую подушечку.
Я сидел с белым праздничным шарфом на груди. Вокруг в саду поддеревьями монахи оттачивали искусство спора.
— Швеция! — крикнула Мо-мо педерастам. — Идите обедать!
Раскаявшийся бизнесмен плясал неподалеку свой нехитрый танец.
— После смерти ты не пойдешь в ад, — твердо сказала Мо-мо. — Ада для тебя не будет.
— Откуда ты знаешь? — усомнился я.
— Если будешь впредь себя хорошо вести, — засмеялась Мо-мо и погрозила мне пальцем.
Тибетская осень хорошела на теплом солнце. Ничто не предвещало новой беды. В аэропорту, в 96 километрах от Лхасы, она даже не подошла попрощаться со мной.
1995 год
Расщепление водки
Вначале было слово. И слово было у Бога. И слово было — водка. В огромном замкнутом пространстве России, где потребление алкоголя — самое высокое в мире (14,5 литров чистого алкоголя на душу населения, причем больше половины выпитого — именно водка) водка прошлась колесом едва ли не по каждой русской семье точно так же, как война с Гитлером или сталинские репрессии. О моем деде по материнской линии, Николае, который рано разошелся с бабушкой, мне, например, известно только одно: он был алкоголик. При слове «водка» русский человек начинает вести себя непредсказуемо. Как будто дыра пробивается в подсознание, и там все начинает булькать, пузыриться, ходить ходуном, а на поверхности возникают всякие-разные жесты и мимика, глаза загораются, руки потираются, кто подмигивает, кто прищуривается, кто глуповато во весь рот улыбается, кто щелкает пальцами, кто хмурится и впадает в прострацию, но никто, от верхов до низов, не остается равнодушным, выключенным из игры. У каждого есть что рассказать. Мы все в России — заложники водки в большей степени, чем любой политической системы. Короче, водка — русский Бог. Русский Бог празднует в этом году юбилей: ему 500 лет.
Водка, как и Бог, дает и берет. На акцизы, выплаченные за ее производство только на известном бренде «Смирновъ», в начале XX века содержалось половина российской армии. Но другим концом водка била ту же армию и стала похлеще войны. Если в Афганистане по официальной статистике погибло 14.000 советских солдат за десять лет, то в России от алкогольного отравления умирает больше 30.000 людей в год.
Водка грозит, карает и требует жертвоприношений. Я имею в виду не только закуску, хотя и она как часть ритуала становится важнейшей деталью судьбы: не так закусил, не туда пошло, не то вышло. У других народов нет такого мистического отношения к напитку, по крайней мере, у современных народов. Русский Бог — водка — свидетельствует: мы еще не вышли из архаического окружения, где все предметы мира сопряжены с демонами и ангелами.
Загадка России в том, что она до сих пор не нашла ключ к решению водочной проблемы. Если гневить водочного бога и предавать его анафеме, запрещать напиток, то мы получаем всю гамму негативных последствий: самогон, спекуляцию, отравления. Если же водку поощрять, рекламировать, то последствия будут не лучше. Водка и русская эротика переплетены, перепутаны, заверчены и закручены: сколько русских девочек потеряли и голову, и невинность в водочной оргии? Водка — и катализатор деторождения, и его бич. Она диктует, кому родиться, кому умереть. Бога нельзя взять под контроль, обуздать, укротить. В него можно перестать верить, найти других кумиров, но это долгий путь национального перерождения.
Однажды, в начале 1970-х годов, Андрей Андреевич Громыко, тогдашний министр иностранных дел СССР, возвращался в Москву с правительственной загородной дачи в деревне Завидово. Его шофером в тот день был Леонид Ильич Брежнев. Поскольку руководители Советского Союза находились в одиночестве в машине Генсека, Громыко позволил себе затронуть больной вопрос:
— Леонид Ильич, — сказал он, — надо что-то делать с водкой. Народ спивается.
Брежнев не отозвался. Громыко уже жалел, что коснулся этой темы, когда, по прошествии пяти минут, Брежнев, словно вдруг пробудившись, ответил:
— Андрей, русские люди без этого никак.
Этот исторический эпизод мне рассказал со слов Громыко Михаил Сергеевич Горбачев, когда, по случаю водочного юбилея, я нанес ему сугубо «водочный» визит. Мы долго беседовали в его тихом, сумрачном, на английский манер, кабинете в «Фонде Горбачева» на Ленинградском проспекте, а с большого портрета, писанного маслом, на нас смотрела его покойная жена Раиса Максимовна.
— Зачем вы пришли ко мне говорить о водке? — не скрыл своего удивления Горбачев.
— Я пришел к вам как к ее главному врагу.
Горбачев, как известно, отказался верить в консервативную мудрость брежневских слов и стал единственным правителем России за всю историю водки, который объявил ей беспощадную войну на уничтожение. Уже через месяц после того, как он стал Генеральным секретарем ЦК КПСС, в мае 1985 года советские газеты опубликовали постановление «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Горбачев вел войну с водкой на протяжении четырех лет: тогда крушили водочные заводы, закрывали винные магазины, придумывали водочные спецталоны на свадьбу и похороны, запрещали подавать спиртное на приемах в советских посольствах за границей, наконец, даже прошлись бульдозерами по виноградникам Крыма, Грузии, Молдавии, Кубани и Ставрополья, — под вой, стон и хохот пьющего народа, прозвавшего Горбачева «минеральным секретарем».
В стране, где водка в 1980-е годы фактически стала второй валютой (водопроводчики, рыбаки и трактористы охотнее работали за водку, чем за рубли), где больше 90 % убийств совершалось на почве пьянства, водка оказалась сильнее всех властных структур советской сверхдержавы, которые были в распоряжении Горбачева. Я полагал, что разговор о проигранной с водкой войне будет Горбачеву неприятен, но о причинах своей контраверсивной кампании он рассказал охотно и с полным знанием дела. «С начала 1970-х годов, по его словам, в руководстве ставился вопрос о том, что делать с водкой. Беспокойство вызывала страшная статистика: травмы на производстве, падание производительности труда, сокращение продолжительности жизни, аварии на транспорте. В 1972 году вопрос обсуждали на Политбюро, но отложили. Решить его было невозможно, поскольку сам государственный бюджет был «пьяным». Сталин сделал его таким сознательно и временно, но нет ничего более вечного, чем временное решение. За время Брежнева «пьяная» часть бюджета из 100 миллиардов рублей превратилась в 170 миллиардов — такую прибыль приносила водка государству».