Публичное одиночество - Страница 14

Он вправе был многое сказать, на что не имели права другие…

Астафьев был человек очень эмоциональный, взрывной, очень категоричный. Я не думаю, что он сидел и выдумывал – как бы ему поправильней выразиться, как бы сформулировать…

Говорил, что думал.

Он быстро остывал, он был человек раскаивающийся… Вообще замечательный был человек. Настоящий русский большой писатель. (II, 49)

АСТРОЛОГИЯ (2009)

Вопрос: Вы свою жизнь по звездам сверяете?

По звездам? А как это?

Ну то есть с астрологией.

Да нет, ну что вы. Я верю в Бога. Мне хватает.

И еще я верю в имена. Когда человека называют при рождении близко к именинам какого-то святого – это очень мощное определение жизни.

Меня зовут Никита. Никита – победитель, изгоняющий беса и населяющий веру. Вы посмотрите, какое количество людей меня не переносят и не могут объяснить почему.

Что я тебе сделал плохого? Украл у тебя что-то? Обидел тебя, оскорбил? Это на уровне, совершенно не связанном с материальными ценностями. Ты приговорен к энергетике этого имени.

Мой духовник сказал: «Это, Никита Сергеевич, демонов немощные дерзости». Не мерзости, а дерзости.

Гениально!

Чем больше клевещут, тем чище душа.

Я когда это понял – никаких вопросов! Все нормально. (I, 136)

АТМОСФЕРА (2007)

Скрупулезность создания атмосферы и есть основа режиссуры. Говорю от своего имени и опираюсь на обожаемого мною человека

Михаила Чехова, гениально сформулировавшего: мудрость, содержательность, стилистика спектакля, фильма зависят от духа – от идеи. Красота, или уродство, или грубость зависят от тела, от всего того, что мы видим и слышим. Но жизнь, огонь, обаяние, привлекательность зависят исключительно от души – от атмосферы.

Ни дух – идея, ни тело – форма не могут дать жизнь спектаклю или фильму, а только атмосфера.

Что это такое?

Вот сколько раз у вас случалось в жизни, что вы собрались, предположим, вчетвером, сели за стол, начали разговаривать, выпивать, закусывать. И все у вас так хорошо, трогательно. И приходит пятый – милый хороший человек, который ничего плохого не сделал, и вы к нему очень доброжелательно относитесь, но все разрушилось, все пропало. Один сказал тогда: ну ладно, я пошел, второй, третий… Почему? Потому что в ту созданную вами атмосферу влетел совершенно инородный элемент. Он внес ту энергетику, которая убила ваше состояние, нажитое, когда вы общались друг с другом.

Так и атмосфера в кадре имеет принципиальное значение. (XIII, 3)

Атмосфера в кадре

(2002)

Атмосфера, на мой взгляд, единственное, чему нельзя подражать, именно поэтому кинематограф является великим искусством. А создание атмосферы, когда появляется возможность подключить биологическую память зрителя, мне кажется, для художника самая большая проблема.

Вот, к примеру, гениальный рассказ Чехова «Именины» (жаркий день в деревенской усадьбе, пикник, женщина на сносях) весь построен на тончайших атмосферных деталях. Или, помните, в его повести «Жена», когда доктор Соболь лежит на диване, сгущаются зимние сумерки, и в темной комнате сереют только его толстые пятки.

То есть это визуальный ряд такой силы, что сразу же включается биологическая память. Но мы не можем представить себе, чтобы зимой на диване лежал человек без носков. Это нереально. По биологической памяти: зимним вечером человек, если он не пьяный, не может снять носки и лечь лицом к стене без одеяла с голыми ногами. Точно так же, когда говорят слово «мороз», вы можете сразу представить – пар изо рта, заледенелые окна, снег на улице. Но это не образность, а биологическая память. А когда мы говорим: замёрзший, ледяной, покрытый инеем замок и розовые влажные губы ребенка – это образ! Помните в детстве эти жестокие шутки, когда ребенку кто-то говорит: «Поцелуй замок!» И он послушно целует, а к железу прилипают клочки кожи. В таком случае биологическая память становится частью образа.

Кто-то считает прямое влияние на зрителя самым сильным. Скажем, снимают чистую порнографию…

А кто-то знает, что отражение сильнее луча. Помните, например, в картине Годара «На последнем дыхании» есть любовная сцена под простыней, почти полностью перекочевавшая в картину Бертолуччи «Последний император»? Она заставляет наше мышление включать биологическую память и буквально существовать под этой шелковой простыней. А дальше включается сама атмосфера, закатное солнце и так далее, и тому подобное…

Как-то довольно жарким летним днем, когда я отвозил моего сына Тёму в Филатовскую поликлинику, я остался сидеть в машине, которая стояла задом к входной двери. Передо мной была дорога, по которой ходили люди и проезжали редкие на территории поликлиники машины. Представьте себе такую монтажную фразу. Жена с сыном выходят из машины, я смотрю на них в зеркало, они входят в дверь, и я начинаю читать книгу. Хлопает дверь. Я смотрю перед собой. Никого. Я смотрю в зеркало, из поликлиники вышла женщина с четырехлетним ребенком. Пока они идут мимо моей машины, по дороге проезжает задом «скорая помощь» и скрывается за углом. Женщина с ребенком поворачивают туда же.

Проходит несколько секунд, и они возвращаются обратно, она волочит за собой ребенка, закрывая ему глаза и в ужасе оглядываясь. Я не видел, что там случилось, но отражение произошедшей за углом трагедии я видел в реакции матери и ребенка, и это было в моем воображении. В моем воображении – машина наехала на коляску, мозги на асфальте – было намного сильнее, чем, надеюсь, то, что произошло в реальности.

То есть все то, что оказывается как бы за кадром твоего восприятия, может превратиться в художественный образ, и тогда все зависит от уровня интеллекта и фантазии художника, потому что это и есть та самая часть невидимого мастерства, которая в результате и определяет ценностный уровень картины. Помните гениальную находку Трюффо: зареванная женщина вскакивает в машину, закрывает дверь, включает двигатель и «дворники», потому что из-за слез не видит дороги.

Но так как героиня находится в состоянии аффекта (а биологическая память очень сильна), она автоматически включает «дворники», которые по сухому стеклу начинают работать.

Такое возможно только в том случае, когда режиссерское мышление идет не за прямым ходом как таковым, не за сюжетом, не за осязаемым объектом, а за отражением этого образа, которое включает биологическую память зрителя.

Потому что иначе невозможно объяснить человеку, почему героиня, если нет дождя, включила «дворники», но каждый, кто бывал в подобной ситуации сильнейшего нервного стресса и при этом садился за руль, может соединить свое внутреннее состояние, объект съемки и энергию героини, которая не понимает, что происходит, но в то же время автомат ее существа подсказывает ей, что для того, чтобы ехать, нужно включить щетки, иначе ничего не видно.

На мой взгляд, это один из ярчайших примеров настоящего ремесла. (XIII, 1)

Атмосфера за кадром (2002)

С точки зрения режиссерского ремесла знание распределения энергетики как внутри кадра, так и на протяжении всего фильма имеет грандиозное значение. При этом атмосфера в кадре не может существовать отдельно от атмосферы за кадром. Она является ее продолжением.

От артиста, который утром поругался с директором картины потому, что за ним не прислали машину или у него холодный номер в гостинице, на съемочной площадке нельзя требовать ничего.

Даже если он обманет зрителя, он не сможет обмануть вас, а вы, в свою очередь, не сможете обмануть зрителя, потому что это перетекающий процесс, из кадра в кадр.

Все вы знаете, что такое съемочная группа, и особенно в экспедиции. Насколько люди устают друг от друга… Ведь когда актер играет перед кинокамерой, его зрителями становится только съемочная группа. Театральный актер может выдать свой энергетический импульс прямо в зал и тут же получить его обратно, если он точно попал. Реакция зала для него – новый стимул, адреналин. Он полетел. И без этого полета, без этого отрыва от земли практически невозможно сделать ничего серьезного. Конечно, всегда можно что-то сыграть, но сыграть то, что артист и сам не понимает, как он это сыграл, получается только тогда, когда его импульс услышан зрителем.