Птица Уксюр - Страница 7
Заходят в сруб; под таганом огонь, вино курится, в кружку каплет. Заперлись. Она без стесненья на все его на голое. Ну, как докторша. Тот же ремешок из шведской кожи на руки ему. А в срубе - хлебной браги дух! Яблоки не поспели еще, зато из зерна проросшего, да из солода брага играет. Ежевичная бражка стоит. И из овечьего молока, с сахаром. Богатые бражки. Касьян заране перегнал с ведерко двойной выгонки, кружку - тройной. Запотела: из ключевой воды вынута. Бочка приготовлена, кленовый гвоздь торчит.
Ага - Альфия отсчитала ковши бражек разных в бочку, помогла ему залезть. Стаканчики поднесла, порошки всыпает чередом. Болтушка в бочке счернела до гущи - черней нельзя. Зашипело черное-то - и нету! ровно как роса сделалась. И разом тебе гуд и нагреванье.
Касьян, здоровущий буйвол: "Ой, - орет, - как блохи едят!" А в бочке пузырится, парок в нос шибает. Все круче жар-то, вот-вот кипяток будет. "Лечи, добрая!" А она бутербродик двумя пальчиками держит и откусывает. Одета наглухо, пуговицы все дорогие, с блеском. Глядит, как он из бочки норовит выпрыгнуть, кушает хлеб с сальцем курдючным.
Во-о баба, чеши ее, козу, калачи - подарок! Приодеты они, круглые, сдоба яристая, а бутербродик - в удовольствие, при вопле-то мужика. Сам же Касьян ей намазывал да солил.
Хотел бочку раскачать, свалить - куда! Приросла. Вдаряется в жалкий крик - вот тебе и фронт. Может, и раны открываться стали уже... А она вжик: пробеги пальцами по пуговицам дорогим - и все спало с нее.
Чего он себе ни представлял, а тут до того кинулось в глаза круглое да игручее, сверкнула белосахарность - его и ожарь, чуть не сваренного, ядрен желток! Стоит, рот разинул: гляди, глаза выронишь. И живое сваренье нечувствительно.
Альфия к нему пупком; да одним бочком, да другим. И вьется станом: ну, ровно яблочки с яблони трясет. Качнет - а сдоба вздыбится, калачи подовые восстали: во-о! Хлопни - не оторвешь ладонь! А яблочки не сронятся: сильней качни, круче мах, размашистей!.. Касьяна - в кряк. Руки за спиной связаны, но сила и в другом знает себя. Долбанул по кленовому гвоздю - гвоздь из бочки да Альфие по заду. Отскочил - и по щеке его.
Эдак вроде перебросились гвоздем...
Из бочки хлынуло, Альфия поддержала его, чтоб вылез. И сила тоже в ней - поддержать быка голого! Ремешок у него на руках распускает, а он думает: чай, не пугает больше испуг-то! Гладить начал ее, уж и умиленный от нее такой, а она к одежке клонится к своей, на полу. А он довольный! Вот, мол, приноровлю морковину под круту пудовину...
Пристраивается для излеченья, а она из одежды шкурку темненькую дерг! С золотым отливом. У старых линей отливает этак чешуя. Шкурка дорогая: бывает бразильский зверек интересный - помесь дикой кошки и скунсовой вонючки. От него и шубка.
Она снизу, Альфия, и махни за спину рукой: шкуркой темненькой с золотом обмахнулась, Альфия - две булочки, сахарный роток.
Касьян до чего уж не помнил себя, бычий мык, задом брык, а тут маленькие иголочки проборонили глаза. Был мык, да стал крик. Черную старуху облапил! Согнутая, тощая, кожа гармошкой. Еще и лицо повертывает к нему: "Ха-ха-ха!" Он и отлипни. Какое леченье там! Вместо Альфии вон чего. Такая и не голая пуганет. А тут-то... Клоки седые, пасть - дыра, а остальное безобразие... Девяноста лет старуха страшная. Встала, хохочет.
Как в крик его вдарило, так с криком и спасался на четвереньках. Обезумел - встать некогда. Из сруба - и кубарем. Вслед: "Хо-хо-хо! Пуганый, золотенький, дашь дождичка и не отвыкнешь! Гладкое сладко, негладкое - пьяно!" Тьфу ты! Почечуй во все проемы!.. А старуха из сруба: "От сладкого - хмельного ищут! Твой дождик - мой хмель, грибочки!"
Заткнул уши; лежит, дрожит. Комары жрут его. Вот тебе и угадала: кол, дворок да хозяйство! Нагадала-сколдовала, с кем хозяйство подымать. Пускай лучше ни кола, ни дворка, а на довеске синичка качается. Чтоб тебя для твоего муженька этак обернуло, расщепись его сук!
Лежит - ага: выходит из сруба Альфия. В полной одежде - никто и не скажет, что вот, мол, только-то чего... а! Пуговицы дорогие застегнуты все. Садится на лошадь. Касьян к ней было - но как отнялось все.
Она себе уехала, он пополз кругом сруба. Страшно старой асмодейки. Ну, подняли его ноги - никого в срубе, как заглянул. Увезла, видать, колдовство с собой. А как трясла яблоньку: стан-то лозина! сдоба кругла - калачи подовые; роток сахарный... Не съелось яблочко. Ну, плачь и плачь! Прямо в слезах человек.
Шашлыки остыли, недоедено сколько. Сел, доедает. Брага еще постоит, не пропадет. Мясо, считай, съел уже. Выпил ковшик тройной выгонки. И чего, думает, было орать-бежать? Конечно, ей смех Альфие. Когда она шла себе в шальварах, сквозь видных, упружила кочаны, а я к ней: какой испуг бывал! Вон - так и видать его! А и тут - по кленовому гвоздю молотнул! И с эдаким - убежал от шуточной старухи. Не испуг, а соломки пук. Разве ж потянет на него ушлую любовь? Всю обратную дорогу смеялась, поди...
Ругает себя матерком. Надо, мол, было зажмуриться, отворотиться. Посидеть так - она б и вернулась в свое обличие, калачи - подарок, размашистый мах!
И вот к ней с этой мыслью... В сенях упал: "Силов моих нету! Каменючки губят!" Альфия: "Ну, хоть как-нибудь доберитесь в дом-то". Ободряет его. "Сосет погибель - не могу!" - и ползком к порогу. А она в дверях растворенных: шальвары тонюсенькие, все сквозь видать. Он вылупил снизу гляделки: там ядрено, там ершисто! и неуж недоступно испугу? неужель не взъерошу ершистый мысок? А стать! А бодрость! Сам в себя каменючками стрельну, только б через эти радости леченье принять...
"Эх вы, - говорит, - через вашу шутку не вышло из меня ничего... При смерти человеку по губам - этак-то, а не дали пить". - "И чего же это по губам такое?" - "Не шутите, Альфия Рафаиловна, нехорошей грубостью. У кого смертный кашель холодный - что тому, как не горячий мед?"
Переступила в дверях, качнула круглыми, сияющими сквозь легкий дымок, и без смеха ему: "Чего не брали мед?" - "Стыдно вам при таком теле и красоте-прелести похабничать с полюбовным делом! Да чтоб я навострился на безобразие?.. Тьфу - шкура гармошкой, кости трещат, клок седой". А она: "От кашля, мил человек, мед тебе нужен или строишь приглядки: с белыми ль булками подается, с изюмом ли сочным да нежной ли ручкой?"