Птичий парламент - Страница 2

Надеясь уцелеть, а не пропасть.

И парк явился раем, а не адом.

О Боже! Пред моим счастливым взглядом

Повсюду возносились дерева,

Блистала изумрудно их листва.

Священный дуб, и крепкотелый бук,

И долголетний медноствольный тис,

Стрелку дарящий наилучший лук,

Державный кедр и скорбный кипарис...

И мачтовые сосны вознеслись

Вдали от вязов, ясеней, берёз,

От лавров, пальм и виноградных лоз.

Я видел сад, в обильнейшем цвету,

Вблизи потока, на лугу зелёном,

И, овевая эту красоту,

Ласкался ветер к разноцветным кронам;

А ток холодный мчал с хрустальным звоном,

И я узрел, склонившись над струёй,

Как блещут краснопёрки чешуёй.

На каждой ветви птицы щебетали,

И думалось, что ангелы поют

В раю намного сладостней едва ли;

В сосновой хвое белкам был приют;

Я наблюдал, как кролики снуют,

Как прыгают косуля, серна, лань –

Кипела жизнь везде, куда ни глянь.

И струны лир звенели в дивный лад,

Мелодию лия в лесной чертог;

Нежнейшей музыке внимал навряд

И Сам Создатель, Всемогущий Бог;

А ветерок – едва заметный вздох –

Зелёные листы перебирал,

Покуда птицы пели свой хорал.

И был настолько воздух местный здрав,

Что чужды были парку хлад и зной;

И силой тамошних целебных трав

Воспряли бы и старый, и больной;

И непрерывно свет сиял дневной:

Вовек не загорается закат

В краю, земного лучшем во сто крат.

При древе близ потока я узрел,

Как наш великий властелин Эрот

Куёт и точит жала метких стрел,

А дочь его немедля их берёт

И закаляет в лоне хладных вод,

Заклятьем отмеряя силу жал:

Чтоб ранили, иль били наповал.

И Прелесть я увидел тот же час,

А с ней бок-о-бок – Суетность и Спесь,

И Хитрость, обольщающую нас –

Уродливую тварь, пороков смесь;

Толь далеко от них, замечу здесь,

Стояли неразлучною четой

Восторг Любовный рядом с Добротой!

Краса явилась, отрешившись риз,

И Юность, в нежном цвете резвых лет;

А подле – Страсть, и Похоть, и Каприз,

А с ними – Ложь, и Сплетня, и Навет,

И трое тех, кому названья нет...

Поодаль же предстал моим очам

На яшмовых столпах подъятый храм,

При коем нимфы учиняли пляски,

Разоблачась едва ль не догола:

Ничто, опричь набедренной повязки,

Не сокрывало стройные тела;

Вседневной эта служба их была.

И сотни голубей и горлиц белых

Свивали гнёзда в храмовых пределах.

Уступчивость, разумная жена,

При входе в храм держала полсть в руке;

А Кротость, неподвижна и бледна,

Смиренно восседала на песке,

Что грудою лежал невдалеке –

Но Изощрённость близ неё, к несчастью,

Стояла, и соседствовала с Властью.

О сколь же вздохов пламенных витало

Во храме, сколь их слышалось внутри!

Желанье их рождало и питало,

Огонь от них слетал на алтари;

Их издают и смерды, и цари,

Немилые богине: как ни кинь,

А числю Ревность худшей меж богинь.

Приапа видел я, когда вошёл

Во храм; божок был окружён почётом,

И выряжен, как в ночь, когда осёл

Узрел его предерзостный... Да что там! –

Он гордо скипетр устремлял к высотам.

Всяк возлагал, усердствуя зело,

Цветов гирлянды на его чело.

Нашла себе укромнейший альков

Киприда, со слугой своим, Достатком,

Что был весьма надмен, вельми суров,

Но благородства мечен отпечатком.

На ложе, в полутьме, в безделье кратком,

Ждала богиня, чтобы укатило

На дальний запад жаркое светило.

Власы златые нитью золотой

Обвив, она покоилась на ложе,

И от чела до чресел наготой

Блистала, ноги укрывая всё же

Ласкавшейся и ластившейся к коже,

Тончайшею, прозрачнейшею тканью,

Что, право, не равнялась одеянью.

Витал в алькове дивный аромат,

Хмельной Иакх беседовал с Помоной,

Богиней, истребляющею глад;

Киприда же младой чете влюблённой,

Рыдавшей и коленопреклонённой,

О милости молившей Афродиту,

Сулила нежно помощь и защиту.

И сломанные луки грешных дев –

Охотниц, прогневивших Артемиду,

Висели на стенах; зане, презрев

Обеты, оставаясь только с виду

Невинными, жестокую обиду

Богине, повелевшей жить им чисто,

Чинили Аталанта и Каллисто.

И роспись на стенах я различил:

Дидону, Библис, Тисбу и Пирама,

Изольду и Тристана; там Троил

С Парисом, дети дряхлого Приама,

Вблизи Елены дерзостно и прямо

Стояли, разжигая гнев Ахилла...

Любили все – и всех судьба сгубила.

И снова я пошёл зелёной чащей,

Бесцельный путь, как ранее, держа,

Дабы вкусить отрады наивящей.

И тамошних пределов госпожа

Предстала мне внезапно – толь свежа,

Прекрасна толь, что возмогли б едва

Земные с ней равняться существа.

Усыпала цветами свой престол

Сия богиня чудная, Природа,

В чертоге, в коем был древесный ствол

Опорой густолиственного свода;

И я увидел там подобье схода:

Несметные и всяческие птицы

Слетелись внять велениям царицы.

Зане был день Святого Валентина,

Когда пернатые вступают в брак;

Толь дивная открылась мне картина!

Лесной, речной, морской явился всяк

Летун – и сборище кричало так,

Что дебри, мне почудилось, тряслись,

И мнилось, будто содрогалась высь.

Владычица – приветлива, проста,

Но такожде горда и величава –

Велела всем занять свои места,

Блюдя при том все требованья права;

И вся разноплеменная орава

Расселась чинно, как велит обычай

Рассесться в этот день ватаге птичьей.

Всех выше сели те, кто губит дичь;

Затем, на нижних ярусах ветвей –

Те, кто не ловит живности опричь

Личинок, насекомых и червей;

Всех ниже – певчий дрозд и соловей;

А кто привержен семенам и зёрнам,

Замест ветвей довольствовались дёрном.

Я зрил орла, крылатого тирана,

Что устремляет к солнцу острый взор;

А рядом – белохвостого орлана,

Что близ морей гнездится и озёр;

Там восседал и рыже-серый вор,

Тетеревятник дерзостный, сиречь,

От коего пристало кур беречь;

И сокол славный, и коварный кречет,

Привычные к запястьям королей;

И коршун, что на падаль взоры мечет,

Витая над просторами полей;

И горлинка, что многих птиц милей;

И лебедь, что поёт в предсмертный час;

И филин, чей беду пророчит глас.

Там был журавль, велик и голенаст;

Была зарянка, и болтунья сойка,

Что крикнет – и охотника предаст;

Сова, чья пища – мышь и землеройка;

Хохлатый чибис, бегающий бойко,

И ласточка, что летом ловит мух,

И сельский вестник времени, петух;

И гусь, который встарь квиритов спас,