Птицы (СИ) - Страница 167

Гораций Горр и Корнелиус Фергин заключили сделку с одним из наследников старого господина Уолшша. Александр был готов пойти на что угодно, чтобы обставить своего брата Герхарта в борьбе за отцовское наследство. И Птицелов с Портным предоставили ему такую возможность. Когда Герхарт Уолшш лишится своего пленника, все его планы пойдут прахом… и это лишь малая доля того, что этот мерзавец заслуживал за то, что держал Круа Гелленкопфа в заточении.

Птицелов вернул стол в изначальное положение и покатил его по проходу. Показавшийся из бурехода Гораций Горр поспешил к нему на помощь, и вдвоем они затащили стол в салон.

Оставив его в простенке между забранными глухими створками иллюминаторами, компаньоны уселись в глубокие кожаные кресла.

Опустив к себе медный рожок на длинной тонкой трубке, Гораций Горр сообщил в него:

— Капитан, мы готовы выдвигаться!

Из вещателя раздался трескучий голос капитана:

— Понял вас, сэр. — После чего прозвучала команда: — Внимание, экипаж бурехода! Всем подняться на борт! Мы отчаливаем! Готовность две минуты!

Люди Александра Уолшша поспешили занять пустующие кресла. Шесть членов экипажа пристегнулись ремнями и прильнули к окулярам перископов в носовой и кормовой частях бурехода. Дюжина стрелков заняли места вдоль бортов — они также закрепили себя ремнями.

— Задраить люки! Опустить переборку!

С режущим уши лязгом металлическая дверь закрылась.

— Отцепка по команде! Три! Два! Отцепляемся!

Гармошка прохода сложилась и приросла к борту с наружной стороны.

— Поднять якоря! Поднять буреход на ноги! Носовая пара! На три единицы!

Загремели цепи, и махина вздрогнула. Мигнул свет, а затем буреход качнулся, нос его медленно приподнялся.

— Бортовая пара! Три единицы!

Ноги в средней части бурехода пришли в движение, и он слегка выровнялся.

— Кормовые! Три единицы!

Когда выдвинулась и задняя пара ног, буреход полностью встал в горизонтальное положение.

— Тихий ход! Курс на Гротвей! — приказал капитан, и махина, кренясь из стороны в сторону, двинулась сквозь бурю.

Гораций глянул на своего друга.

— Ты готов, Корнелиус?

— Я готов. Скоро… уже скоро мы добудем Черное Сердце и зажжем маяк.

— И тогда этот город изменится навсегда, — закончил Гораций.

— Сколько нам нужно, чтобы добраться до Фогельтромм?

— Капитан сказал, что, по его расчетам, около двух часов.

— Разбуди меня, как преодолеем границу Гротвей.

Корнелиус Фергин, Птицелов, опустил голову и закрыл глаза, словно заснул. Но на самом деле он думал.

Думал о женщине-не-птице, о странном докторе и еще, хоть и запрещал себе это, думал о мальчишке с взлохмаченными синими волосами.

А буреход тем временем, сотрясаясь под ударами непогоды и переставляя свои шесть громадных механических ног, медленно пробирался через бурю, с каждым шагом приближая этот город к роковому событию, которое, как верно заметил Гораций, навсегда его изменит. Маяк будет зажжен. И тогда они увидят… все увидят…

Оставалось около двух часов…

Изящный воздушный экипаж летел над городом. Винты с жужжанием вращались, снег, словно боясь прикоснуться к бортам цвета полированной кости, облетал его, и экипаж несся будто в невидимом стакане.

В иллюминатор, лениво придерживая рукой полосатую шторку, глядел джентльмен, с виду, лет сорока — бледный, с точеными, даже островатыми чертами лица и вздыбленными иссиня-черными волосами, собранными в прическу, похожую на луковицу. На джентльмене был дорогой костюм под цвет волос: самым примечательным в этом костюме было нечто, вроде сюртука, но длинного, настолько, что его полы стелились до самого ковра, который лежал перед удобным кожаным сиденьем.

Глядя в иллюминатор, джентльмен, курил трубку в виде резной и носатой не-птичьей головы, выдыхая облачка полосатого черно-белого дыма. И его ничуть не смущало, что город был сплошь погребен под бурей — о, пассажир воздушного экипажа прекрасно видел все сквозь нее, правда ему для этого приходилось использовать костяной с золотыми ободками театральный бинокль, судя по виду, из того же комплекта, что и трубка.

— Давненько! — усмехнулся джентльмен. — Давненько я здесь не был. Сколько там лет прошло, Грабовски?!

Хмурый тип в круглых очках и клетчатом котелке, сидевший за рычагами и управлявший экипажем, пробурчал:

— Да кто ж считает, сэр?

— И верно! Время… его так переоценивают! Но ты не спросишь меня, к чему я заговорил о годах, Грабовски?

— К чему вы заговорили о годах, сэр? — со вздохом проговорил Грабовски.

— О, рад, что ты спросил! Я к тому, что давненько здесь не был.

— Вы же с этого и начали, сэр, — напомнил Грабовски.

— Ну да. Мне просто любопытно, понимаешь?

Грабовски вздрогнул, неловко дернул рычаг, и экипаж тряхнуло.

— Любопытно, сэр? Вам дурно? Рыба, которую мы заказывали в Габене вчера, была несвежей?

— Несвежей там была лишь дама, которая имела счастье сопровождать нашу персону. Но я не о том. Мне любопытно, что там с моим домом.

— Понимаю, сэр.

Джентльмен хмыкнул.

— С чего бы тебе понимать, Грабовски?

Человек за рычагами пожал плечами.

— Ну, я ведь помню Бастиана. И его характер. Он запросто мог превратить дом, который вы построили, в захолустную гостиницу.

Джентльмен с трубкой согласно закивал.

— О, Бастиан… Мой дорогой Бастиан Трогмортон. До меня дошли слухи, что он придумал себе какое-то другое имя. Представляешь? Очевидно, это глупое и очень нелепое имя… И это взамен самому лучшему в мире имени, которое я придумал для него лично! Ты знаешь, это разбивает мне сердце, Грабовски.

— Какое из них, сэр?

— То, в котором теплится моя любовь к племяннику.

— А. То сердце…

Джентльмен выдохнул очередную порцию дыма и вновь поднес к глазами бинокль.

— Эх, Грабовски… кажется, за все те века, что я прожил, в этом мире ничего не осталось прежним.

— Дайте угадаю, сэр, сейчас вы скажете: «кроме».

— Кроме черной неблагодарности племянников по отношению к любящим дядюшкам. — Джентльмен с трубкой убрал бинокль и повернул голову, глядя в зеркало над приборной панелью, которое висело над головой сидящего спереди, за рычагами, собеседника. — Улица Трум, Грабовски. Мы почти долетели. Я очень надеюсь, что Бастиан не делал перестановку и не менял обои. Не люблю перемены.

Грабовски глянул в зеркало и тут же зажмурился от ужаса. На него смотрел монстр с длинным горбатым носом и черными, без зрачков, глазами, но самое жуткое заключалось в том, что глаз этих было восемь. Тонкая прорезь рта исказилась в улыбке.

— Я дома, Грабовски. Коппелиус Трогмортон вернулся домой.