Публичное одиночество - Страница 70

И вот если мы возьмемся обсуждать сегодняшних людей, то какая будет цель? Мы берем человека, чтоб его утопить? Или берем человека, за которым есть перспектива созидания?

Если чтоб утопить и рассказать, какой это мерзавец, то мне это неинтересно. Это разрушение. А если есть перспектива развития и можно помочь человеку, то это интересно. Это созидание. (I, 132)

ИНЕРЦИЯ

Русская инерция (2002)

Мне приходится сидеть на совещаниях более важных, менее важных, все говорят так правильно, так справедливо, так заинтересованно…

И у меня возникает странное ощущение: если все так правильно говорят, чего же тогда все происходит-то не так, как надо?

Иван Ильин любил такую фразу: «Никогда не жалуйся на время, ибо ты именно для того и рожден, чтобы сделать его лучше». Может быть, и по-комсомольски звучит она, и слишком по-молодечески, но тем не менее Ильин к ней относился очень серьезно.

В нас до сих пор жива вечная русская инерция.

Александр Сергеевич Пушкин, встретив гроб с телом Александра Сергеевича Грибоедова, сказал: «До чего мы, русские, ленивы и нелюбопытны». Это наше печальное качество еще умножилось партийной системой – за нас сделают, за нас решат…

Помню это чудное время в армии: «Построят – скажут». Веселая безответственность! «Понял! Есть!» Слушаешь начальников и думаешь: «Вот козел!» А вслух: «Понял! Есть!» Все понимающе перемигнулись. И вперед. И все нормально…

И в гражданской жизни было так же. Сидели на кухнях и хихикали. А потом вдруг в три дня это все рухнуло. В три дня!

Стержень страха вынули, свободу дали, а что с этим делать?

И тут же начали искать того, кто объяснит, куда же нам надо идти, чего же нам теперь делать. На мой взгляд, как раз этим нашим национальным качеством очень лихо воспользовались. Тот же Фонд Сороса, который нам доставляет теперь учебники, по которым будут учить наших детей… Посмотрите их. Очень впечатляющая картинка нашей истории. Или бесконечные проповедники из-за океана, через переводчика просвещающие нас, неразумных.

Понимаете – они делают, а мы нет. Вот в чем вся проблема… (I, 92)

ИННОВАЦИИ

(2013)

Остаюсь при своем убеждении, что все инновации, все эксперименты, все новшества, все смелые почины – все они могут иметь смысл в том случае, если в центре стоит человеческая жизнь, человеческая душа, человеческое существование, сострадание. Когда есть живые люди…

А если этого нет?

Вот есть умнейшие люди. Умнейший человек, знающий, который сыплет цитатами по любому поводу. Я уважаю таких людей. Но я думаю, что душа без знаний может быть созидательной, а знания без души созидательными быть не могут. Они остаются только знаниями, они холодны, они бесчувственны. Если за этими знаниями не теплится жизнь человеческого духа, биение человеческого сердца, вот это тепло внутреннее, такое разливающееся от желания рассказать о том, что тебя волнует по-настоящему, то это – мертво. (XV, 77)

ИНОСТРАНЦЫ

(1992)

Любой иностранец, попавший на две недели в город Тулу и брошенный «Интуристом», превратится в совершенно иного человека.

Через две недели он будет думать совершенно по-другому – о жизни, о мире, о себе, о чем угодно… (II, 25)

ИНТЕЛЛИГЕНТ

(2002)

Интервьюер: Вы как-то очень не то что нелицеприятно, а просто сказали: «Я не интеллигент».

Я не интеллигент. Я аристократ.

Это разные вещи.

Причем аристократ – это не начищенные ногти, грассирование и невозможность войти в людскую. Аристократизм, на мой взгляд, заключается в том, чтобы точно знать свое место.

Полуграмотный, неграмотный крестьянин, никогда не читавший Пушкина, Ницше и не слушавший Мусоргского или Моцарта, если у него достоинство его существования сочетается с окружающим миром, он знает свое место.

Это не значит, что его место – это место униженного и испуганного в людской.

Нет.

Он делает свое дело, и он знает, что он делает его лучше других, и он не хочет быть членом Совета безопасности или министром культуры. Он просто не хочет! Он самодостаточен на своем месте. И в том, что он умеет, он достиг всего того, что хотел достичь.

А что такое «интеллигент», по-вашему?

Не знаю.

Вот на сегодняшний день то, что называется «интеллигенция», – для меня это какое-то ругательное слово стало.

Честное слово!

Я уважаю людей труда, интеллектуального в том числе. Но я не люблю и не верю общественности. Она продажна и пуста.

Я верю конкретным людям, их конкретным делам, а все остальное – это пена, мыло. (V, 7)

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ

(1993)

Я посмотрел репортаж в «Вестях» относительно встречи президента страны с интеллигенцией. Честно скажу, я испытал чувство неловкости. Ну неловко я себя почувствовал.

И к счастью, даже не к счастью, а к ощущению того, что я в этом своем чувстве не совсем неправ, я 30 апреля в «Независимой газете» прочитал статью Топорова, человека, чье мужество и позиция меня просто поразили.

Я почувствовал в этой статье полнейшую независимость. Ему ничего не надо. И он пишет как раз об этой вот встрече с интеллигенцией. Пишет очень жестко, очень честно…

Я в своем выступлении в «Культуре» сказал, что странно мне видеть большого музыканта, великого пианиста (это был Николай Петров), который призывает расправляться канделябрами. Мол, вы, Борис Николаевич, играете честно, а они шулера, а, как известно, в России с шулерами поступали именно так.

И меня потрясло, что разговор шел не о борьбе с коррупцией, с мафией, с воровством… а по вопросу применения силы и жесткой политики к инакомыслящим, то есть к тем, кто думает не так, как ты. Я имел неосторожность им это высказать…

Я понимаю, если бы там, на встрече у президента, был Солженицын, изгнанный из страны, Ростропович, Максимов.

Нет!

Там были народные артисты Советского Союза, которые были удостоены всех регалий, которые могла дать им страна. Так что ж вы, братцы, вы, находящиеся в постоянной оппозиции, с одной стороны, а с другой стороны – поющие и играющие на правительственных концертах, борющиеся за звание народного СССР, Ленинскую премию и так далее.

Что с вами случилось?..

Я не знаю, что так отстаивать прекрасным писателям братьям Вайнерам, чего им бояться? Да нечего! Выходит полное собрание их сочинений, да и раньше всегда выходили их книги…

Некоторые речи, которые там звучали, мне напоминали речи, которые я мог бы читать и в 1949 году, и в 1953 году, только там просто другие фамилии стоят, и все.

И вот на это мое выступление Николай Петров, мой товарищ детства, ответил открытым письмом, которое было напечатано в «Курантах».

И обратите внимание на одну потрясающую деталь – как подается материал. Редакция подает его, как бы подталкивая читателя: ну, вот смотрите… «То, что маститый режиссер, – пишется в преамбуле, – стоит на позициях, прямо противоположных существующей исполнительной власти, не диво». Тридцать-сорок лет назад эта фраза могла бы стать поводом для абсолютно однозначной репрессии по отношению к тому, о ком она написана. Вот в этой преамбуле прямо сказывается та самая – большевистская – система наводки: вона, вона куда надо смотреть!

Все поняли? А кто не понял – поймите! Это же против вас!..

Так делается неправда.

А я могу сказать, что это неправда. Потому что меня нельзя упрекнуть, скажем, по моим картинам, что я работал для правительства, для партии. Я никогда не был членом партии, не имел ни одной госпремии…

Еще цитата: «В русской истории истинный художник всегда находился в оппозиции к власти. Сейчас единственный в нашей истории случай, когда большинство российских интеллигентов, не за привилегии, звания, ордена, регалии и прочие подачки, а по велению совести сплотились вокруг нашего президента…»