Птицы небесные. 1-2 части - Страница 208
— Куда же все это катится, Господи?
Матушка отозвалась из кухни, разливая нам компот:
— У нас еще одно горе, батюшка! — Она поставила перед каждым по большой кружке компота. — Отца Тихона ограбили бандиты и избили. Он и так до этого сильно болел, а тут такое искушение…
— А где он сейчас?
— Уехал, родимый, куда-то в Подмосковье… — матушка поманила меня пальцем на кухню. — Сказал, что отец Симон, когда наберется опыта, будет у вас старцем, — прошептала она. — Дай-то Бог… Для старца ты еще совсем молодой!
— Да я об этом и не думаю, матушка… — смущенно ответил я.
— Ну, ты как хочешь, а теперь мы будем у тебя исповедоваться, больше не у кого!
Так неожиданно мне пришлось принять исповедь у этой супружеской четы, которых я любил и благоговейно почитал всю свою жизнь. Вместе с ними исповедовался и их послушник Борис.
Военный грузовой вертолет, срывая кепки с голов встречающих, высадил нас на Псху. Зазевавшуюся пьяненькую старушку ветром укатило в кусты. Разговоры и расспросы в доме Василия Николаевича затянулись до полуночи. Никто не хотел расходиться. Много вопросов было о России и что в ней происходит. Это глубоко волновало местных жителей. Блокада Абхазии со стороны России продолжалась, а граница все сильнее укреплялась. Хотя война закончилась, но бои продолжались в районе Сванетии и на границе Грузии. Войска ООН установили коридор безопасности между Абхазией и Грузией. Прежнего грузинского правителя сместили, и лидером стал оголтелый националист. Население Абхазии жило в постоянном напряжении, люди жаждали новостей и объяснения, почему все происходит так хаотично. Всех пугала обстановка на Северном Кавказе. Утомившись от долгих разговоров, я ушел спать, еще долго слыша снизу восклицания: «Россия, Москва, Тбилиси, Сухуми…»
На следующее утро в доме появился утомленный Валерий:
— Батюшка, что с вами случилось?
На мои рассказы он неодобрительно покачал головой:
— Ну что за люди? Целую неделю потерял на той стороне, а пограничники ничего мне не сообщили! Зачем вы им Библию подарили? От нее для них толку не будет… (он был в сильном гневе на российскую погранзаставу) Специально еще раз перейду границу, чтобы насолить начальнику! Кстати, отец Симон, мне из Сухуми привезли настоящую железную печь специально для вас! Прошу, возьмите…
Действительно, моя печь на Грибзе из тонкого кровельного железа давно прогорела, и этот подарок был весьма кстати:
— Спасибо, Валера, всегда буду помнить тебя, а когда буду топить печь, то особенно — с большой благодарностью!
— Она тяжелая, батюшка! — вступил в разговор Василий Николаевич. — Лучше я вам ее на лошади привезу.
Наконец мы двинулись по тропе под восхищенные возгласы восторженных москвичей, впервые попавших в Абхазию. На лугах пестрели ромашки и васильки, зверобой усыпал зеленые лесные поляны. Мраморные скалы, поросшие вечнозеленым самшитом, многократным эхом умножали шум белопенной Бзыби.
Отец Пантелеймон издали заметил наш отряд и поспешил нам навстречу:
— А я уже начал думать, что вы не приедете! На Псху поговаривали, что вас арестовали на границе…
— Слава Богу, не посадили, а ведь запросто могли посадить! — ответил отец Ксенофонт.
Геолог слушал наши рассказы о банде в Буденновске и о нашем повторном задержании с нескрываемым любопытством:
— Чувствовал я, что будут у вас искушения… Все четки истер, пока молился о вас!
— Спасибо, дорогой! — порадовался я молитвенному настрою своего друга.
Выгрузив рюкзаки, мы все вместе стали рассматривать привезенные книги и иконы. Заодно я отдал иноку сэкономленные двести долларов, прошедшие долгое путешествие.
— А почему вы их не потратили? Я же дал деньги на ваши расходы! — удивился отец Пантелеймон.
— Тебе они тоже могут пригодиться, отче! — улыбнулся я. — Кто знает?
На следующий день нас разбудил зычный голос инока:
— Отцы и братья, у нас церковь не достроена, а вы спите! Предлагаю немедленно взяться за работу, пока мы все вместе, потом отоспимся…
После умывания и молитв, захватив веревки, мы отправились к реке в осиновую рощу, где сохли напиленные для церкви бревна. За несколько дней нам удалось перетащить их к нашей строящейся церквушке. Геолог с братом взялись рубить пазы в бревнах, а мы с иеромонахом и кандидатом наук принялись ровнять топорами по шнуру стволы и подгонять их друг к другу. Инок подозвал отца Ксенофонта:
— Отче, иди сюда, научу рубить лапы, тебе это дело пригодится!
В недолгое время иеромонах уже ловко орудовал топором, сидя на возвышающейся стене храма. Отец Пантелеймон, видя, что строительные работы неплохо продвигаются без него, взялся поварить. В честь нашего приезда он испек торт, умудрившись сделать его из галет — остатков «гуманитарной» помощи.
В две недели нам удалось возвести церковь под стропила. Осталось накрыть ее кровлей из дранки. Заготовленной дранкой поделился с нами Василий Николаевич, привезя ее с пасеки. Заодно он доставил на Решевей и громоздкую железную печь из толстого металла.
Вместе с ним ушел на Псху служить отец Ксенофонт, с которым отправились и наши гости, жаждущие общения с местными жителями. Пчеловод подарил нам флягу свежего меда, предупредив, что этим летом мед в основном пчелы принесли «дурной», пусть отстоится. К обеду геолог наполнил литровую банку «дурным» медом и поставил на стол.
— Эх, угостимся на славу свежим медком!
— Отец, его есть нельзя, пусть до осени постоит! Помощник отца Пимена как-то наелся такого меда, потом катался по земле и кричал: «Ой, мама, умираю!»
— Умер, что ли?
— Нет, не умер. Через два часа все прошло. Говорят, что «дурной» мед — лекарство от всех болезней, только принимать его нужно понемногу. У меня самого от такого меда искры из глаз сыпались, а я только лизнул его на пробу…
— Ерунда, организм у меня крепкий, все переварит!
Инок щедро намазал медом большой кусок лепешки. Мы сидели в летней кухне у большого раскрытого окна. За окном синел перевал Доу с повисшей на нем грядой белых кучевых облаков. Среди зеленого буйства леса под перевалом продолжал цвести каштан. Наш сад принес в этом году славный урожай. Обрезанные мною деревья были усыпаны поспевающими яблоками, грушами и черносливом. У заборчика возле дома под летним ветерком кивали головками розовые лилии.
— Отче Симон, что это все вокруг такое белое? — изумленно прервал инок наше молчание.
— Нет, все нормально, зеленое! — засмеялся я, полагая, что мой собеседник шутит. Но он продолжал безсвязно говорить:
— А я говорю, белое! — И пробормотал: — Что-то мне нехорошо…
Он тяжело поднялся и, пошатываясь, пошел за угол дома. Не дойдя до угла, геолог зашатался и упал, сильно ударившись головой о деревянные балки стены.
Я кинулся к нему: неужели убился? Отец Пантелеймон слабо стонал. Лицо его было пугающе бледным. Я попробовал приподнять моего друга, чтоб завести в дом, но он оказался слишком грузным для меня. Пришлось положить геолога на одеяло и оттащить в тень под ореховое дерево. Выпив немного воды, инок простонал:
— Что это было со мной? Голова раскалывается!
— Ты отравился «дурным» медом, отец, упал в обморок и сильно ударился головой об стену.
— Понятно. Я полежу чуть-чуть, все вокруг кружится…
К вечеру мой друг отлежался, сохранив на память о «дурном» меде большой синяк на лбу.
Дождавшись возвращения со Псху иеромонаха и наших гостей, мы загрузили рюкзаки продуктами и книгами. Я тащил рулон желтого пластика, который мне подарили в Королеве на ракетном заводе, и железную печь, обмотав ее острые углы мешковиной. И все же эта тяжелая печь отбила мне спину, похоже, на всю жизнь. От сильных болей в пояснице во время переноски тяжелой печи я закусывал губы, чтобы не стонать. Весь этот путь я говорил про себя: «Господи, прими мои труды в покаяние! Больше ни о чем не прошу…» Отдохнув на Грибзе, мы сделали еще несколько ходок за продуктами для моей зимовки.
Стояло прекрасное начало осени, солнечной и сухой. Пока еще было довольно жарко. Горные вершины, парящие в режущей глаза синеве, и купание под голубыми струями водопада понравились нашим гостям. Кавказ им явно пришелся по душе. Тем не менее инок с братом на привалах уходили в свои воспоминания о Севере: