Птичка-«уходи» - Страница 8

Несколько дней спустя она танцевала с Рональдом на вечеринке, которую отель устроил на приморском бульваре, и, пока оркестр играл:

В это же время молодой Ян дю Туа сообщал на семейной сходке, что жених Дафны состоит в браке.

На следующее утро тетя Сонджи переговорила с Дафной.

– У себя дома, – сказала Дафна, – он капитан крикетной команды.

– Это не мешает ему быть женатым человеком, – сказала Сонджи.

К полудню сведения подтвердились, а на закате солнца корвет отплыл.

Извращая логику событий, Дафна решила, что ничего другого не приходится ждать, если живешь с дю Туа. Она переехала в Дурбан и стала осмотрительнее с английскими кораблями. Зачастивший к их берегам американский флот она отставила решительно и сразу.

В дурбанской школе ее коллегой оказался немолодой учитель рисования, приехавший из Бристоля за несколько лет перед войной. В его глазах Англия была державой варваров, сбившей его со стези художника на преподавательское беспутье. Эту грустную тему он часто поднимал, беседуя с Дафной, но она не слушала. Точнее сказать, она слушала выборочно. «Возьми модного портретиста, – говорил он. – Он заранее готов угодить богатым заказчикам или заказчицам, что бывает чаще. Стремится написать их покрасивше. Зато после может снять дом эпохи королевы Анны где-нибудь в Кенсингтоне, в Челси или в Хампстеде. В мезонине оборудует студию, застеклит фасад. Вот мой знакомый, вместе учились, – он сейчас модный портретист, у него студия с видом на Риджентс-канал, он устраивает приемы, сам всюду бывает, ездит в Хенли, в Эскот, общается с титулованной знатью, с модельерами и киношниками. Вот такие художники преуспевают сегодня в Англии».

В голове у Дафны ярко зажигались слова: «дом эпохи королевы Анны», «Кенсингтон», «Челси», «студия», «Риджентс-канал», «Хенли». Ко всему остальному она была глуха.

– Теперь возьми моего другого приятеля, – продолжал учитель рисования, – тоже со мной учился. У него не было особого таланта – так, ультрасовременный, но он уперся: хочу быть художником. А чего он добился? Когда я видел его последний раз, ему не на что было купить тюбик краски. Он снимал чердак в Сохо на пару с другим художником – этот, кстати, потом стал известным театральным оформителем, его зовут Дж. Т. Марвел. Не слыхала?

– Нет, – сказала Дафна.

– Его сейчас все знают.

– Понятно.

– А мой приятель, с которым он жил в Сохо, – тот никуда не выбился. Они натягивали через комнату веревку и отделялись одеялами и простынями. Вот в таких условиях живут художники в Сохо. Нашему туземцу живется лучше, чем художнику в Англии.

После этих расхолаживающих речей Дафна млела от новых слов – «Сохо», «поэт», «чердак», «художник».

В 1946 году у нее наконец был билет на пароход. Она доехала попрощаться с Чакатой. Старик сидел с ней на веранде.

– А почему ты никогда не ездил в Англию погостить? – спросила она.

– На ферме всегда дел по горло, – сказал он. – Как все это бросить?

А головой он мотнул назад, в глубину дома, где с виски под рукой и револьвером под боком лежала на постели миссис Чаката. И Дафна поняла, что неудачный брак заказал Чакате дорогу к английским Паттерсонам с женой, а оставить жену в колонии он не мог – даже под присмотром друзей, потому что был порядочным человеком.

– Паттерсоны, наверно, ошалеют, когда послушают про нашу жизнь.

Чаката встревожился.

– Не забывай, что тетушка Чаката – больной человек, – сказал он. – Дома не знают, что такое тропики, и…

– Я все объясню про тетушку Чакату, – сказала она, имея в виду вообще не поддерживать такого разговора.

– Ты умница, – обрадовался он.

Она сходила попрощаться в крааль Макаты. Там был уже новый Маката: старый вождь умер. Новый прошел выучку в миссии, на нем были темно-синие шорты и белая рубашка. Если старый Маката называл соплеменников «мои люди», то теперешний именовал их «мой народ». Обычно она сидела со старым Макатой, поджав ноги, прямо на земле. А теперь было расстелено серое армейское одеяло, на нем стояли два кухонных стула – для вождя и гостя. Дафна сидела на стуле и вспоминала, какой крепкий запах шел от старого Макаты – запах немытого тела. От молодого Макаты пахло карболовым мылом. «Мой народ будет молиться за вас», – сказал он. Он не предложил ей провожатого до фермы, а старый Маката не забывал это сделать.

Она знала, что Старый Тейс шел за ней до крааля и теперь наверняка караулил ее на обратном пути. Она шла, размахивая руками, но в кармане шорт у нее был маленький револьвер.

В миле от фермы Старый Тейс вышел на открытое место и направился к ней. В руках он держал ружье. Дафна согнулась и юркнула в кусты. Но здесь они были редкие, и она оставалась на виду. Продираясь сквозь низкий кустарник, она брела в сторону фермы. Сзади хрустел сушняком Старый Тейс.

– Стой! – услышала она. – Буду стрелять.

Она достала пистолет, надо было обернуться и выстрелить прежде, чем он прицелится в нее. Когда же она обернулась, то услышала выстрел и увидела, как ее преследователь упал. Вдалеке трещали кусты, потом с дороги донеслось удаляющееся шуршание велосипедных шин.

Старый Тейс был еще в сознании. Пуля угодила ему ниже затылка. Дафна окинула его взглядом.

– Я пришлю за тобой людей, – сказала она.

На следующей неделе полиция без особого усердия обследовала туземные деревушки в окрестности. Никакого оружия не нашли. Между тем Дафна явилась в полицейский участок и сказала своему старинному приятелю Джонни Феррейре, что если кого-то – безразлично, белого или черного – потянут за стрельбу в Старого Тейса, то она даст показания в пользу покушавшегося.

– Получается, что Старый Тейс за тобой гнался?

– Да. У меня был револьвер, я хотела стрелять. Но меня кто-то опередил.

– Ты точно не видела, кто в него стрелял?

– Нет. Почему ты так спрашиваешь?

– Потому что ты сказала: черный или белый. Мы склоняемся к мысли, что это туземец, раз у него был велосипед.